Кирза и лира

На лестнице и в коридоре возникает громкий усиливающийся топот, словно два железных сейфа кто-то спешно по ступеням сверху самокатом кантует.

Резко, как вышибленная, распахивается дверь…

Кстати, о технике безопасности молодого воина при прохождении такого рода дверей… Важный вопрос. Но всё очень просто: один, два раза получишь в полный рост, хотя бы одной створкой, сразу научишься. Запоминаем, если за дверьми казармы тихо — можешь влетать. Свободно, и легко. С любой скоростью. Хоть туда, хоть обратно. Если за дверями доносится нарастающий шум, лучше отскочи, пережди. Целее будешь. Солдатская мудрость. Аксиома.

Так вот…

Как вышибленная распахивается дверь, влетает дневальный, за ним, чуть отстав, катится холёненький, на ходу спешно застёгивая ворот гимнастёрки, колобок, трудяга писарь. Это Лиманский.

— Това…

— Та-ак!.. Лима-анский! — Перебивая доклад, радушно разведя руки в стороны, улыбается ротный. — Ты, дорогой наш, пач-чему не в строю? — любезно вопрошает, как бабушка за столом любимого внука за случайно не вымытые руки.

Вся рота, не поддавшись дружескому тону, наблюдает встречу крокодила — на его территории — с зазевавшейся на водопое сухопутной добычей. Кабанчиком, например, на которого и похож сейчас взъерошенный ефрейтор Лиманский. Хоть и осоловело, но невольно все улыбаются… Что-то будет!

— Так я это… приказ же командира полка же выполняю, товарищ стар-шлант. — Чуть обиженно, с легким волнением, пытаясь сохранять личное как бы достоинство, но с вызовом, почти убедительным тоном сообщает писарь.

— Какой еще такой приказ… же?.. — продолжает придуриваться командир уже понимая, что у Лиманского снова приготовлена железная отмазка. Но безнаказанно, просто так пропустить нарушение ему, командиру, никак нельзя, «люди» командира не поймут. «Народ» же-ж не поймет, па-аешь.

— К утру готовлю сводные ведомости на подпись… — уже назидательно, как ребенку, сообщает писарь, и подчёркивает. — Командиру полка.

— Ах, к утру-у… — вроде не замечая, на кого он руку поднимает, иронизирует ротный.

— Вы это о чем, та-ащ стар-шлант? — обижается писарь.

— Ни о чё-ом! Что ты в погоны вшил, а? — Находит-таки серьезный повод для разноса командир. — Что это такое у тебя, я спрашиваю, а? — тычет пальцем в аккуратненькие, с едва заметным отклонением от уставных, погончики ефрейтора. — Зайдешь ко мне в канцелярию, после отбоя, вот о чём. Понятно?

— Так точно! — ефрейтор злыми глазами смотрит на ротного, просто ест его.

— Встать в строй! — Не глядя на «наглеца», грозно отмахивается ротный, понимая, с Лиманским у него прокол, выстрел в молоко.

Писарь обиженно надувает губы и с недовольным видом, показательно вразвалку, встает в строй. На его лице четко написан приговор ротному: «Хорошо-хорошо, я встану. Но завтра ты за меня будешь отвечать… Будешь, будешь! Как миленький. Вот тогда и посмотрим, кто кого на култышку натянул».

Он служит уже второй год, мы знаем, причем, не где-нибудь, а в штабе полка, и некоторые его вольности, в плане нарушения режима дня, например, или щеголеватости в форме одежды, он это знает, ему все равно простят. Такое уже было, и не один раз… Все, да и ротный хорошо это знают.

«Ну хотя бы видимость абсолютной беспристрастности и своеобразной справедливости командир соблюсти же должен, да? — это мой внутренний голос разговаривает со мной, пока ротный голосовые связки перед строем разминает. — Должен! — сам с собой соглашаюсь. — Если ротный не наорет, кто ж его тогда боятся и уважать будет, а? Да никто. А как же тогда командовать? А никак! Так, что ж тогда в армии будет? А ни хрена тогда в армии не будет… бардак будет, вот что! О-о, а вот это уже плохо! Этого допустить нельзя. Конечно нельзя. — Соглашаюсь. — То-то! Пусть себе орёт, пусть придирается ротный, если ему надо… Да пусть, кто ему мешает орать-то?! Никто! Ну вот!..»

