Кланы пустоши

Вытянувший шею Леха охнул. Крючок хрипло спросил:

– Кто ее сожрал?

Така улыбнулся, задрал ногу и медленно поставил на валун. У Турана перехватило дух. Гладкая поверхность ожила под стопой – белесые ниточки, выросшие из камня, обхватили ее, потом лодыжку, голень… Подрагивая, они ощупали ногу Таки и, будто потеряв к ней интерес, втянулись в камень. Кочевник покивал, не переставая улыбаться, забрался на повозку. Высунувшиеся из машин бандиты глядели на него.

– Медузы, – громко пояснил проводник. – По всей пустыне. Много. Целые поля. Растут. Ползают с места на место. Таке можно ходить, где медузы, чужакам – нельзя.

Усевшись поудобнее, он велел ехать дальше.

Пока караван выбирался на ровное плато, где, по словам людоеда, следовало поставить лагерь, Туран узнал от Таки, что медуза легко может оттяпать ногу по щиколотку, а то и выше. У них сильные мышцы и слизь, способная очень быстро растворить плоть – получившейся жижей твари и питаются.

– А почему у тебя нога целая? – спросил Туран.

Така, безмятежно улыбаясь, повторил то, что уже говорил ранее:

– Така с медузой родня. Така – пустыня, она – пустыня. Мы вместе. Свой своих не обижает. А если попробует обидеть… – Он медленно достал из-под жилетки чехол, раскрыл и вытащил нож – обмотанная сыромятной кожей рукоять с дырочкой для шнурка и матово-черный клинок.

Турану показалось, что он сделан не из металла, а из шершавого камня. Разглядывая необычное оружие, парень протянул руку между прутьями, коснулся боковины узкого лезвия. И отпрянул. На пальце выступила кровь.

– Плавник катрана, – со значением пояснил Така. – Очень острый. Все режет, даже железо, если ржавое. Только Таку не режет. Така свой. – Спрятав нож, он толкнул Крючка в плечо, чтобы остановил повозку, и крикнул: – Тут стоим!

Лагерь разбили возле поля медуз – проводник настоял. Сказал, что прямо по пути чует стаю катранов. А те, если медузы рядом, не сунутся.

Макота выслушал доводы Таки, сплюнул в ил, погладил усы и кивнул:

– Лады, отдыхаем.

Машины поставили в круг, атаман приказал выгрузить из фургона десяток арбузов. Мутанты в клетках уже заметно нервничали. Крючок ушел готовить им кашицу, а Туран, оставшись в обществе Таки, улегся на пол клетки, заложил руки за голову, и спросил:

– Почему катраны к медузам не полезут?

Проводник развел руками:

– Катраны не любят медуз. Медузы – катранов.

– Но ты говорил, что и те, и те – пустыня, – напомнил Туран, глядя в темнеющее небо. – Так почему же они друг друга не любят?

– Пустыня сама себя пожирает, – наставительно произнес Така. – Иногда любит себя, иногда себя жрет… Чужак не поймет.

Туран обдумал его слова.

– А по-моему, ты все врешь. Болтаешь только, чтобы им, – он кивнул в сторону машин, – голову заморочить. Просто ты знаешь всякие местные приметы, а они нет.

Людоед невозмутимо слушал, и по смуглому лицу его невозможно было понять, прав Туран или нет. Не добившись ответа, пленник спросил:

– Така, ты был на Корабле? Какой он?

Поигрывая ножом из плавника катрана, проводник ответил:

– Большой. Спи, не мешай Таке думать.

На крышах машин дежурили часовые, остальные бойцы Макоты расположились в центре лагеря, где на камнях поставили миски с едой. Атаман к ним не присоединился – Дерюжка с Лехой втащили на кузов «Панча» кресло, косоглазый принес еще поднос с нарезанным арбузом, атаман уселся, положив рядом длинноствольное ружье, и принялся есть. Макота пребывал в редком для него миролюбивом настроении, благодушно поглядывал на своих людей, плевался арбузными косточками и пыхтел трубкой.

