Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы

ТОМ 2

Если принять во внимание описанные выше события, делается понятным мое удивление при встрече с Виктором Пеленягрэ в рангунском порту. Один из самых респектабельных постов в республике Тукуман он каким–то образом променял на жизнь международного люмпенпролетария. Кроме того, я испытывал при виде Виктора некоторую досаду из–за того, что понимал, откуда на Рио — Негро взялись плавучие мины, едва не погубившие Магистра: разумеется, то были плоды деятельности молдавских террористов, удиравших от правосудия за границу и разбросавших за собой самодельные мины, дабы затруднить преследование. Хотя Виктор и не являлся непосредственным виновником катастрофы, меня сердило само его долгое общение с такими преступными типами, как Петя Кока и Лентяй. Однако легкомысленный смех Виктора и его живая и яркая речь отбили у меня охоту заниматься проповедями. Долго сердиться на этого человека было невозможно. Поэтому рассказ о его злоключениях я слушал с интересом читателя, глотающего разом увлекательный роман о жизни каких–то незнакомых людей.

Начало деятельности Виктора в роли главы таможенной службы не внушало никаких опасений. Он справил себе красивую белую форму со множеством нашивок и аксельбантов, а также фуражку с высокой тульей и кокардой в виде герба республики Тукуман. Затем на выделенные правительством средства он вновь нанял отряд вооруженной стражи взамен прежнего, который разбрелся в смутные времена. С этим отрядом Виктор почувствовал себя уверенно и обложил налогом, помимо иностранных кораблей, также и всех контрабандистов, рыбаков и даже просто любителей покататься на лодках. Естественно, что поступавшие от этого средства Виктор не сдавал в казну — они издавна составляли как бы узаконенный доход таможенных властей.

Деньги разрушительно действовали на жизненный уклад Виктора, страдавшего склонностью к мотовству. Стоило ему почувствовать себя богатым, как он сразу обрастал массой дорогостоящих привычек и начинал столоваться в дорогих ресторанах, заказывать одежду у знаменитых портных и содержать одновременно множество любовниц. В такие времена Виктор переставал писать стихи и лишь впивал всем своим существом обманчивые услады этого мира. Щедрость и блеск нового начальника таможни поражали воображение обитателей Пуэрто — Кастильо. Их изумление достигло степени религиозного поклонения, когда Виктор купил слона и стал на нем выезжать по своим делам. Слона в городе оставил какой–то бродячий цирк, поскольку животное заболело, но затем Виктор посоветовал дать слону ведро касторки, и тот выздоровел. Виктора прельстило то, что слон умел разговаривать, — как, впрочем, и многие животные в тропических широтах. Слегка подвыпив, Виктор любил беседовать со слоном, который закидывал хобот на спину, как переговорную трубу, и произносил в него все слова, слегка гнусавя. От большинства людей слона отличало полное отсутствие навязчивости в характере: он говорил лишь тогда, когда его спрашивали, все остальное время посвящая неторопливым размышлениям. В течение дня Виктор успевал объехать на слоне, которого он назвал Фердинандом, большинство дам полусвета Пуэрто — Кастильо, распределяя между ними свои милости поровну, как справедливый бог. По вечерам он устраивал пышные приемы в лучшем городском ресторане «Сплендид», заказывая поварам настолько изысканные кушанья, что те сбивались с толку и ему приходилось самому писать для них рецепты. Шампанское и туалеты для своих многочисленных подруг Виктор выписывал из Парижа, костюмы для себя — из Лондона, а из Генуи — асти–спуманте, знаменитое вино, к которому он испытывал особое пристрастие. Понятно, что при таком образе жизни доходов, о которых говорилось выше, Виктору стало не хватать. К тому же он тяготел к игре и спускал немалые суммы в портовом казино, одинаково неудачно играя и в рулетку, и в макао, и в завезенное из России «очко». Поэтому мало–помалу Виктор привык запускать руку в те суммы, которые был обязан в конце каждого месяца переправлять в столицу. Вскоре он оказался не в состоянии покрывать недостачу. Перебрав в голове все возможные источники средств, он не нашел никакого выхода из своего затруднительного положения и, не в силах перенести позора, застрелился из служебного револьвера «смит и вессон». К счастью, попытка самоубийства оказалась неудачной, и тут как раз подоспел Лентяй с крупной суммой денег, причитавшейся Виктору за участие в нескольких налетах. Этих денег хватило ненадолго, всего лишь на несколько вечеров в «Сплендид». Тогда Виктор застрелился вторично — и вновь неудачно. После этого им овладело тупое безразличие к жизни и к собственной судьбе. Лицо его приобрело то выражение, какое бывает у страдающих болезнью Дауна. Часами он созерцал мутным взором столбцы баланса доходов и расходов, курил вонючие местные сигареты и почесывал у себя под мышками. День перечисления денег неотвратимо приближался, но Виктора это уже мало беспокоило. Он сказал себе «будь что будет» и безвылазно сидел дома, махнув рукой на дела и забывая даже кормить своего любимого слона. В один из таких пустых вечеров Виктор понял, что больше не может так жить. «Почему я такой несчастный?» — вздохнул он и полез в ящик стола за револьвером. В том же ящике россыпью катались патроны. Обнаружив, что в результате двух предыдущих попыток самоубийства барабан револьвера опустел, Виктор принялся его заряжать, напевая: «Прима варе, прима варе…» Потянувшись за чайником, он для верности налил воды в ствол оружия, пробормотал: «Бог троицу любит» и вставил ствол себе в рот.

