Кирилл Лавров
Шрифт:
Да, именно в годы войны сформировались в Кирилле Лаврове те черты, которые на протяжении всей его жизни будут заставлять людей обращаться к нему по любым вопросам; которые заставят после ухода Георгия Александровича Товстоногова принять Большой драматический театр и на протяжении долгих лет быть не только ведущим артистом, художественным руководителем, но администратором, строителем, хозяином, постоянно думающим о судьбах коллег, защищающим их интересы, пекущимся о их благополучии…
Кирилл Лавров рвался добровольцем в армию. Подобно отцу, он тоже не мог в такое трудное, горькое для страны время отсиживаться в тылу. Все устремления были направлены на совершение подвига — только не вымышленного, как в детстве, а настоящего: Отечество было в опасности, сводки Совинформбюро приходилось часто слушать, сжав зубы. Он стал курсантом Астраханской авиационной школы. И здесь тоже выковывалась личность: необходимо было подробнейшим образом изучить материально-технические характеристики самолетов, уметь собирать и разбирать отдельные
К этому времени он чувствовал себя уже заправским солдатом — специалистом, умелым технарем, и в сообществе таких же вчерашних курсантов ощущал себя уверенно и органично. Армейская дисциплина, привитая в Авиационной школе, стала сутью личности, ее неотъемлемой чертой.
Жизнь на Итурупе была суровой. На острове, зажатом между Охотским морем и Тихим океаном, просто некуда было ходить в увольнение. Зимой — снег, который заносил жилища по самую крышу, в остальные времена года — дикий, какой-то первобытный ветер, сбивавший с ног, кругом сопки, сопки, сопки… Однообразие и монотонность жизни, расписанной буквально по минутам, каменная усталость, валившая к ночи в холодную постель — такова была реальность острова Итуруп, от которой некуда было деться.
Впрочем, находилась отдушина. «То, что мы называем стертыми обесцвеченными словами „художественная самодеятельность“, становится своеобразной отдушиной в привычной напряженности армейских будней, — пишет Эмиль Яснец. — Может быть, Кирилл так и прошел бы мимо своего призвания, если бы не эта самая самодеятельность. Если бы однажды не затащили его товарищи с собой в театральный коллектив. И здесь произошла встреча».
Театральным коллективом руководил Семен Монахов. Когда-то он начинал в Камерном театре, у А. Я. Таирова, перепробовал несколько театральных профессий: плотника, костюмера, ассистента режиссера, даже актера. И был влюблен в театр, который знал изнутри и любил изнутри. Он много чем пытался заниматься в жизни, пересекая огромную страну в самых разных направлениях, но оказался «в нужное время в нужном месте» — на Итурупе он буквально влюбил всех участников самодеятельности в театральное дело. Все делали сами: сколачивали декорации из ящиков с продовольственного склада, разрисовывали бинты из медсанбата, учились накладывать грим, подбирали, а порой и сами шили костюмы, ставили свет… И вскоре Кирилл Лавров впервые вышел на подмостки в роли журналиста Боба Мэрфи в спектакле «Русский вопрос» Константина Симонова. И — что-то сдвинулось в душе старшины, техника летной эскадрильи. Может быть, припомнились детство, первое посещение театра, работа отца и матери, детские игры с бутафорскими тарелочкой и куриной ножкой. А может быть, перед ним открылся мир кулис как удивительная возможность высказаться, решить что-то очень важное, необходимое.
Летом 1950 года Кирилл Лавров демобилизовался и приехал в Ленинград с надеждой начать новую, совершенно неизведанную, но манящую жизнь. В одном из интервью он вспоминал: «На мой любимый Невский я попал спустя годы, после того, как сошел с поезда на Московском вокзале, после эвакуации и семи лет службы в армии. До этого всю ночь не спал в ожидании встречи с любимым городом, его воздухом. На самом деле у Питера специфический запах: он пахнет морем, водорослями, дымом. Но для того, кто здесь родился, этот воздух самый лучший, и он не может долго без него обходиться — как рыба без воды. С Невского я сразу побежал в коммуналку, где прошло мое детство. В ней было шесть комнат, и соседи все время менялись. Особенно жалко было одну соседку, старенькую учительницу Татьяну Дмитриевну — ее в блокаду убили за карточки. Рядом с домом моего детства стоит церковь Иоанна Богослова. Здесь мои родители втихомолку венчались, а меня тайком крестили. 76 лет спустя, когда храм стали восстанавливать, настоятель пригласил меня и выдал свидетельство о крещении — спустя почти век…»
Вот такой была встреча с любимым городом после долгих лет разлуки, когда он видел во сне места своего детства, Неву, Фонтанку, ленинградское небо и ленинградские дожди… И, конечно, волнующей оказалась встреча с близкими — мамой, бабушкой, сестренкой Наташей, о которых он думал и тосковал на острове Итуруп.
Лавров решил показаться профессору Л. Ф. Макарьеву — известному педагогу, народному артисту РСФСР, режиссеру ленинградского ТЮЗа. «Меня не приняли в Театральный институт из-за отсутствия аттестата зрелости, — рассказывал в интервью Кирилл Юрьевич. — Леонид Федорович Макарьев… посоветовал пойти в вечернюю школу. Я попытался. Два или три дня занимался математикой, у меня поднялась температура, мне стало противно, я все бросил и понял, что в 25 лет уже не могу учиться в школе… А вторая причина, по которой ни отец, ни я не имели диплома о среднем и высшем образовании, — просто лень. Отец постоянно говорил, что это у нас в роду».
Первой причиной была, как мы уже говорили, невозможность учиться в то время, когда надо было помогать семье, быть мужчиной — и эта причина была более чем уважительна, ну а ко второй надо отнестись со снисходительностью: тем, кто прошел суровую и нелегкую школу жизни, действительно, подчас совсем непросто сесть за школьную парту, и дело не столько в природной
лени, сколько в том, что, ощутив себя мужчиной, кормильцем, ответственным за жизнь семьи, трудно вернуться в детство, которое было насильно отнято.Леонид Федорович Макарьев при той знаменательной встрече бросил фразу: «Идите прямо на сцену, как ваш батюшка». Лавров эту фразу запомнил и со временем она стала казаться ему все более заманчивой и — главное! — приемлемой. Почему бы, действительно, не попытаться перешагнуть через препятствия и оказаться сразу там, где мечтаешь быть, на сцене? И тогда Кирилл Лавров отправился в Театр Ленинского комсомола. Но встреча с Товстоноговым, как уже говорилось, так и не состоялась — вряд ли Георгия Александровича могла привлечь идея взять в театр непрофессионального актера, даже и сына известного Юрия Сергеевича Лаврова. Кирилл Лавров прождал какое-то время на служебном входе, а потом ушел, как вспоминает Наталья Александровна, страшно ругаясь. Вероятно, судьба решила, что еще рано, еще не пришло время этой встречи, которая подарит Кириллу Лаврову высочайшую профессиональную школу и своего на всю жизнь режиссера, а Георгию Александровичу Товстоногову — умного, тонкого, замечательного артиста и верного друга…
Должны были пройти еще годы, чтобы это случилось…
Но Лавров был слишком молод, горяч и энергичен, чтобы просто сидеть и ждать своего часа. В это время в Ленинграде проходили гастроли Киевского академического русского драматического театра им. Леси Украинки. Конечно, первым делом Лавров решил посоветоваться с отцом. Юрий Сергеевич решительно выступил против: как мог, он отговаривал сына от актерской стези, хорошо зная, как зависит артист от множества обстоятельств, как причудлива актерская судьба, как резко может сломаться не только творческая, но и человеческая жизнь. Тем более, справедливо считал Юрий Сергеевич, у сына все благополучно складывается с военной карьерой — вот она, самая что ни на есть мужская профессия, чего еще желать? Да и особого таланта в Лаврове-младшем Лавров-старший не обнаруживал, искренне переживая, что сын вынужден будет всю жизнь бегать пятым стражником или, в лучшем случае, произносить: «Кушать подано».
Однако доводы отца Кирилла не убедили. Тайком он все-таки показался К. П. Хохлову «на предмет зачисления во вспомогательный состав труппы», и — был принят. Что тут решило дело? — авторитет Юрия Сергеевича в Театре им. Леси Украинки и желание помочь его сыну пусть даже и против воли отца? Удивительное обаяние светлоглазого юноши с поистине завораживающей, подчиняющей себе улыбкой? Проблески таланта, замеченные прозорливым и опытным Константином Павловичем Хохловым? Неясно. Ясно только то, что Кирилл Юрьевич уехал вместе с гастролерами в Киев, а уже 15 сентября впервые вышел на сцену профессионального театра в спектакле «Женитьба Фигаро» в толпе крестьян в золотых кудрявых париках.
В этот день ему исполнилось 25 лет.
Я пытаюсь представить себе этот день: ослепительно-синее небо, уже начинает золотиться листва деревьев, сияют купола церквей, разбросанных по всему городу, широкий и величественный разлив Днепра, щедрое солнце, в лучах которого еще можно погреться. А в двух шагах от театра бурлит шумный Крещатик, главная улица украинской столицы.
Знаменитая лавочка у служебного входа в театр, где так любят сидеть с папиросой или просто так после репетиции и перед началом спектакля артисты (несколько лет назад это крыльцо театра с лавочкой было восстановлено замечательным театральным художником Давидом Боровским — только теперь это отгороженное, мемориальное пространство, а на скамейке запечатлены имена тех, кто любил сиживать на ней). Вот он подходит к крылечку, направляясь на первый в своей жизни спектакль, здоровается, ему отвечают, с улыбками поздравляют — в театре к Кириллу Лаврову отнеслись доброжелательно, несмотря на то, что держался он немного скованно, очень боялся, что его будут воспринимать лишь как сына выдающегося артиста. Об этом рассказал по моей просьбе киевской журналистке А. Подлужной замечательный артист Театра им. Леси Украинки Николай Николаевич Рушковский. Они с Лавровым пришли в театр почти одновременно и дружили до последних дней жизни Кирилла Юрьевича:
«Семейство Лавровых — замечательное семейство. Какое-то время оно существовало вопреки советской власти. Отец Юрия Сергеевича был — то ли настоятелем, то ли даже директором гимназии на Гороховой в Санкт-Петербурге, попечителем которой был Николай Александрович Романов. Он был махровым монархистом и не помню уж точно, в февральскую или октябрьскую, он уехал из Петербурга и закончил свою жизнь в Белграде.
Юрий Сергеевич, когда создавался Большой драматический театр, поступил туда каким-то сотрудником, потом стал актером. Он очень дружил с Максимовым. В то время там был очень интересный круг замечательных людей — Юрьев, Горький, Блок — создатели театра. Он вращался в этой среде. Говорю со слов завлита Художественного театра Павла Александровича Маркова — Юрий Лавров был для Петербурга значительно крупнее, интереснее и любимее, чем, например, Романов, который был просто баловень судьбы в Александринском театре. Лавров был молодой артист, которого пригласили в Театр к Мейерхольду. Как-то он пришел на репетицию и сел тихонько в зале. Мейерхольд его обнаружил и сказал — выйди на сцену и спросил у всей труппы, которая была в зале: вы знаете, кто это такой? Молчание. — Тогда вы ничего не знаете! Но Лавров проработал у Мейерхольда год. Он снимался в кино, немного, но все же снимался, у „братьев Васильевых“. Лавров был из тех людей, которые не скрывали своего происхождения, но в то ужасное время остались живы.