Клан – моё государство.

– Пока нет.

– Уже хорошо. Обычно от голода раскалывается.

– Это точно. Я в войну первую блокадную зиму в Ленинграде был, как пережил – до сих пор не представляю. Брат и сестрёнка умерли, а я выжил. Зачем?

– Сомнения – правильно ли поступили – покоя не дают?

– Зудит где-то, и не могу понять почему. А вы откуда ведаете?

– Сашка, вы только уснули, приехал. Полночи говорили. Про вас.

– Как мыслите?

– О чём?

– Обо мне и том, как поступил.

– А у вас был выбор?

– Не было.

– Тогда что переживаете? Вот в том, что у вас ситуация без выбора оказалась, вы виноваты. Надо иметь про запас несколько разных вариантов. Так, чтобы к крайности не прибегать.

– Выполняй приказы. Вот и всё. Думать некогда. И, потом, обленился, мозговать – тоже ведь работа.

– Ещё какая! Иногда до кипения.

– Игнат, вы мне не ответили.

– Хотите знать, как я к вам отношусь?

– Мы ведь с вами вот встретились, чуть больше двух суток вместе и уже не увидимся, вам лгать ни к чему.

– Точно. Мнение моё не под нагрузкой. Что вам сказать? Есть вина, нет вины, кто судьи, опять же? Сложно всё в ваших государственных отношениях. Так, если рассуждать, его – государство – и надо бы судить. А как? Где честного судью без предвзятостей найти? Нет такого. И закона нет. Оно столько судеб испохабило, уничтожило скольких, тут счесть и то не в силах никто. Вот вы "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына Александра Исаевича читали?

– Прочёл. Правда в ней есть.

– Если писание это с позиции власти брать – он государственный преступник. А если с позиции правды – цены этой книге нет.

– Так, примерно, и есть.

– Это я про книгу. А автор? От первого до последнего листа прослеживается в ней некая обида и на власть, и на народ, и на партию, и на всё, а особенно на свою исковерканную жизнь. Вот вы сказали, что хаять всегда легко.

– Говорил.

– Если сейчас Александра Исаевича спросить, как он видит на фоне исторических ошибок правильный путь, поверьте мне на слово, он такую ахинею предложит для воплощения, что сталинизм – это цветочки, детская игра.

– Вы так думаете?

– Знаю. У него всё ладно написано. Спора нет. Есть один важный нюанс. Маленькая такая ошибка.

– То есть?

– Причин много он называет, как, да почему. Всё, что мог, собрал. А точного определения нет. Что же было на самом деле? Ибо не зная её, причину эту, лечить будешь не болезнь, а последствия её. А это ещё большее зло для страны.

– Так он же во всех грехах коммунистическую идею винит.

– И в том он не прав. И в том, что её воплощали плохие люди, он тоже не прав. Вообще, он в выводах своих не прав. Даже если правильно выявить причины и наметить путь, по которому идти, ведь воплощать процесс этот ещё больший нужен талант. А где его взять? Да нет его. Не смог он родиться и вырасти в жутких условиях вашей системы ценностей. И не скоро он появится, опять же, если условия для этого создать. Лет так через сорок, пятьдесят, не ранее.

– Значит, ваше отношение, так понимаю, ко мне двояко.

– Да. Как к ГУЛАГу. И верно, и в то же время – бредовые мысли. Нет оценки такой точной. А на зло и добро делить, так ведь делили уже, и кровь лилась не чужая, народная. Вот Сашка тянет вас из системы. Мне понять его сложно. Он то стреляет, то милосерден не в меру, а время проходит – вижу, правильно поступил.

– Вы тоже убиваете?

– Приходится. Когда другого выхода нет.

– Часто?

– В Союзе – да. Почти всегда. Отсутствие альтернативы.

– Вы лично бывали в Союзе?

– Много раз.

– И убивали?

– Да. Случалось. И убивал, и даже хоронил.

– Кого же хоронили?

– Вашего одного. С почестями.

– Давно?

– Перед Новым годом.

– Были в форме пограничников?

– Вижу и вы присутствовали на тех похоронах,- Игнат посмотрел на Кириллова.

– С неохотой, но был.

– Что так?

– Недолюбливал покойного. Прижимал он меня часто. Но не пойти не мог. Значит, вы хоронили?

– Мы.

– Как умер – знаете?

– Застрелился.

– Может, знаете почему?

– Этого не знаю. Сашка знает. Его бы и спросили.

– Выходит, у него с покойным дела были.

– Не думаю. Тот не имел к нашему делу отношения. Всё ж его работа была – врагов среди своих же коллег ловить.

– Продавал информацию, значит.

– Какую?

– О конторе.

– Не смешите меня. Этого Сашке не надо. И раньше он о Комитете всё знал, и теперь знает. Зачем платить попусту?

– А хоронили почему?

– Другого подхода не было. Объяснить не могу. Мы на панихиде начальство контролировали, а вот зачем – Сашке вопрос.

– Проворачивали что-то.

– Бывали дела и похлеще. Вас вот не было.

– Да. Я после похорон на дачу уехал. На застолье не пошёл. Зря, конечно, теперь так думаю. Глупо.

– Скорее – нет.

– Хотите сказать – на прицеле держали?

– Недолго. Часа три.

– Как додумались?

– В похоронах участвовать?

– Да.

– Просто. Кто при таком горе будет проверять бумаги. Что, удивлены?

– Очень. Не могу представить.

– И не надо.

– Лихо, конечно, замыслено. Нестандартно.

– На том и стоим.

– Бомбили, видать, кого-то крупного.

– Вот чего не знаю, того не знаю.

– А говорили в одиночку?

– Есть дела, в которых для одного выпадает смерть. Так зачем с ней в пятнашки играть?

– Я понял. Торговались, стало быть.

– Да.

– В КГБ?

– Ага.

– С кем?

– Не то – с самим, не то – с замом, не спрашивал. Но высоко. Теперь вот уже мы и на посту. Ещё один поворот. Вы молчите и из машины не выходите,- предупредил Игнат Кириллова.- Я с ними сам разберусь.

– Скорее бы. Завис как-то в пространстве. Уж лучше стабильность какую-нибудь обрести.

– Вон пост, – Игнат кивнул, показывая на будочку и деревянный шлагбаум, больше напоминающие простое отделение полеводческой бригады, чем границу между государствами.- Пройдём, там и обретёте.

К машине вышел начальник поста. Вежливо поздоровался. Игнат протянул паспорта. Тот глянул на Кириллова и вернул, не раскрывая. Подняли шлагбаум, и они проехали в Непал. Непальские пограничники, сидевшие в аналогичной будочке, даже не остановили.