«Остановитесь!» — вдруг раздался звучный голос у него за спиной. От неожиданности Виктор вздрогнул и едва не сломал зубы о сталь ствола. Обернувшись, он увидел того, кто так неслышно вошел в его комнату. Это был стройный молодой человек лет тридцати в темно–синей офицерской форме перуанского флота со знаками различия капитана 1-го ранга. Фуражку с пышной кокардой гость учтиво снял и держал ее в руке. Виктор невольно залюбовался вошедшим. Пожалуй, доселе ему не приходилось встречать человека, вся внешность которого говорила бы так явственно об аристократизме и благородстве, — не только благоприобретенных, но и полученных по наследству от многих поколений знатных предков.

По общепринятым меркам гость Виктора не отличался красотой: его голова и все черты лица были слишком массивны, складки у рта были слишком резкими, нос имел неправильную форму, как у боксеров. Однако исходившее от капитана обаяние мужественности искупало все эти недостатки. Глаза его светились умом, доброжелательностью и приятной веселостью, очертания рта и подбородка свидетельствовали об упорстве и энергии_{, д}вигался капитан непринужденно и изящно. Он был брюнетом с серыми глазами — сочетание нередкое среди испанских аристократов. «Остановитесь! — повторил капитан. — То, что вы делаете — безумие!» «Пожалуйста, если вы так настаиваете», — пожал плечами Виктор и отложил револьвер. «Я присутствовал в «Сплендид» на одном из ваших раутов и зашел поблагодарить за гостеприимство, — пояснил капитан. — Простите, что я без доклада, но у вас в доме все двери настежь и прислуги нет. Признаться, я никак не ожидал застать здесь столь ужасную картину». «То–то ваше лицо кажется мне знакомым! — воскликнул Виктор. — Но, простите, имени вашего никак не припомню. Был, знаете ли, в подпитии…» «Ну что вы, не извиняйтесь, это так понятно, — возразил капитан. — Вы живете полнокровной жизнью, вас окружает масса людей, всех запомнить мудрено. Не то что мы, морские отшельники: вся жизнь на корабле, поневоле выучишь имена каждого из членов команды. Разрешите представиться: Хенаро Васкес де Руэда, маркиз де Вальдуэрна, капитан 1-го ранга флота республики Перу. Сейчас командую броненосцем «Пичинча», он стоит на рейде Пуэрто — Кастильо». «Так вы и есть командир этого красавца? Прекрасное судно!» — воскликнул Виктор. «Да, неплохое, — скромно согласился маркиз. — Я, собственно, хотел пригласить вас на борт завтра к ужину. Хочу отплатить вам за гостеприимство. Мне говорили, что мой винный погреб не самый худший в этой части света. Я пополняю его во всех портах, куда мы заходим. Недавно мы ходили с визитом вежливости в Россию, и в Севастополе мне подарили пять бутылок тридцатилетнего массандровского портвейна. Я подумал, что вам приятно будет его отведать, но вижу вас в таком душевном расстройстве…» «Ну что вы, сударь! — замахал руками Виктор. — Это я просто дурачился. Люблю иногда позабавиться, знаете ли…» Маркиз с недоверием покосился на револьвер, но промолчал, Виктор же искренне считал, что говорит правду, поскольку уже совершенно забыл о своем твердом намерении застрелиться. «Польщен вашим приглашением, буду непременно, — продолжал Виктор. — А допускаются ли на ваше судно дамы?» Маркиз усмехнулся. «Я выше предрассудков, — отвечал он. — Конечно же, допускаются, тем более в вашем обществе. К тому же мы сейчас на стоянке, а не в открытом море». «Прекрасно!» — воскликнул Виктор. «Итак, я вышлю за вами катер, — заявил маркиз. — Он будет в семь часов пополудни у южного пирса». После этих слов маркиз откланялся, отказавшись от предложенного Виктором кофе, так как спешил встретиться с торговцем, у которого закупал солонину и сухари для команды.

