Киж

– Зато он спас жизнь мне, а это уже не так плохо, – отозвался с заднего сиденья пораненный Филин, и все трое залились таким неудержимым нервным смехом, который кончается изнеможением, слезами, болью в мышцах живота и даже печалью. Чем радостней смех – тем глубже печаль.

//

– Остается надежда на участкового милиционера, которого помял пещерный медведь, – вслух подумал Филин. – Надеюсь, районное отделение милиции еще не провалилось под землю.

– Упорство, достойное лучшего применения, – поджала губы актриса.

– Без указания полковника Козлова вы из него и слова не вытянете.

Бедин увидел картину, перед которой не мог не остановиться. У обочины прикорнул точно такой же автобусик, как у них, но ядовито-рыжий, с синей надписью “Вести” вместо “Ведомости” и ультрамариновой милицейской мигалкой на крыше. Возле автобуса маячили двое, столь же карикатурно напоминающие наших друзей, как и средство их передвижения.

Один из незнакомцев, представляющий собой как бы негатив Филина, с растопыренными руками стоял поперек дороги. В его облике, отличающемся от облика Глеба на самую малость, всего было немного чересчур, а результат получался неожиданным и каким-то неизъяснимо противным. Он был ниже Филина всего сантиметра на полтора, а толще килограмма на три и в результате из вальяжного Нехлюдова или раннего

Обломова, проводящего дни в неторопливой неге, получался просто пронырливый скоробогатый толстяк, слишком ограниченный даже для физических упражнений. Неформальная элегантность Филина (свободные свитеры, легкие брюки, комфортабельные ботинки) здесь была доведена до крайности дорогого темного костюма-тройки с галстуком, обезображенного доругой, растрепавшегося на пузе и оттого особенно нелепого. Поверх костюма незнакомец был облачен в расстегнутый дорогущий плащ тонкой черной кожи, а глаза скрывал очками – почти такими же, как у Филина, но черными и непроницаемыми, как защитное стекло электросварщика. Но самой странной, томящей особенностью этого квази-Филина была его отталкивающая шустрость, суетливая активность, заметная с первого взгляда, было видно, что этот тип выполнял во встречной паре ту роль ведущего, которая у наших журналистов отводилась Бедину.

Что касается другого незнакомца, он, как нарочно, смутно напоминал Феликса, но был еще выше, худее и носастей. Эти малозначительные отличия превращали его из бодрого, поджарого, жилистого пролазы-спортсмена в вялого, флегматичного, пасмурного педанта, страдающего мелочностью и отсутствием аппетита ко всему. Он также был в кожаном плаще, но менее дорогом, более толстом и обшарпанном, его прямоугольные преподавательские очки были чуть менее темными, а стоял он чуть поодаль, не удаляясь от машины.

– Могу ли я быть полезен коллегам? – осклабился Бедин с высоты кабины.

– Ради всего святого… – Низкий глядел поверх очков нехорошо, исподлобья, а улыбался одним ртом, отчего его улыбка напоминала мучительную гримасу человека, страдающего запором. – Наш автобус вышел из строя, дело швах, и если даже вы не окажете милосердия… В конце концов – мы собратья по ручкам, блокнотам, а то и пулеметам.
–

Я Иван Петров, обозреватель газеты “Вести”, небось не слыхали? – И как бы покопавшись в своей памяти, Иван Петров с натяжкой добавил: -

Калужане мы.

– Иванов Петр, обозреватель оттуда же, – вызывающе представился незаметно подошедший спутник Ивана Петрова, нервно отдернулся от протянутой руки Бедина, а затем слабо пожал ее холодной широкой рыбиной своей ладони.

Филин и Глафира, довольные возможностью размяться при знакомстве, также покинули автобус и стали заговаривать с немногословным Петром

Ивановым.

– Я выполняю обязанности режиссера, продюсера и одновременно водителя нашей маленькой разъездно-полевой редакции. – Иван Петров сунул под самые очки Бедина какой-то прямоугольник вощеного картона и спрятал его в карман настолько быстро, что зрение едва успело уловить мелькнувшее изображение изогнувшейся смуглянки без лифчика.

Бедин машинально парировал:

– Сидор Сидоров, импресарио.

Иван Петров одарил его кислой улыбкой мученика пищеварения, а затем с неожиданной обходительностью подхватил под локоть и стал прогуливать вокруг бездыханного автобуса, как будто они находились не в продуваемом всеми ветрами поле, а на светском рауте.

– Вы, вероятно, интересуетесь так называемыми кижскими странностями? Сегодня все только и говорят, что о пресловутом Киже, как с цепи сорвались, – ворковал он. – Увы, мы здесь по тому же вопросу.

– Собираете компромат на Всеволода Большое Гнездо?

Бедин и Иван Петров молча воззрились друг на друга на долгие двенадцать секунд, причем огневые глаза Феликса искрились и испускали трескучие электриче-ские разряды юмора, а черные стеклышки

Петрова отражали их с жуткой бесстрастностью рептилии.

– Ха-ха-ха, – произнес наконец обозреватель калужской газеты

“Вести”. – Ха-ха-ха.

Он фамильярно ткнул высокого иногороднего коллегу кулачком в живот.

– Срезали! Ваша взяла! Лихо вы меня! Петр, ты слышал? Он сказал – компромат на гнездо.

Довольно неожиданно Петр Иванов, который только что в отдалении обменивался визитками с Глафирой и Глебом, явился из-за капота автобуса.

– Я все слышал, майор. Какие будут указания?

В руках он держал блокнотик и ручку, как исполнительный официант, принимающий заказ.

– Какие могут быть указания, Коля, то есть Петя? – продолжал свой поверхностно-лицевой смех Иван Петров. – Чего-нибудь покушать и бутылочку, нет, пару бутылочек коньячку.

Из-за автобуса выглянули Глафира и Глеб, привлеченные боксерскими выдохами смеющегося Ивана Петрова.

– Противно постоянно притворяться в эпоху открытости, – с задушевностью пионервожатого заявил Иван Петров. – И никакой я не обозреватель Петров, а майор федеральной контрразведки Федор

Плещеев. Весь перед вами.

– Капитан Мясищев, Кузьма, – щелкнул каблуками худой.

– Тайный агент налоговой полиции Севостьян Авдеев, – и здесь не унялся

Бедин. – А это субинспекторы Ворошилова и Климов. При них вы можете без малейшего смущения говорить о чем угодно.

– В таком случае, прошу следовать за мной, – поклонился разведчик.

Вслед за озабоченным Петровым-Плещеевым вся группа очень мелкими шажками спустилась по крутому откосу к узенькой и удивительно ясной речушке, струящейся между густыми зарослями ивы. Здесь на ровной полянке их ждало неожиданно приятное зрелище в виде низенького раскладного походного алюминиевого стола, вокруг которого было расставлено пять раскладных походных стульчиков. Стол был накрыт идеальной кипенно-белой накрахмаленной скатертью с вышитым вензелем

ФСБ, и в момент приближения гостей белокурая девушка в кружевной белой блузке, черном мини и голубом фартучке расставляла посуду – по две тарелки, по два фужера – для спиртного и воды, по вилке с левой стороны и по тупому ножу – с правой.