Подошедший Морз кинул Турану между прутьями кусок арбуза и убрел обратно. Туран уже почти заснул, когда услышал возглас Дерюжки. Приподнялся на локтях, сонно щурясь, – все бандиты, кроме Крючка и Кромвеля, стояли, задрав головы, даже Макота поднялся из кресла. Дерюжка взволнованно тыкал рукой вверх и что-то втолковывал Бочке. Туран лег на краю клетки, чтобы закрывающий ее брезент не мешал, прижался щекой к прутьям и взглянул на серое вечернее небо.

В вышине, за редкими облаками, похожими на острова пены, плыл огромный тусклый диск.

– Что это? – тихо спросил Туран у проводника. – Оно светится…

Впервые он видел такое: по нижней части платформы ползли размытые сине-зеленые огни, закручивались спиралью. Цвет их был неприятного, какого-то болезненного оттенка. Огни переливались, медленно вращаясь на поверхности диска. Благодаря им стало видно, что по краям и снизу платформа усеяна покатыми выступами и наростами, словно бородавками.

Туран повернулся к Таке и повторил:

– Что это?

Проводник сидел в прежней позе на краю телеги, только голову поднял.

– Бог, – сказал он.

– Кто?

– Бог. Боги летают в небе, смотрят на нас…

– Да нет же, это что-то… какие-то устройства. Машины, механизмы, вроде дирижаблей летунов. Ты знаешь, кто такие небоходы? Платформы – тоже машины, только большие. Но что это за огни? Ты видел такие раньше? Мы на ферме никогда…

– Глаза Бога, – сказал людоед.

Туран покачал головой. Платформа беззвучно плыла в небе, чуждая и далекая. Откуда они прилетают? Куда летят? Где их причал или улей, как у небоходов? Ведь не могут же они вечно парить в небе… Туран знал про Вертикальный город, отделенный от Пустоши растущей полосой некроза, про Урал – очень высокие горы, в сравнении с которыми красно-бурая гряда, та, что они миновали днем, – лишь холмик. Может, платформы причаливают где-то там? Никто – ни отец, ни Назар, ни Шаар Скиталец, ни самый бывалый пилигрим или охотник из тех, кто когда-либо заглядывал на их ферму, не мог рассказать про платформы ровным счетом ничего. Людям оставалось лишь гадать, обмениваться слухами и строить предположения.

Стемнело, платформа уплыла к горизонту, призрачные изумрудно-синие огни растаяли во мраке. Бандиты угомонились, только Дерюжка еще долго болтал про платформу, изумляясь ее величине и высказывая всякие дикие догадки, пока не получил по морде от Бочки, которого ненароком разбудил, и не замолчал обиженно. Макота, выкрикивая приказы с крыши «Панча», лично распределил время дежурства на постах, после чего залез в люк и захлопнул крышку.

Вернувшийся Крючок заснул на передке повозки, Така улегся рядом с нажравшимся арбузных корок манисом и вскоре тихо, с присвистом, захрапел. Вокруг в черное небо поднимались столбы пара, монотонное шипение и бульканье наполняли долину. Убаюканный ими, Туран быстро заснул.

* * *

Борис Джай-Кан, еще молодой, почти без морщин на обветренном лице, обнимал высокую красивую женщину в домотканом платье, а Туран смотрел на них снизу, потому что был невысокого роста, и за руку его цеплялся едва научившийся ходить Мика, лопотал что-то непонятное и улыбался. Мать тоже улыбалась, даже у отца, всегда серьезного, весело поблескивали глаза. Впереди раскинулось фермерское поле, кукуруза уже взошла – шелестели листья, колыхались сочные, тугие стебли, все было очень ярким – и желтые початки, и зелень, и густосинее небо над головой. Туран не оборачивался, но знал: за спиной родной дом, по двору идет Назар, следом семенит, ворча что-то по своему обыкновению, старая Брута, а в стороне батраки выводят из сарая бесхвостую лошадь.