На следующий вечер маркиз вошел в кают–компанию и придирчивым оком оглядел уже сервированный стол, вокруг которого суетилось несколько матросов–негров. При электрическом освещении искрился хрусталь, тускло блестело столовое серебро и зловеще пламенел портвейн в старинных бутылках. В чашах громоздились плоды папайи, авокадо, гуайявы, гроздья бананов и винограда. В центре стола на блюде розовел огромный омар, выловленный лишь час назад. Удовлетворенный осмотром стола, маркиз осведомился: «Суп готов?» Он имел в виду заказанный поварам суп из акульих плавников. Получив утвердительный ответ, он поднялся на палубу, подошел к борту и щелкнул пальцами. Тут же рядом с ним вырос денщик и вложил ему в руку бинокль. Посмотрев в окуляры, маркиз увидел приближающийся катер, осадка которого показалась ему слишком глубокой. Когда катер закачался на волнах у борта броненосца, маркиз сверху разглядел, что вся внутренность посыльного суденышка заполнена ящиками, мешками и корзинами, и даже в полумраке моторного отделения виднелись какие–то узлы. На корме на ящиках восседали Виктор Пеленягрэ, приветственно махавший фуражкой, и три дамы в пышных кружевах и шляпах со страусовыми перьями, изнемогавшие от непрерывного смеха. «Я тут привез кое–что, — оно может понадобиться для нашего приятного времяпрепровождения на корабле», — пояснил Виктор, когда его подняли на палубу, и в ответ на протесты маркиза только замахал руками. Вслед за ним на палубу выгрузили веселых дам. Это оказались три хорошенькие француженки, Зизи, Мими и Лулу, известные в городе каждому любителю разгульной жизни и доступной женской красоты. Маркиз галантно представился, поцеловав ручку каждой из них. «Какой душка!» — пропела Зизи низким контральто, не сводя восхищенных синих глаз с крепко сбитой фигуры маркиза. «Офицер! Обожаю военных!» — простонала Мими, закатывая свои таинственные зеленые глаза. «Маркиз! Обожаю аристократов!» — проворковала Лулу, щуря на маркиза дерзкие карие глазки. «Капитан, а вы нас не похитите на своем корабле?» — спросила Зизи. «Мы даже не будем очень против», — хихикнула Мими. «Я буду самой покорной пленницей», — томно вздохнула Лулу. От такого изобилия любезностей маркиз слегка растерялся, несмотря на весь свой светский лоск, чего, собственно, и добивались веселые очаровательницы. «Девочки, к столу, к столу, а то вы совсем засмущаете хозяина, — заторопил дам Виктор. «Веди нас, черный Ганимед», — обратился он к денщику–негру, стоявшему туг же и восхищенно скалившему сахарные зубы. Тем временем на палубу с катера стали поднимать ящики с винами и с ракетами для фейерверков, корзины со связанными живыми курами и с различными фруктами, мешки, из которых доносилось то хрюканье поросят, то благоухание пряностей. Маркиз вновь попытался протестовать, но Виктор отвечал ему своим легкомысленным смехом. «Пустяки, сударь! Все это стоит копейки! А потом — вдруг нам чего–нибудь не хватит? Всегда нужен запас. Я люблю, когда дом — полная чаша». Чопорный ритуал офицерского ужина оказался тут же скомкан. Виктор сыпал шутками и забавными рассказами из своей бурной жизни, так что француженки то замирали, впиваясь глазами в его лицо и стремясь не пропустить ни слова, то закатывались неудержимым смехом и махали на Виктора руками, умоляя дать им передышку. Маркиз в любом обществе держался свободно, но его раскованность происходила из вошедшего в кровь знания правил хорошего тона. Раскованность же Виктора была несколько иного свойства и вытекала из его уверенности в том, что такому очаровательному человеку, как он, все простится. Он расплескивал вино, ронял на скатерть капли супа и набивал мясом омара полный рот, не переставая при этом говорить, так что речь его становилась невнятной. Но ни маркиз, ни его старший помощник, капитан Фернандо Гусман Дельвалье, единственный офицер, приглашенный к столу, не замечали мелких оплошностей Виктора, очарованные его прелестной болтовней. Мало–помалу за иллюминаторами сгустился мрак. По предложению Виктора в кают–компании вместо электричества зажгли свечи, чтобы, как он выразился, «создать интим». «Это неприлично!» — хихикнула Зизи. «Мы интим не хотим», — срифмовала Мими и, как бы случайно покачнувшись, оперлась под столом о бедро маркиза. «Девочки, мне кажется, нас хотят соблазнить», — простонала Лулу, притворяясь, будто не замечает пламенного поцелуя, которым Виктор впился в ее плечо, предварительно освободив его от одежды. «Нет! Я не хочу!» — томно пролепетала Зизи, когда губы и усы капитана Фернандо принялись осваивать прекраснейшие территории: ее точеную шейку, где