К этому мы уже привыкли, мы понимаем. Армия — это такая большая-большая игра… для наших командиров. А мы — маленькие-маленькие такие оловянные солдатики… для них. Да так мно-ого нас, тут, це-елое войско! Двигай туда-сюда фигурки на доске, воюй, па-аешь!..

Вот и смотрим на нашего ротного как бы со стороны: да пусть себе пузырится, всё равно впереди «отбой». Понимающе переглядываемся в строю.

Таким вот образом — по разным мелким поводам — мы стоим уже около часа. Из глубины спального помещения опять слышится тот же недовольный и капризный голос:

— Ну, това-арищ старший лейтенант! Ну отбо-ой же, пора же спать!

Ага, это нашим дембелям яркий свет под потолком мешает.

— Ты еще не уснул, Егоров? А говорил, спать хочешь? — по-бабьи хихикает ротный, иронизирует так.

— Тут уснешь с вами. — Несколько дембельских недовольных голосов вразнобой, громко подхватывают, ворчат со своих коек. — Пробежались бы лучше что ли, чем людям мешать спать!..

Вот засранцы, сами уже в койках, а нас подъёб…

— Ох, ох! Ты посмотри, какие они нежные, уснуть они не могут, понимаешь… — И, приняв какое-то решение, резко поворачивается к строю, зычно горланит. — Р-рота-а, сми-ир-рна! — Подтянувшись, строй немо замирает. Неужели, гадство, бежать придется, написано на лицах. — Та-ак, — наслаждается ротный командир произведенным эффектом. — Второй го-од… отбой! — резко, как из ружья, выпуливает команду, и с преувеличенным вниманием смотрит на свои наручные часы. — Та-ак, та-ак… Время идёт… Идёт!

Второй слог главной команды ещё не отзвучал, а из строя уже срываются — ошпаренные так не смогут! — сшибаясь в проходах солдаты второго года службы. Ну, наконец-то! Их задача сейчас одна, быстро и в нормативе отбиться, чтобы «Коноёбов» не доё… в смысле не доставал, даже случайно чтоб не зацепился. Чтобы отбой для них прошел без дополнительных тренировок, чтобы быстрее уснуть, чтобы быстрее забыться. Мы, молодые — нас это никак не касается — вяло стоим, наблюдаем это представление, тяжко вздыхая и жутко завидуя, устало переминаемся с ноги на ногу, понимаем, подходит и наша очередь.

Второй год службы, салаги, уложились в норматив, уложились, ёлки-палки, к сожалению, говорит кислое выражение лица командира роты, а жаль! но, ещё же молодые, извините, есть. Вот они, голубчики, стоят, покраснев, тараща глаза… Спать, они, понимаешь, хотят, баиньки, да? А вот хрен вам! Щас!

— Ну, что, — обращается к более чем на две трети похудевшему строю командир, — проверим внешний вид или сразу в наряд пойдем, а?

Мы чётко понимаем, никаких других «или» не предполагается, в вечерней программе нас ждёт только наряд, а уж потом…

— Лучше бы спать… товарищ стар-шлант, — просительно, как в школе, произносит кто-то… Действительно, чего терять!..

— Ни хрена себе! — как ждал, удивленно восклицает ротный. — Спать им хочется! А мне что ли не хочется? — Глубоко засунув руки в карманы галифе, назидательно, с пятки на носок прохаживаясь перед строем, с воодушевлением поясняет. — Я в ваши годы, например, на вашем вот месте, знаете, как пахал? О-о! Не дай вам Бог, понимаешь! А они — спать!.. Спать, это… — заметно распаляясь, начинает философствовать ротный, — это, понимаешь, нужно еще заслужить. Я вот…