Классическая проза Дальнего Востока
Шрифт:
Опять-таки неразумно поступать и наоборот: чуть только муж увлечется на стороне, сейчас же ревновать его, высказывать ему свою ревность прямо, сердиться на него. Пусть он и увлекся на самом деле, - тут следует вспомнить о том, как сильна была его любовь при первом знакомстве с собою; следует больше ему доверять. А то такие сцены ревности могут лишь повести к тому, что порвется весь их союз.
Вообще говоря, - что бы ни случилось, женщина должна оставаться невозмутимой и недовольство свое высказывать лишь намеками, только давая понять ему, что ей все известно. Нужно ревность свою проявлять без злобы, осторожно... От этого прелесть женщины только выигрывает. К тому же сердце нас, мужчин, по большей части всецело в руках той, с кем мы живем. С другой стороны, конечно,
"Я раньше думал: если у тебя появятся подозрения, что женщина, которую ты любишь, которая тебе мила и дорога, неверна тебе, конечно, - это будет важным событием, но следует не обращать на это внимания, и тогда добьешься того, что женщина сама исправится. Но теперь я думаю иначе... Хотя, разумеется, для женщины нет ничего более похвального, чем отнестись к ошибке мужчины спокойно", - заметил Тюдзё и подумал про себя: "Сестра моя как раз подходит под это требование".
Он имел в виду ее и - Гэндзи, но тот дремал и ни одним словом не вмешивался в разговор. "Вот противный!" - подумал Тюдзё. Самма-но ками же, сей профессор по части женских нравов, снова стал ораторствовать. Тюдзё - весь внимание - слушал его суждения, изредка вставляя свои замечания.
"Сравните сердце женщины с чем-нибудь другим!
– продолжал Самма-но ками.
– Например: резчик. по дереву выделывает различные вещицы, - выделывает, как это ему нравится. Но ведь все это - пустячки. Прихоть момента. Никакой определенной формы, никакого художественного закона в такой вещи нет. Про такие вещи можно сказать только одно: "Что ж? Можно и так ее сделать!.. " Конечно, среди них встречаются вещи и действительно красивые; они приспосабливают свою форму ко вкусам своего времени, оказываются поэтому модными и привлекают к себе человеческие взоры. Однако изготовить предмет украшения, красивый по-настоящему, по-серьезному; изготовить по определенной форме, безукоризненно в художественном смысле, - вот тут-то и проявится ясно искусная рука истинного мастера.
Или еще: у нас в Академии живописи - немало искусных художников. Все они не похожи друг на друга. Кто из них лучше, кто хуже - сразу и не подметишь. Однако один из них рисует гору Хорай, которую люди никогда не смогут увидеть; иль в этом же роде: огромную рыбу, плавающую по бурному морю, свирепого зверя, что живет будто в Китае; демона, который человеческому взору не виден. Те, кто рисует это все, следуют во всем своему собственному вкусу - и поражают этими картинами взоры людей. В действительности, может быть, оно и совсем не похоже, но... "Что ж? Можно и так нарисовать!.. "
Другое дело писать самые обычные горные виды, потоки вод, человеческие жилища, - все так хорошо знакомое человеческому глазу. Писать так, чтоб казалось: "Так оно и есть на самом деле". Рисовать пейзажи со стремнинами, но без круч, а вписывая осторожно мягкие и нежные контуры... Нагромождать друг на друга древесные чащи, горы, удаленные от населенных мест иль изображать внутренность сада, нам всем знакомого... Вот на это все есть свой закон, которого необходимо придерживаться, и искусство здесь будет сразу же видно. В этой работе много есть такого, до чего неискусный мастер никогда и не доберется.
Или возьмем каллиграфию: там точно так же случается, что люди, не очень сведущие в ней, начинают проводить вместо точек линии, делают росчерки и очень этим довольны. На вид оно получается как будто бы и ничего себе. Но суметь написать тщательно, по всем настоящим правилам, - тут внешней красивости как будто и не получается, но стоит только раз сравнить такое писание с первым - сразу же перейдешь на сторону истинного каллиграфического искусства.