кудрявились нежные пушистые завитки, раскрасневшуюся щечку с соблазнительной родинкой и, наконец, уголок припухших губок, которые Зизи порой облизывала маленьким алым язычком. Вместо ответа капитан Фернандо дунул на стоявший перед ним канделябр, разом потушив в нем все свечи. «Какой интим!» — хихикнула Мими, восседавшая уже на коленях у маркиза и обводившая пальчиком все черты его мужественного лица, чувствуя при этом бедром его грозную мужскую твердь. Маркиз проделал то же самое, что и его подчиненный, но с такой силой, что задул и последний, третий канделябр, стоявший перед Виктором. «Виктор, я надеюсь, вы будете вести себя хорошо?» — проворковала Лулу уже в темноте с напускной строгостью. «Даже очень хорошо! Тебе понравится, моя маленькая», — нежно отвечал Виктор. Вслед за этим с той стороны, где они сидели, послышался шум сбрасываемых одежд и пение диванных пружин. Вдоль трех стен кают–компании стояли широчайшие кожаные диваны, которые во время ужина бесшумно застелил денщик маркиза по сигналу Виктора. Вскоре в кают–компании воцарилось молчание. В иллюминаторы светила луна. Тишину нарушал размеренный плеск воды внизу у борта, сливавшийся в редкостную гармонию со страстными стонами трех женщин, каждая из которых, как опытный музыкант, подавала звук лишь тогда, когда умолкали две других. По этим звукам слушатель мог заключить, как чувствует каждая: стоны Зизи были протяжны, громки, чуть ленивы и исполнены неги, в которой, казалось, растворялось все существо прелестной гетеры; в стонах Мими слышались восторг и удивление, словно она и представить себе не могла, что могут существовать такие наслаждения, какие дарил ей маркиз; в стонах вакханки Лулу страсть временами переходила в ожесточение и ярость, словно она старалась выиграть некую схватку и возвращала Виктору любовные спазмы так, как наносят удары в бою. Изредка слышались изумленные вскрики мужчин — когда не привыкшие стеснять себя француженки подвергали их особенно изощренным ласкам.

Виктор забылся, когда уже светало. Когда он очнулся, взгляд его упал на хронометр, висевший на стене. Тот показывал четыре часа пополудни. Виктор зевнул, почесал грудь и огляделся. Радом с ним в теплых волнах белья виднелись белое плечико и темные кудряшки сладко посапывавшей Лулу. На двух других диванах нежились Зизи и Мими. Офицеров в каюте не было. Виктор вылез из–под одеяла, натянул брюки и закурил сигару. Услышав звук зажигаемой спички, Мими открыла один глаз. «Капитан разбудил меня в такую рань, — улыбаясь, сказала она голосом, хриплым спросонья. — Ушел, когда пробило семь склянок». «Железный человек!» — промолвил Виктор с уважением. При звуках разговора завозились под одеялами Зизи и Лулу. В этот момент раздался стук в дверь. «Да–да, войдите!» — мгновенно стряхнув сон, вскричали хором все три дамы, обрадованные приходом кавалеров. Капитан и его помощник вошли в каюту и со старомодной учтивостью приветствовали гостей. Под глазами у капитана Фернандо после бессонной ночи залегли тени, и рука, протянувшаяся за сигарой, слегка дрожала. Маркиз же был совершенно свеж: форма сидела на нем, как всегда, изящно и ловко, пробор остался безукоризненным, серые глаза — живыми и веселыми. Его гладко выбритые щеки и девственно белая сорочка источали запах хорошего одеколона. Офицеры присели на диваны, чтобы наградить своих дам утренним поцелуем, и к ним из ворохов белья протянулись лилейно–белые ручки, затем появились слегка заспанные смеющиеся личики и послышалось звонкое чмоканье, сопровождаемое нежным смешком. Затем капитан с помощником удалились, пообещав скоро вернуться, и вместо них в каюту вошли четыре стюарда, которые быстро и бесшумно убрали остатки вчерашней трапезы и сервировали стол для утреннего кофе. Виктор удобно расположился в кресле, попыхивая сигарой, прихлебывая кофе и взглядом знатока следя за туалетом дам. Вскоре он ощутил прилив аппетита и съел тарелку яичницы с голландской ветчиной. Затем он принялся за гренки с маслом, запивая их кофе. Дамы поначалу жеманились и капризничали, но понемногу смолкли и, проявляя завидный аппетит, уничтожили все, что стояло на столе. Явившийся стюард проворно убрал постели. В это время пол каюты слегка задрожал от работы мощных машин где–то далеко внизу, в стальном чреве броненосца. Громада корабля пришла в движение. Вежливо постучавшись, в каюту вошел маркиз и объявил, что корабль идет в бухту Сан — Карлос, где офицеры устроят для гостей пикник. По словам маркиза, берега бухты отличались необыкновенной красотой и были в то же время совершенно безлюдны. «Прекрасно!» — вскричал