Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха

Размышляя над предложениями Элмхерстов, Чехов мысленно перелистывал страницы произведения их великого земляка Томаса Мора «Остров Утопия», «золотой книжечки, столь же полезной, сколь и забавной, о наилучшем устройстве государства», и чувствовал себя одним из тех, кто не погиб в кораблекрушении, а Божьим провидением был выброшен на берег чудесного острова и спасся. Не о нем ли писал бывший лорд-канцлер британского короля и великий мечтатель Мор: «От выброшенных чужестранцев утопийцы научились всякого рода искусствам, существовавшим в Римской империи и могущим принести какую-нибудь пользу, или, узнав только зародыши этих искусств, они изобрели их дополнительно»?

Он решил не противиться судьбе и принял слова Томаса Мора как духовное напутствие: «Ты поступишь с полным достоинством для себя и для твоего столь возвышенного и истинно философского ума, если постараешься даже с известным личным ущербом отдать свой талант и усердие на служение обществу…»

Для Чехова «остров» Дартингтон казался обитаемым, потому что там обретали его единомышленники.

Обжегшись в Америке, он, перебравшись в Великобританию, сразу занялся языком и оказался настолько прилежным и талантливым учеником, что уже через полгода стал выступать в Лондоне с лекциями «О четырех стадиях творческого процесса» на вполне приличном английском. Потом вместе с Дороти Элмхерст сочинил рекламную брошюрку «Чеховская Театр-студия», в которой соавторы излагали свои основные задачи – подготовка молодых актеров, способных вывести театр на новый уровень, создание постоянной гастрольной труппы, а также детальная программа трехлетнего курса обучения. Основатель студии провозглашал: «Композиция, гармония и ритм – вот силы нового театра. Такой спектакль будет понятен каждому зрителю».

Изящно изданная книжка с портретом Михаила Чехова и соблазнительными ландшафтными видами Дартингтона рассылалась по всему миру. Первыми ее читателями, а затем и учениками стали актеры-любители из Америки, Канады, Австралии и европейских стран. «Мы были самыми привилегированными студентами, – вспоминал Пол Роджерс, ставший позже известным актером, – нас учили алгебре театра».

Чехову была предоставлена полная свобода, выдан своего рода «carte blanche» в осуществлении заявленной программы. В Дартингтоне его радовало все. Он был очарован зданием театра, перестроенным из старинного амбара, уютным общежитием для слушателей, расположенным рядом. А ведь в центре была еще и превосходно оборудованная сцена под открытым небом. Это было реальным воплощением неосуществимых мечтаний Чехова!

Он занимался актерской техникой, испытывал всевозможные упражнения по совершенствованию выразительных средств пластики и ритма движений, по все тому же слиянию речи и жеста. Чехов учил своих учеников вниманию, вере, наивности и фантазии. Поначалу его диковинные задания ставили в тупик и веселили студентов.

– Принимайте смешные и необычные положения, – требовал учитель, – окружайте себя необычайной обстановкой и верьте, что это необходимо для собственного счастья, для счастья ближних, для победы над врагом, для личной услуги приятелю. Пример? Пожалуйста, сядьте на корточки на стул, поставьте на голову чернильницу, возьмите в зубы носовой платок, прищурьте один глаз и в таком положении попытайтесь объясниться в любви или завести серьезный разговор…

На другом занятии он рассаживал группу за стол. Предлагал одному из слушателей произнести какое-нибудь любое слово. Сидевший рядом, услышав его, должен был постараться поймать первый же образ, родившийся в его воображении, и тотчас передать-перебросить этот случайный образ, как теннисный шарик, своему соседу, и так далее, по кругу.

Возникающие таким способом образы были изысканно тонки, неуловимы и почти непередаваемы словом. Поэтому ученики не стесняли себя, демонстрируя их жестом, выражением лица, гримасой или каким-нибудь нечленораздельным звуком – все равно, лишь бы не умирал этот зыбкий образ и был воспринят сидящим рядом за общим столом.

