Классическая проза Дальнего Востока

"Я ждал: пройдет время, и горе мое немножко рассеется. Но дни идут за днями, и вместе с ними скорбь моя только становится невыносимее. Меня беспокоит, что с маленьким принцем. Как жалко, что мы не заботимся о нем вместе с тобою! Приведи его, будем иметь его подле себя, как память о прошлом. Будем воображать, будто она все еще с нами", - убедительно писал государь.

"На полях Миягино Сцепляет росинки ветер. Слушаю звуки его, И волнует мысль: Что с маленьким Хаги?"

Было написано и это, но читавшая не смогла прочитать до конца. "Мне так горько, что моя жизнь длится так долго. Мне стыдно даже того, "что подумает обо мне сосна", когда узнает... Тем более же я должна стыдиться, будучи во дворце. Я не раз уже слышала подобные милостивые слова, но вряд ли могу и представить себе что-нибудь такое. Что думает маленький принц? Вероятно, только и помышляет о том, чтобы уехать во дворец, и я с грустью считаю, что он прав. Вот что я думаю, и так доложите государю! Я - в трауре, и маленькому принцу жить со мною не пристало", - говорила мать.

"Маленький принц, конечно, уже почивает. Я хотела взглянуть на него и подробно донести потом государю, но государь, верно, ждет меня, да и уже поздно будет", - сказала камер-фрау и заторопилась.

"Когда вы со мною, как будто одним краешком рассеивается мрак сердца моего, блуждающего во тьме. Мне так хочется побеседовать с вами еще. Зайдите ко мне самой, когда будете свободны. До сих пор вы заходили ко мне лишь в случае радости, торжества, а теперь я вижу вас вот с такими вестями. И опять, опять думаю: как несчастна моя жизнь! Дочь моя с детства отличалась и умом и сердцем, и покойный муж мой - дайнагон - до самой своей кончины говорил мне: "Непременно исполни мое заветное желание: отдай ее на службу во дворец! Пусть я и умру, но ты не иди против моих намерений, мне будет это очень горько", - так непрестанно наказывал он мне, и я хоть и считала, что жизнь во дворце без покровителя и защиты может привести лишь к беде, все же не решилась пойти против его предсмертной воли и отдала ее во дворец. Там она удостоилась исключительной, превышающей ее достоинства высочайшей милости и жила посреди всех, тая стыд своего незначительного звания. Но злоба людская все росла, неприятности все увеличивались, и в конце концов вот так и получилось: она умерла безвременной смертью. Так что теперь я думаю иначе: какой роковой была для нее эта государева милость! Впрочем, я говорю так потому, что мое безрассудное сердце блуждает во тьме... " Мать не кончила речи и захлебнулась в слезах. Тем временем спустилась ночь.

"Государь тоже говорит так: "Я относился к ней от всего сердца, а оказалось, что этим почему-то привлекал лишь взоры людей. Вероятно, суждено было всему быть таким недолговечным. Теперь я вижу, что это был несчастный союз. Я никак не думал, что как-нибудь задену чье-либо сердце, а вышло, что из-за нее я навлек на себя злобу многих, от которых этого и ожидать было нельзя. И в конце концов теперь покинут ею, и нечем мне успокоить свое сердце. Люди начинают относиться ко мне все хуже и хуже, я совсем превратился для них в какого-то глупца... Хотелось бы мне знать мое прежнее существование!" - непрестанно повторяет он, и соленые капли только и льются с его рукава", - так говорила камер-фрау и никак не могла кончить.

"Уже очень поздно, мне надо еще сегодня обо всем доложить государю", - заторопилась она.

Луна склонялась к закату. Небо было чисто и прозрачно. Ветер веял прохладой. Голоса насекомых в "селениях трав" как будто исторгали слезы. Трудно было уйти из этого обиталища травы...

"Сколько бы ни пели Голоса судзумуси, Все равно: Долгая ночь коротка им, Коротка она и для слез", -

сказала камер-фрау и никак не могла сесть в экипаж.

"Уж и так много Голосов судзумуси На лугу из асадзи. Ты же еще росинки добавляешь, О человек, с облаков!