Виктор. «Маркиз, душка!» — запищали обрадованные дамы, начавшие уже слегка скучать. Пока броненосец двигался к бухте Сан — Карлос, дамы стояли на юте под зонтами, которые держали стюарды–негры, и созерцали видневшиеся в отдалении берега, в то время как Виктор развлекал их кишиневскими анекдотами. На траверзе бухты броненосец застопорил машины, и вельбот с шестью гребцами повез всю вчерашнюю компанию к берегу, где над полосой ослепительно белого песка возвышались купы сосновых деревьев. Когда Виктор, офицеры и дамы высадились на берег, — причем всех трех повизгивавших дам, боявшихся замочить туфельки, без видимого усилия перенес на сушу маркиз, — матросы оставили на песке у кромки прибоя корзины с вином, фруктами и холодной дичью и отправились на вельботе назад к броненосцу. «Какая прелесть!» — озираясь, воскликнул Виктор. Там, куда не достигали волны, песок был устлан плотным ковром опавших сосновых игл, и в нагретом воздухе стоял густой горьковатый запах хвои. Причудливо искривленные стволы сосен воскрешали в памяти сюжеты китайской живописи. Предвечернее солнце придавало предметам особый терракотовый оттенок. «Аттика», — мечтательно произнес маркиз. Ноздри его раздувались, впивая запахи моря и хвои. После шампанского и легкой закуски наступил черед купания в море. Предложение Виктора купаться обнаженными было встречено негодованием дам, которое, однако, удалось вскоре развеять. Сделал это маркиз, непринужденно заметив: «Почему бы и нет?» — и тут же сбросив с себя всю одежду. Обнажился мощный торс, крепкие бедра и внушительных размеров мужское естество — фигура не Антиноя, а Геракла. Маркиз спокойно направился к воде — такой же походкой, какой пересекал салоны европейских столиц. Капитан Фернандо и Виктор последовали его примеру, а затем и дамы с жеманным хихиканьем освободились от одежды и предстали в костюме Евы, способном ввести в грех даже самого аббата Куллэ. После купания походка дам, выходивших из воды, приобрела особую томную плавность — прелестницы знали без слов, что наступал черед чувственных наслаждений. «Аттика», — восторженно вздохнул маркиз, глядя на них, поправлявших кудри на фоне прибоя. «Мне кажется, нам пора чуть–чуть пошалить», — промолвил Виктор и, грозно покачивая своей мужской твердью, устремился к дамам. Раскинувшаяся на песке Лулу зажмурилась и притворилась дремлющей, чтобы без ущерба для своей стыдливости принять ласки Виктора. Так она лежала некоторое время, пока не услышала рядом протяжный страстный стон. Приоткрыв глаза, она увидела, что Виктор обладает Зизи, которая встала на четвереньки и томно изогнулась, как влюбленная львица. Лулу не успела ни рассердиться, ни даже осмыслить эту сцену, потому что в следующий миг усы капитана Фернандо коснулись ее бедра. Поодаль маркиз, горделиво выпрямившись, горящим взором обводил все изгибы стройного тела Мими, а та, раскинувшись на песке, дерзко глядела ему прямо в глаза и шаловливо облизывала губы острым алым язычком. Далее скромность заставляет нас опустить покровы над этой сценой. Скажем лишь, что если бы на берегу оказался сторонний наблюдатель, он вспомнил бы одновременно картины Лоррена и Русселя, эклоги поэтов александрийской школы и нескромные стилизации художников эпохи модерна.

После описанного дня развлечения с Виктором стали поглощать весь досуг двух бравых капитанов. Ежедневно с берега на борт доставлялись катером несметные количества яств и напитков, а также женщины, которых друзья предпочитали часто менять, дабы сохранить чувства в первоначальной свежести. Припасов и женщин требовалось значительно больше, чем раньше, так как, по предложению Виктора, в забавах стали принимать участие все члены команды, обладавшие достаточной долей воображения и вкуса, чтобы не только прочувствовать прелесть услад, но и придать им дополнительную остроту и новизну. Между прочими в веселое общество вовлекался носивший очки комендор Вадим Цимбал, отпрыск семьи русских эмигрантов из Одессы, знавший бесчисленное множество романсов, баллад и редондилий, как народных, так и принадлежавших Кеведо, Лопе де Веге, Камоэнсу; кочегар Порфирио, огромный негр, поражавший невероятными размерами своей мужской плоти и своей неутомимостью в любви; боцман Паблито, толстопузый весельчак, удивительно напоминавший Силена, когда друзьям удавалось его подпоить. В то же время флотская служба на броненосце шла своим чередом, и дисциплина оставалась нерушимой. С тактом, присущим истинным аристократам, маркизу удавалось разграничивать во взаимоотношениях с подчиненными область забав и область долга.

Однажды вечером, когда маркиз и Виктор вдвоем сидели в шезлонгах у борта и любовались закатом, маркиз излил Виктору душу. «Я склоняюсь к тому, чтобы нарушить присягу, — начал он без предисловий. — Меня тошнит от всех правительств в моей стране. Они сплошь состоят из торжествующих хамов, дорвавшихся до власти. Мы, кастильские аристократы, принесли порядок в эту страну, когда ее терзали враждующие шайки конкистадоров и индейские восстания. Возможно, то был жестокий порядок, но именно он ввел Перу в число цивилизованных наций. Скажу вам больше: я уверен в том, что разумен лишь аристократический принцип правления, который ориентируется не на невежественное большинство, а на то меньшинство, врожденные свойства которого дают ему право властвовать. Впрочем, я готов мириться и с демократией, потому что аристократы выделятся и при ней, но нет ничего омерзительнее олигархии, когда правят грубые, неотесанные, наглые выскочки, а именно таков политический уклад моей Родины». «Да, да, да! — поспешил согласиться Виктор, которого разговоры о политике утомляли чрезвычайно быстро. — Местные правители — полные деграданты. Но что же вы намерены делать?» «Революцию, — просто ответил маркиз. — Если ее можно предпринимать на каких–то территориях суши, вот в Тукумане, например, то почему не объявить суверенной территорией наш броненосец? Это ведь тоже клочок суши среди океана. Пусть это будет единственное в мире государство, где основным занятием граждан является создание куртуазной действительности, — для того, чтобы поэт воспел ее в своих стихах. А охранять этот маленький мир будет аристократия, а не какая–то безродная грязная военщина с ее разбойничьим деспотизмом». «Прекрасный план! Я с вами, — не раздумывая, согласился Виктор, но тут же какая–то мысль омрачила его ясное чело. — Но как же мы будем получать… э — э… все необходимое?» «У меня, у капитана Гусмана, у других офицеров есть средства, и я позабочусь перевести их в безопасное место. Но большую часть я рассчитываю получать, разумеется, путем реквизиций. Другие государства поступают точно так же, но они грабят друг друга лишь для того, чтобы поплотнее набить животы черни и дать еще больше безвкусной роскоши грубым лавочникам, стоящим у власти. Мы же если и будем применять насилие, то лишь для поддержания жизни того мира, законом которого является прекрасное». «Золотые слова», — произнес Виктор, но без прежнего энтузиазма. Его утонченной натуре претил всякий намек на насилие. Даже Пете Коке и Лентяю не удалось втянуть Виктора в прямое исполнение террористических актов — он так и остался лишь на подсобных ролях. Поэтому планы маркиза внушали ему немалые сомнения. Однако и бросить друзей, сказав «нет», было для него немыслимо. В конце концов Виктор постарался забыть об этом разговоре и жить сегодняшним днем, что ему, как всегда, успешно удалось.

Безоблачное блаженство продолжалось недолго. Маркиз получил радиограмму из штаба флота, в которой ему предписывалось прекратить визит в Тукуман в связи со стабилизацией положения в республике и срочно прибыть в порт Кальяо. Маркиз запретил подтверждать получение радиограммы. В тот день он устроил для гостей охоту на акул с вельботов в открытом море. Когда переполненная впечатлениями компания вернулась на корабль, ее ждал пышный ужин, сервированный прямо на палубе, чтобы любоваться закатом. В тот вечер был дан фейерверк. Красавице–певичке из заезжего итальянского театра маркиз даже разрешил произвести выстрел боевым снарядом из шестидюймового бортового орудия. Заряжали орудие, разумеется, матросы, а примадонна только дернула за вытяжной шнур, расширив глаза от страха и открыв по совету маркиза свой прелестный ротик, дабы не оглохнуть. В качестве гонорара за столь весомую услугу маркиз выговорил у нее обещание всю ночь исполнять в его каюте любовные романсы на стихи Виктора Пеленягрэ. Когда маркиз восседал во главе стола и слушал, улыбаясь, очередной рассказ Виктора, из радиорубки ему принесли новую радиограмму. В ней содержалось требование немедленно подтвердить получение предыдущего приказа. «Это становится утомительным», — вздохнул маркиз. «Подтвердите, что радиограмма получена, и ни слова больше», — приказал он радисту. Однако через пять минут радист вернулся с новым посланием, предписывавшим точно назвать час отплытия из Пуэрто — Кастильо. Уголок рта маркиза нервно дернулся, но из–за стола он встал с любезной улыбкой и, извинившись перед компанией, направился в радиорубку. Отправленная им в штаб флота радиограмма гласила: «У аппарата командир корабля маркиз де Вальдуэрна. Я объявляю броненосец «Пичинча» вышедшим из состава морских сил республики Перу, а также объявляю его суверенной территорией. Всякие попытки посягнуть на суверенитет судна будут пресекаться вооруженной силой. Дано 1 декабря …. года в 00 часов 42 минуты. Капитан 1-го ранга маркиз де Вальдуэрна». «Что происходит на судне? Где командир? Что за дурацкие шутки?» — радировал штаб. Вышедший из себя маркиз ответил непечатным ругательством за своей подписью и прервал связь. Наутро он рассказал Виктору об этом разговоре за чашкой кофе, вселив беспокойство в нежную душу поэта. Затем маркиз отправил в порт катер, который повез в редакцию местной газеты и во все имевшиеся в городе консульства заявление, аналогичное тому, которое накануне ушло в штаб флота. Теперь предстояло ждать ответных действий со стороны правительства, которое, разумеется, не могло смириться с утратой одного из лучших своих кораблей. Еще несколько дней забав — и броненосец снялся с якоря. Ускорению отплытия способствовало то обстоятельство, что на суше Виктора уже преследовали ревизоры, которых привело из столицы прекращение поступления таможенных доходов. Таким образом, суверенный корабль остался без средств. Выйдя в океан, «Пичинча» взял курс на Таити, где в порту Папеэте капитан намеревался пополнить запасы топлива, воды и продовольствия. Однако весть о мятежном броненосце уже разнеслась по Океании, и когда маркиз потребовал от властей Папеэте выделить ему все необходимое, он получил дерзкий отказ и совет подвергнуться интернированию до прихода перуанского флота. «Вот как, — сказал маркиз спокойно. — Что ж, посмотрим. Капитан Гусман! Главный калибр к бою». «Есть, сеньор», — отозвался капитан Фернандо и принялся отдавать команды в переговорное устройство. Носовая орудийная башня стала поворачиваться к берегу. Стволы двенадцатидюймовых орудий медленно поднялись и застыли, словно слепые чудовища, напряженно нюхающие воздух. Послышался лязг подъемников, поднимающих огромные снаряды из погребов. Капитан Фернандо выслушал то, что передали ему с дальномера, и затем продиктовал комендорам трубку и прицел. «Готово, сеньор», — сообщил он затем маркизу. «Радируйте на берег последнее предупреждение», — приказал тот. Беспроволочный телеграф принес с берега ответ, полный возмутительной дерзости. «Залп», — скомандовал маркиз. Корпус корабля содрогнулся. Ужасающий грохот прокатился над морской гладью, стволы орудий выдохнули огромный сноп огня и серо–зеленых пороховых газов. С вибрирующим воем снаряды, каждый размером с добрую свинью, унеслись к видневшимся на берегу как бы ступенчатым постройкам Папеэте. В соответствии с намерениями маркиза снаряды накрыли центральные кварталы города, его деловую часть, чтобы избежать лишних жертв среди мирного населения. Возможность жертв среди буржуа, которых маркиз ненавидел, не слишком его беспокоила. Один из снарядов взорвался на центральной площади Папеэте, подняв огромный столб земли и камней. Вместо памятника первому губернатору островов, фонтана, нескольких лотков, экипажей и десятка гуляющих осталась, когда осела пыль, лишь воронка величиной с пятиэтажный дом. Второй снаряд пробил крышу и все перекрытия в здании губернаторского дворца и взорвался в погребе. Все здание как бы вздулось и огромным дымным шаром, разваливаясь в воздухе, поднялось высоко над землей, а затем осыпалось наземь бесформенной грудой обломков. Третий снаряд угодил в колокольню лютеранской церкви. Та закачалась, как игрушечная, и рухнула набок, загромоздив улицу горой битого кирпича, из которой торчала рука звонаря со скрюченными пальцами — беднягу послали на колокольню ударить в набат. Вскоре маркиз получил радиограмму, в которой изъявлялось согласие на все его требования. «Пичинча» дал для острастки еще два залпа, а затем на нем стали готовиться к загрузке угля и закачке пресной воды в резервуары. Виктор, не переносивший шума, которым вечно сопровождались военные действия, поднялся из кают–компании и вынул вату из ушей. «Ну как, переговоры прошли благополучно?» — жизнерадостно осведомился он. «Разумеется. У нас нашлись сильные аргументы», — ответил маркиз. «А нельзя ли там, на берегу, заказать еще девочек? — спросил Виктор. — Эти таитянки хорошенькие такие! Когда–то еще выпадет случай здесь побывать». «Это мысль», — отвечал маркиз и отдал распоряжение денщику, который тут же направился в радиорубку. Доставленные