В лаборатории игры рождались творческие личности. Чехов приучал студентов нести ответственность за весь спектакль. Они сами писали сценарии и готовили миниатюрные этюды, скетчи, сочиняли музыку и рисовали эскизы будущих декораций.

Но его радости не было суждено длиться вечно. В 1938 году Великобритания уже перестала казаться Чехову богоспасаемыми островами. Из Европы сюда доносились тревожные вести: аннексия Австрии, мюнхенский сговор, ультиматум Чехословакии. Беда приближалась. Посовещавшись с Элмхерстами, Михаил Александрович решил отбыть в Америку.

Расставаясь с Британией, как с несбывшимся миражом Томаса Мора, Чехов вспоминал слова другого английского гения Оскара Уайльда: «…Не стоит говорить и смотреть на карту, раз на ней не обозначена Утопия, ибо это та страна, на берега которой всегда высаживается человечество. А высадившись, оно начинает осматриваться по сторонам и, увидя лучшую страну, снова поднимает паруса…»

Параллель-1: Ялта – Москва (1900–1904), Берлин – Брюссель (1936–1938)

– Это какое дерево?

– Вяз.

– Отчего оно такое темное?

– Уже вечер, темнеют все предметы. Не уезжайте рано, умоляю вас.

– Нельзя.

– А если я поеду к вам?..

– Нельзя…

…

– Я люблю вас.

– Тс-с…

А.П. Чехов. Чайка

Ольга всегда была готова слушать, сочувствовать, советовать. Но делиться с окружающими своим личным, самым сокровенным, потаенным, о том, что изводило ее днем и ночью, она себе никогда не позволяла.

Несмотря на публичность жизни, бесконечную череду встреч, разговоров, общений, знакомств, не оставлявших ей ни минуты покоя, она была одинокой несчастной женщиной и всегда говорила, что «испытывала безотчетный страх перед замужеством, а семейная жизнь мне никогда не казалась такой же важной, как очередная роль, полученная мной…».

Брак в ее представлении был бременем, обузой, тяжкими оковами, путами, которые ограничивали личность во всем, отнимали свободу выбора. «И дело не только в печальном опыте моей юношеской брачной авантюры в России, – оправдывала Ольга свое вынужденное одиночество. – Наверное, я слишком эгоцентрична и влюблена в свою профессию. Я не желаю ничего знать о мелочных повседневных заботах, с которыми приходиться бороться каждому. По счастью, мать и сестра… избавляют меня от быта. Мой вклад в домашнее хозяйство ограничивается постоянно повторяющимся вопросом: «Деньги тебе нужны?»…»

Стучал, но так и не достучался до сердца Ольги провокатор ее «юношеской брачной авантюры» Михаил Чехов, который обожествлял любовь и свято верил, что именно она «сделает нас более артистичными, более свободными творчески, более счастливыми»… Правда, он тоже, как и Ольга, больше жизни любил свою Богом данную профессию.

* * *

«Доброе утро, дорогой мой! Как провел ночь?..

Вчера, когда расстались с тобой – долго смотрела в темноту, и много, много было у меня в душе. Конечно, всплакнула. Я ведь так много пережила за это короткое время в вашем доме… Думала все о тебе – вот он едет на конке, вот он у Киста, почистился и пошел скитаться по городу…

Целую твою многодумную голову, почувствуй мой горячий поцелуй. Addio, мой академик. Люби меня и пиши.

Твоя актриса».

6 августа 1900 г.

Между Севастополем и Харьковом.

«Милая моя Оля, радость моя, здравствуй!.. Мне все кажется, что отворится сейчас дверь и войдешь ты. Но ты не войдешь, ты теперь на репетициях в Мерзляковском переулке, далеко от Ялты и от меня.

Прощай, да хранят тебя силы небесные, ангелы-хранители. Прощай, девочка хорошая.