Клад адмирала

– Ваш отец был воинствующим безбожником? – спросил я.

– С чего вы взяли? – удивилась старшая из дочерей. – Он был, конечно, атеистом, но к религии относился вполне терпимо.

– А он рассказывал, что стало с часовней?

– Нет. А что с ней могло стать? Вы знаете что-то?

Я знал. Но что я мог сказать двум довольно пожилым дочерям революционера? Что нарисовать, а после спалить часовню – это кощунство? Что это в голове нормального человека не укладывается?

Мог ли я сказать подобное двум благообразным смиренным старушкам, которые мне не сделали ничего худого, которые много хлебнули страданий из-за отца после его ареста и расстрела и которым ничего не осталось, кроме как до последнего вздоха гордиться отцом и боготворить его?..

Молитва пани Ядвиги

1

– Придется тебе, Олег, слетать в командировку. – Мужчина среднего возраста, одетый по-домашнему, отодвинул от себя журнальный столик, поднялся с кресла. Сделал несколько шагов по просторной, богато убранной гостиной с камином и опять погрузился в кресло. – В Сибирь, – добавил, глядя на собеседника, высокого красивого парня лет двадцати грех с чуть рыжеватыми волнистыми волосами.

– Что там? – спросил Олег, подходя к столику. Он был завален ворохом газетных вырезок, присланных из агентства газетно-журнальной информации.

– Читай. Отчеркнутого карандашом. – Хозяин гостиной взял лежавшую отдельно от бумажного завала узкую и длинную газетную полоску, протянул Олегу.

«Был и такой случай. Весной сорокового года с открытием навигации привезли к нам в район на двух баржах поляков. В СССР они попали, спасаясь от Гитлера, когда тот захватил Польшу. Разные это были люди. Бедные и богатые. Крестьяне и аристократы. У одних в карманах пусто и одеты плохо, другие – во всем модном и с чемоданами, полными денег.

Всех без разбора взрослых определили на лесоповал. Работа – за питание, жизнь – в тайге, в бараках. Те, кто никогда не держал в руках пилы и топора, но имел средства, стали нанимать бедных делать их нормы. Но длилось так недолго. Начальство узнало, запретило наемный труд. Поляки в ответ взбунтовались, прекратили работу. Из области прибыли сотрудники НКВД. Зачинщиков и всех, кто имел не рабоче-крестьянское происхождение, погрузили опять на баржи и увезли неизвестно куда. Говорили, на самый север области, в Приполярье. Больше о них сведений не было…»

Подчеркнутый карандашом текст заканчивался, и читать дальше Олег не стал.

– Ну и зачем ехать? – спросил равнодушно.

– Обратил внимание на место действия?

– Конечно.

– Очень нужно было гэбистам возить из одной глухой тайги в другую чужеродных белоручек!

– Шлепнули?

– Именно.

– Но ведь написано, что опять в баржу погрузили…

– Слухи распустили, Олежек, слухи.

– Пусть по-вашему. Дальше?

– Дальше? Ты же знаешь нравы толстолобиков из НКВД. Если что-то и брали у подопечных – малоценное, чисто утилитарного назначения.

– Хорошо. Когда ехать?

– Не откладывай. Святковский, кажется, владеет польским?

– Свободно, – подтвердил Олег.

– С ним и Саженевым полетишь. Документы я подготовлю.

Хозяин квартиры сгреб ворох газетных вырезок, встал и прошел к камину, бросил вырезки в топку. Глядя на скоротечное пламя, сказал:

– С автором заметки встречаться не нужно. Свое расследование проведите. Разыщите старожилов, очевидцев.

– Ясно…

2

– К вам, Александр Иванович. Кажется, те самые поляки, – сказала секретарша, появившись на пороге кабинета директора отдаленного сибирского леспромхоза «Лататский».

– А, зови, зови, – живо откликнулся директор. – И позвони в столовую. Пусть там что-нибудь соберут. Поприличнее, сама понимаешь…

Секретарша кивнула и вышла. Директор в остававшиеся секунды поправил узел галстука, провел два раза по волосам расческой. Пепельница была полна окурков. Быстрым точным движением он вытряхнул содержимое пепельницы в урну. Хотел еще собрать в стопку деловые бумаги на столе, однако не успел: в кабинете уже находились трое рослых молодых людей.

– Олег Остапенко, член зарубежной секции общества «Мемориал», – протягивая руку вышедшему из-за стола навстречу гостям директору, отрекомендовался один из троих, парень с рыжеватыми волнистыми волосами.

– Никитин, – назвался директор. – Очень приятно видеть вас в наших краях…

– Юрий Саженев, корреспондент пресс-клуба «Мемориала», и Мечислав Святковский, наш гость из Польши, – представил директору леспромхоза своих спутников Остапенко.

– Да-да, мне о вас звонили дважды. – Директор помолчал. В доказательство своей осведомленности прибавил: – Поляк – студент Краковского университета и председатель комитета «Вольная Польша».

– Так, – подтвердил Остапенко.

– Мой отец был ранен при освобождении Польши. Как раз на подступах к Кракову, – сказал директор. – Так что не совсем чужая для меня страна. Переведите студенту.

– Ну нужно, – с едва уловимым акцентом сказал Святковский. – Я знаю русский, пан директор. И для меня Сибирь тоже не совсем чужая страна.

– У Мечислава родственники погибли в этих местах. Полвека назад, – сказал Остапенко.

– Да, тут до войны и в войну жили поляки. На кордоне Сушняки, – подтвердил директор леспромхоза. – Я, правда, мало знаю об этом, совсем не знал, пока в газете не написали недавно.

– А кто знает хорошо? – спросил Остапенко.

– Игнатьев, технорук наш. Он и рассказывал о поляках журналисту из области. Вы садитесь, я сейчас приглашу Игнатьева. – Директор взялся за телефонную трубку.

– Секунду, – включился в разговор корреспондент пресс-клуба «Мемориала». – Технорук был очевидцем?

– Какой очевидец! Ему пятидесяти еще нет.

– Тогда не нужно. Он все рассказал. – Из «дипломата» Саженев извлек темно-коричневую папку, кожаную обложку которой украшали вытисненные золотом надписи на русском и польском языках: название комитета – «Свободная Польша» – и ниже двуглавый орел. В папке были всего две аккуратно подклеенные вырезки из газет.

– Вот. Статья в вашей областной газете и ее перевод в варшавском «Вечере».

– Интересно. – Директор подержал папку, разглядывая статью на чужом языке. – Даже перевели.

– Да. Наша цель – тоже написать об этом. Но более подробно, – сказал Остапенко. – С кем еще можно поговорить о поляках?

– Лесопунктовские старожилы в Сушняках должны помнить. Бараки стояли около Сушняков.

– Сушняки – это далеко?

– Пятьдесят километров по узкоколейке.