на борт заплаканные таитянки полагали, что их встретят свирепые морские разбойники, но неожиданно увидели блестящих кавалеров, которые с поклонами, поддерживая золотокожих толстушек под локотки, повели их вниз по лестницам в кают–компанию, где принялись угощать шампанским. На палубе расположиться было невозможно, так как над кораблем висела туча пыли от загружаемого угля. Вечер и ночь прошли в самых изысканных забавах. Виктор заснул, забыв о времени, но утром его разбудила прощальным поцелуем его подруга–островитянка. Ее слезы обожгли Виктору щеку. «Куда ты, любимая?» — сонно прохрипел Виктор. «Нам пора на берег. Капитан сказал, что корабль уходит». В этот миг в каюту вошел маркиз. «Почему мы уходим? Побудем еще немного!» — жалобно обратился к нему Виктор. «Нельзя, — сурово ответил маркиз. — Мы и так потеряли массу времени. Перуанский флот наверняка преследует нас. Я отвечаю за вашу жизнь и должен избежать встречи с ним». «Да, тогда конечно», — согласился Виктор и добавил, обращаясь к таитянке: «Вот видишь, маленькая, мы должны расстаться». Теперь таитянки плакали уже из–за того, что не хотели покидать судно, но маркиз был неумолим. «Нас ждут серьезные испытания. Мы не можем подвергать опасности жизни этих невинных созданий», — заявил он. «А что, намечается сражение?» — осторожно осведомился Виктор. «Разумеется, если они нас догонят. Сдаваться я не собираюсь». «Тогда надо спешить, — сказал Виктор. — Я устал от этой пальбы, от этого шума…» «Слушаюсь», — шутливо козырнул маркиз и вышел вслед за таитянками, которых легонько подталкивали стюарды, сопровождая толчки дежурными словами утешения.

Броненосец совершил еще ряд подобных визитов в различные порты Океании. Реквизиции теперь проходили без осложнений, так как весть о решительности, с которой «Пичинча» открывал огонь, разнеслась повсюду. Передвижения суверенного броненосца были на первый взгляд лишены логики и потому непредсказуемы, но именно в этой непредсказуемости и крылась логика капитана. Попадавшиеся суда освобождались от излишних, по мнению маркиза, запасов продовольствия, воды и топлива. Зачастую на «Пичинчу» переходили и женщины, причем насилие к ним не применялось — их интриговала сама возможность подвергнуться похищению со стороны таких благородных разбойников. Затем их оставляли в попутных портах или пересаживали на встречные суда. При этом было пролито немало слез, но филистерская привязчивость не входила в число добродетелей Виктора и его друзей. А тучи над головами инсургентов тем временем уже сгущались. По их пятам шла перуанская эскадра, подкрепленная кораблями ряда сопредельных стран, правительства которых решили участвовать в подавлении мятежа, дабы избежать повторения прецедента в собственном флоте. Между тем машины броненосца нуждались в серьезном ремонте, для чего требовался оборудованный док. Маркиз решил идти на риск. Однажды ночью броненосец с погашенными огнями вошел в порт Нумеа. Капитан Фернандо неоднократно бывал здесь раньше и хорошо знал фарватер. Отряды матросов с винтовками погрузились на шлюпки и отправились на берег добывать все необходимое для ремонта. Наутро начались работы, в которых маркиз принимал личное участие, облачившись в матросскую робу. Через двое суток, не прерывая работы ни днем, ни ночью, команда завершила ремонт. Броненосец развел пары и двинулся в океан. Вдруг маркиз, стоявший на мостике, прошептал: «Поздно!» — и опустил бинокль. Капитан Фернандо тревожно взглянул на него и в свой черед поднес бинокль к глазам, всматриваясь в безоблачную даль. «Черт возьми!» — выругался он. По всей линии горизонта, густея на глазах, вырастали дымки. «Боевая тревога! Все по местам!» — гаркнул маркиз в переговорное устройство. Сигнальные звонки понеслись по помещениям корабля. «Будем прорываться на запад», — отрывисто сказал маркиз. «Полный вперед», — передал он в машинное отделение. Броненосец «Пичинча» новейшей английской постройки мог достигать скорости хода в 25 узлов. Маркиз надеялся ошеломить атакой крупные корабли противника и оторваться от них за счет хода, а преследование более мелких судов отразить огнем. Тем временем в бинокль стали отчетливо видны силуэты вражеских судов. «Броненосец «Аякучо», однотипный нашему… Броненосец «Сан — Мартин», устаревший, но вооружен сильно… Тяжелый крейсер «Хенераль Сукре»… Тяжелый крейсер «Майпу»… Три легких крейсера класса «Тупак Амару»… Миноносцы класса «Либертадор», один, два, три, четыре…» Далее капитан Фернандо сбился со счета.