Так обстоит дело в незначительных вещах. Тем более же так это все и в приложении к человеческому сердцу. Нельзя
доверять такому сердцу, которое на момент как будто и становится привлекательным. Нельзя доверять такому чувству, которое представляется только глазу...Может быть, оно и покажется вам, что я просто любитель приключений, но все же я расскажу вам про один случай со мною самим", - закончил свое рассуждение Самма-но ками, и все придвинулись ближе друг к другу. Гэндзи тоже проснулся. Тюдзё усиленно внимал Самма-но ками, поместившись против него и подперев щеку рукою. Все имели такой вид, будто слушают проповедь учителя закона: "Все в мире непостоянно... " Забавно! Они тут не скрыли друг от друга даже самых интимных вещей.
Самма-но ками начал так:
"В те времена, когда я был еще молод и в низких чинах, у меня была одна женщина, которую я любил. Она была в том роде, как я вам сейчас говорил, - не из очень утонченных и красивых. Как то и полагается юноше, мне и в голову не приходила мысль делать ее своею женой. Но даже и так, в качестве простой любовницы, она меня не удовлетворяла, и поэтому я с легким сердцем постоянно изменял ей. И вот она начала ревновать. Мне это не понравилось. "Чего тут ревновать? Лучше бы посмотреть на это снисходительно!" - думал я и очень был недоволен. Но, с другой стороны, мне было ее и жаль: подумаешь ведь, как она любит меня. И за что? Так бы все мое легкомыслие постепенно само собою и прекратилось...
Какова она была нравом? Нужно сказать, что она старалась изо всех сил делать все для меня - даже то, до чего я сам еще не додумался; беспокоясь о том, чтобы не показалось плохо со стороны, она прилагала свои усилия даже в тех областях, в которых была неискусна; всячески заботилась обо мне, стремилась во всем угодить мне...
"Немножко уж чересчур" - подумывал я, но она так льнула ко мне, так исполняла все мои желания. Всячески старалась приукрасить свою некрасивую наружность: "Как бы он, увидев меня, не отвернулся... " Всегда опасалась, что при встрече с другими мне будет стыдно за нее. Тщательно следила за своею внешностью. Постепенно я привыкал к ней и стал находить, что ничего дурного в ней нет, и только одно меня тяготило - ее ревность.
И вот мне пришла в голову мысль: "Если она меня так сильно любит, дай-ка я ее немножко поучу и тем излечу ее от этого недостатка. Надо мне будет сделать вид, что мне не по нутру ее ревность и что я собираюсь с ней порвать. Поскольку она так сильно ко мне привязана, она обязательно испугается и изменится", - рассуждал я. С этой целью я нарочно стал выказывать ей пренебрежение, и она, как полагается, вскипела гневом и стала меня попрекать. Тут я и начал. "Если ты будешь так злобствовать, - как бы ни был прочен и глубок наш союз, я порву с тобой и перестану тобою встречаться. Если ты стремишься к тому, чтобы сегодня же мы с тобою разошлись, можешь ревновать и попрекать меня сколько угодно, но если ты рассчитываешь и хочешь жить со мной дальше, тебе следует сносить все и не принимать к сердцу, какое бы неудовольствие я тебе ни причинял. Уймешь свою ревность - и я буду любить тебя. Подожди, дай мне стать постарше, продвинуться вперед в чинах, и ты будешь для меня тогда - единственной женщиной на свете".
Женщина слегка засмеялась: "Мириться с твоим низким теперешним званием, вообще - с твоим непривлекательным положением... мириться и ждать, когда ты выйдешь в люди, я готова с удовольствием и в тягость не сочту никогда. Но ждать долгие годы, чтоб ты исправился, перестал изменять мне - не в силах. Этого перенести я не могу, и поэтому лучше уж нам расстаться теперь", - злобно сказала она. Тут я вспылил и, слово за слово, наговорил ей столько всего, что она, вне себя от раздражения, схватила мою руку и укусила меня за палец. Я нарочно громко закричал, как будто от боли... "И так я - человек низкого звания, а тут еще такая ужасная рана... Калека... Теперь уж и в свет показаться нельзя! О карьере - нечего и думать! О! Все надежды рухнули. Ничего не остается теперь, как только бежать от этого мира!
– кричал я и, бросив ей: - Теперь уж прощай навсегда!" - зажал раненый палец и устремился вон из ее дома. Уходя, я ей сказал: