Кирза и лира

Идем в столовую… — завал! — вы не поверите, — с песней! Ага!

Насчет песни, это я, конечно, сильно сказал. То, с чем мы идём, даже не знаю, как и назвать-то… и не песня, и не речёвка… Не поймешь, что!

Только отошли от казармы (до столовой метров сто — сто пятьдесят) вроде всё нормально, а старшина вдруг, ни с того, ни с сего даёт команду: «Р-рота-а, песню-ю, запе-евай!»

Мы захихикали, ох…л что ли старшина!

— Какую еще песню?..

— Не смешите, товарищ старшина, мы же это… петь не умеем.

— И голосов у нас нет…

Старшина, вот, гад, шустрый какой мужик, быстро убедил нас, сказав:

— Значит так, рота, ни на какой завтрак не пойдем, пока песню не споем! Вопр-росы?

Еб…калы ты барбос! Какие вопросы? Про отмену завтрака, это же удар, считай, ниже пояса. Да ради завтрака мы не только голоса найдем, мы из любого пацана запевалу сделаем… Ща, товарищ… выдадим на гора, подожди чуток. Коротко посовещавшись, решаем — поём про девчонок… а про что тут вообще можно петь? Запели, конечно, — кто в лес, кто по дрова. А как ещё? Слов-то, оказывается, никто и не знает, мелодию, к тому же врём, но вот припев орём слаженно и дружно:

«…А дома, — раз! — В далекой сторонке, где белые вишни в цвету, — раз, два!..»

И топали хорошо, даже лучше, чем пели…

На наши яростные песенные потуги с удивлением и с усмешкой смотрели, входя и выходя из столовой, солдаты из других рот. «Ты смотри — певцы-ы!» «Ну, дают!» «Ха, ха, ха!..» Мы это, конечно, видели и компенсировали свои вокальные неспособности не только громкостью, но и отчаянным топаньем, чтоб, значит, хоть в этом, в грязь лицом не ударить. Пусть знают наших!

Без лишней скромности замечу, со слухом у меня полный порядок, в музыке я кое-что понимаю, и, поэтому, в таком хоре мне было очень плохо, — я не могу слышать, когда мелодию так коверкают и безбожно врут. Хотя, ради завтрака, что не сделаешь?.. Сам-то я, кстати, тоже не певец…

На завтрак дали кашу серого цвета и липкую, как клейстер для замазки окон. Я такой и не знал раньше. А вот окна — и в школе, и дома — утеплять приходилось. Хорошо помню ту холодную консистенцию… Ф-фу!.. Ребята говорят: «Нет, это не клейстер, ты что, это перловка. Каша такая». А-а-а, вот она, значит, какая… перловка! Будем знакомы, товарищ перловка! С сомнением разглядываю серый клейстер: это едят?.. Вид у нее довольно непотребный… Ну, ладно, голод не тётка, — перловка так перловка. За неимением барыни, как говорится, сойдёт кухарка. Хорошо что не холодная перловка, давясь, борясь с возвратным эффектом — проглотил… А-а-а… Мне и «кухарка» не понравилась… Нет, лучше всё же барыню, а можно и королеву сразу… И ребятам, вижу, тоже… бы… Ладно… Что там дальше… Чай с сахаром! Хлеб чёрный! И маленький кусочек масла! Мал-люсенький-малюсенький такой, размером со школьную стирательную резинку, не больше. Наверное, для гномов, — им самый раз. Схрумкали всё это «изобилие» в одно мгновение: в пять секунд. Громко пошкрябали, побренчали ложками по дну мисок, разочарованно покрутили головами — всё? И это армейский завтрак?.. Может, мы опять не в закладке? Старшина пробасил: «Норма».

— Это — норма?! Нам?..

— Да у нас, в детсаде, и то больше давали, — тянем недовольно, с угрозой и явным возмущением. Перебивая друг друга, приводим сильнейшие, на наш взгляд, просто убойные примеры:

— Там детсад, а здесь — армия! — вякаем. — Понимать же надо разницу-то!..

Нет, бесполезно, никто не реагирует. Как об стенку горох… Разочарованно и тоскливо переглядываемся, как же до обеда дотянуть? Только аппетит раздразнили, разыгрался, гад, стал совсем злой, как собака. С таким завтраком до обеда, пожалуй, и не все дотянем… Шутка! Шутка-то шутка… Но грустная! От этой мысли становится совсем уж тоскливо…

Заливаем грусть горячим чаем.

Заполняем пузо до предела, под самую горловину, пусть хоть булькает, но молчит. Окончательно расстроившись, сидим в задумчивости — глаза в кружку — швыркаем горячий чай. Совсем уже грустные пошли строиться. Старшина опять привязался к нам, пой ему песню и всё.

— Да какую еще песню? — заколупал! Говорили же — петь не умеем, и вообще… — на голодный желудок не поётся! — понятно, мол, тебе, ты, дуб? Выразив таким образом свой протест, мгновенно схлопотали двадцать минут строевой ходьбы по плацу с песней.

«Ах, ты ж та-ак!» — немое возмущение протестно повисло над молча топающей ротой.

Долго шагаем, на ходу перебирая знакомые названия разных гражданских песен. Спорим между собой, ругаемся-препираемся, злимся, бузим, короче. Старшина не обращает на нас никакого внимания, шагает сам себе в сторонке, как ни в чём не бывало, спокойно ждёт. А куда ему, солдафону, торопиться, осуждающе поглядываем на него, он же здесь, в армии, считай, навечно. Как памятник! Наконец останавливаемся на одной песне, в которой, как выяснилось, в общей сложности знаем два-три куплета. Дружно горланим, повторяя их, закольцевав куплеты один за другим: «Забота у нас такая, забота наша простая. Жила бы страна родная, и нету других забот. И снег, и ветер…» В виде протеста не поем, а громко кричим слова, отбиваем ритм песни подошвами кирзовых сапог. На весь плац громко звучит наш нахальный протестный марш-речевка. И так это у нас здорово получилось, мы даже развеселились. Нам очень понравилось вот так, всем вместе, таким вот образом выражать свой протест. А и действительно, как можно петь, когда чай в животе, как бурдюк у овцы, болтается из стороны в сторону, того и гляди выплеснется сверху или снизу. Мы ведь, когда грелись чаем, не собирались потом вот так вот — как дураки! — полдня топать ногами и петь арии для старшины.

Повеселив себя таким образом, попадаем (без захода в туалет!) в ленкомнату, на сорокапятиминутное занятие. Время политзанятий подошло. Представляете? Без захода в туалет… на занятие! Каково? Каким же подлым мужиком оказался старшина, а? Какой гад! Ну, отомстил… И каким подлым образом… Ведь очень хорошо мужик знает, что мы неосторожно перепились чаю, и нам перед занятиями без туалета никак нельзя. Просто — хана! Он специально (какой мстительный!) прогонял нас строевой под завязку по времени, и без перерыва, сразу усадил на занятие. Это — подлянка! Голимая подлянка… Голимая.

Занятие — политзанятие.

Какое там политзанятие, когда внизу живота жуткая резь и спазмы. Не знаешь, какой ногой или рукой вентиль перекрывать. Удержу мочи нет. Сидим все, ёрзаем задами, как муку мелем, перекатывая шарами туда-сюда, корчимся. Ягодка, ни на что не обращая внимания — как не в курсе! — что-то там вдохновенно рассказывает о мудрой роли Партии, а ты сидишь, защитник Родины, одной рукой карандашом в тетрадке мысли вождей фиксируешь, а другой судорожно головку на нижнем кране закручиваешь, — того и гляди резьба сорвется. Это и мука, и пытка и издевательство в одном лице… Одним словом — старшина. Гад, короче!

Команду «взвод-встать-перерыв» не помню, как и дождались. В туалет пробились клином, по-македонски, расшвыривая всех, как стадо разъяренных бизонов, с воплем — дор-рогу, атас! Ох, прижа-ало! Даю сто процентов, сливать все начали еще не добежав до туалета. Кое-кто так прямо уже с фонтаном врывался в туалет. С ужасом на лице поливая дорогу, сапоги и галифе окружающих… Такая вот получилась красотень. Кошмар!

Второй час политзанятий сидим уже совершенно спокойно, механически записывая за Ягодкой главные партийные постулаты. Важная партийно-политическая тема лекции, приятная истома внизу живота диссонирует с несколько влажной средой в кальсонах, пустым желудком и тонким ароматом туалета в ленкомнате. По красным, горящим ушам и низко наклоненным головам моих товарищей понимаю — не я один такой, мягко скажем, зассанец. А что, этот гад, старшина, действительно? Сидит вон, монумент, как ни в чем не бывало, дремлет — чурка с глазами!.. Еще и пуговицы эти дурацкие на галифе крепко подвели, не разработанные ещё: пока их расстегнешь… О-о!.. Да пока найдешь мотню у этих кальсон… ширинку, то есть. Да пока — что надо! — достанешь и совместишь все эти ширинки, прорези-разрезы. Где тут успеть?.. Нет, конечно.

Может быть, — размышляю, — на всякий случай, вообще пуговицы на ширинке не застегивать? А что — рацуха! Гимнастерка-то у нас длинная, как платье, едва не до колен закрывает брюки, ширинки и не видно совсем. Можно и не застегивать. Нет, скосив глаза вниз, определяю — когда сидишь, всё видно. Как воронье гнездо, всё хозяйство открыто, можно чего и застудить. Нет, это не пойдет. Не прошла рацуха… А жаль! Придётся тренировать ещё и пуговицы. Уж это мы могём. Не могём, а могем! Невольно громко хмыкаю над своим веселым каламбуром… за что неожиданно получаю от Ягодки один наряд вне очереди. Я вроде хмыкнул не в том месте его лекции. «Вам, что, Пронин, всё кажется таким уж смешным, или только последнее, о чём я только что сказал, а?» Вот тебе раз… а что он сказал? Причем тут это? Короче, один наряд вне очереди и все дела. Стало грустно.