Я готова даже жаловаться на вас!" - сказала вслед ей мать.

Не такой был момент, чтобы подносить какие-нибудь дорогие подарки, поэтому мать дала посланной - на память о дочери - только то, что было нужно: полный набор одежд да прибор для прически.

Молодые служанки, конечно, грустили о печальном происшествии, но им, привыкшим все время проводить во дворце, было здесь очень скучно, они все время вспоминали про государя и убеждали мать умершей Кирицубо поскорей отправиться во дворец. Но та рассуждала: идти вместе с маленьким принцем и ей, находящейся в трауре, - значит навлечь на себя всеобщее осуждение; не видеть же принца хоть короткий миг - значит не находить себе места от беспокойства. И она не могла так просто отвести маленького принца к государю.

Камер-фрау с жалостью увидела, что государь еще не пришел к себе в опочивальню. Он все еще любовался тем, как красив, весь в цвету, был садик перед ним, и, призвав к себе нескольких женщин, - только тех, что отличались тонкостью чувств, - тихонько беседовал с ними. Он говорил с ними только об одном: о картинах-иллюстрациях к "Песни о бесконечной тоске", которые повелел нарисовать государь Тэйдзиин, о песнях на языке ямато и о китайских стихах, которые повелено было сложить поэтам Исэ и Цураюки на темы тех картин... Он попросил прибывшую камер-фрау рассказать обо всем подробно, и та тихонько доложила ему о виденной ею печальной картине.

Государь прочитал ответ матери:

"Я не знаю, как и быть при таких высоких милостях. Но даже при столь милостивых словах сердце мое все равно в смятении.

То дерево, чья сень Защищала от знойного ветра, Засохло, и оттого Тревожит сердце теперь Маленький Хаги".

Ответ был несколько неподобающий, но государь простил, считая, что это оттого, что сердце у ней расстроено. "Нет, ни за что не покажу людям, что я так сильно опечален!" - уговаривал он сам себя, но пикак не мог удержаться. Он собрал в своей памяти все, - даже год и месяц, когда он в первый раз ее увидел, - передумал снова обо всем. "Тогда было жалко терять и одну минуту, а теперь вот так проходят и дни и месяцы!" - с удивлением размышлял он.

"Я все время хотел, чтобы не оказалась напрасной та радость, с которой мать, во исполнение предсмертной воли покойного Дайнагона, так хорошо осуществила его желание о службе во дворце. А оказалась эта радость напрасной!" - говорил государь, и ему было очень грустно. "Но вот подрастет маленький принц, и тогда, несомненно, найдется подходящий случай. Будем надеяться, что мать умершей проживет еще долго", - сказал он.

Государь взглянул на подарки. "Ты навестила жилище той, которой уж нет. О, если бы это была шпилька для волос, - свидетельство... " - так думал он, но думы эти были бесплодны.

"О, если б здесь был Кудесник тот, Что ушел ее искать... Хоть из слов его я знал бы, Где живет ее душа".

В образе Ян Гун-фэй, нарисованной на картине, -хоть и был он написан искусным художником, но так как все же есть предел Для кисти, - было мало очарования. Она была действительно похожа на лотос в пруду.., на иву во дворце...ее наружность была прекрасна... Но император вспоминал, как была привлекательна и мила Кирицубо, и находил, что не было средств изобразить ее - ни в красках цветов, ни в звуках птиц. Государь постоянно уславливался с нею: "Будем двумя птицами об одном крыле, будем двумя ветками из одного ствола... " -но не осуществилось это, и так бесконечно было горько.

Государь - и при звуках ветра, и при голосах насекомых - только грустил, а Кокидэн в течение долгого времени даже не появлялась в ближних покоях. При красивом свете луны у ней до самой ночи шло веселье. "Очень нехорошо поступает", - думал государь. Дворцовые слуги и служанки, наблюдавшие его в последнее время, говорили: "Бедный!" Та же, будучи особой резкой и своенравной, не считалась с происшедшим и, не думая о нем, вела себя, как хотела. Луна зашла,

"И в заоблачных высях Всё слезами заволоклось, Заволоклась осенняя луна. О, как же она будет ясной Там, в жилище асадзи?" -