Классическая проза Дальнего Востока

Более полутора столетий отделяют от книги Ли Те Сюйена следующий дошедший до нас сборник новелл - "Дивные повествованья земли Линь-нам" Ву Куиня и Киеу Фу. Некоторые источники утверждают, будто книгу эту написал Чан Тхе Фап, а Ву Куинь с Киеу Фу лишь собрали ее и отредактировали. Но о самом Чан Тхе Фапе и труде его нам практически ничего не известно, а из предисловия Ву Куиня (1492) и послесловия Киеу Фу (1493) можно заключить, что работа их над рассказами носила в какой-то мере и авторский характер.

Они жили совсем в другое время. Чего не случилось только за эти полтора столетия! Одряхлевшая династия Чан была свергнута в 1400 году канцлером Хо Куи Ли, человеком незаурядного дарования. Он попытался разбить и отбросить прочь цепи рутины и отсталости, сковавшие страну. Начал реформы едва ли не во всех областях внутренней политики, привлек на государственные должности новых, поистине просвещенных людей. Но судьба отмерила ему недолгий срок. В 1407 году под предлогом восстановления на престоле "законной" династии Чан, китайский император из дома Мин - Чэнцзу двинул на Дай-виет двухсоттысячное войско. Хо Куи Ли и его сын, пытавшиеся организовать сопротивление, были разбиты, захвачены в плен и вместе с немногими оставшимися им верными вельможами отправлены в клетках в Китай. (Любопытно, что Хо Куи Ли, сам истый поклонник Конфуция, переводивший с китайского книги конфуцианского канона, сделался у конфуцианцев Дай-виета притчей во языцех как изверг, поправший долг подданного и посягнувший на священную особу государя.)

Двадцать лет минской оккупации, - пожалуй, едва ли не самая мрачная страница в истории Вьетнама. Захватчики грабили народ, жестоко подавляя то и дело вспыхивавшие восстания; запрещались национальные обычаи, даже - национальный костюм... Но вот в 1418 году началось восстание в Лам-шоне, горной местности в округе Тхань-хоа, совпадающем практически с современной провинцией того же названия. Во главе его стоял тамошний землевладелец Ле Лой, наделенный огромной энергией, силой воли и талантом правителя и полководца. Правой рукою его стал Нгуен Чай, разносторонняя одаренность которого и сегодня, спустя пять с половиной столетий, вызывает у нас изумление. Он был великим поэтом, гуманистом и ученым, выдающимся политиком и стратегом. Роль его в руководстве восстанием была весьма велика. От имени Ле Лоя он, в частности, вел переписку с китайскими военачальниками. Четыре десятка его посланий, сложенные в хронологической последовательности, - безупречный документ о завершающем пятилетии народной войны, когда ценою огромных усилий, жертв и великого мужества была добыта победа. Пожалуй, только большому художнику, каким был Нгуен Чай, дано было с одинаковой отточенностью словесной формы передать отразившиеся в стилистике посланий сложные перипетии борьбы. Мы словно слышим его голос - то язвительный и гневный, обращенный к китайским военачальникам, бесчинствовавшим на земле Дай-виета, - то спокойный, полный достоинства и мудрости, обращенный к минским вельможам, с которыми велись дипломатические переговоры. Высокий накал страстей, звучащий в его посланиях, заставляет невольно вспомнить написанное почти полутора столетиями раньше "Воззвание к военачальникам" великого вьетнамского полководца Чан Хынг Дао, возглавившего войну против полчищ юаньского императора: "Глядите - вражьи послы чванливо шагают по нашим дорогам, клекоча, как стервятники, совиными языками поносят государя и двор; выказыв козью душу и псиный норов, запугивают наших вельмож. Высшею волею Хубилая требуют жемчуг и дорогие шелка, чтоб утолить ненасытную алчность; повеленьем Юннаньского князя ( Юннаньский князь - Хугэчи, сын императора Хубилая; ставка его находилась в южнокитайской провинции Юннань.) отнимают золото и серебро, выскребая до дна наши сокровищницы. Не все ли это равно, что подносить мясо голодному тигру, чая избегнуть напасти? В пору еды я забываю о пище и среди ночи в ярости бью кулаком по подушке; сердце мое разорвано на части, слезы текут из глаз, и горло сжимает гнев: ах, отчего не дано мне впиться во вражью плоть и рвать с нее кожу, выгрызть их печень, упиться их кровью!.. " После разгрома юаньской армии и флота слова ликованья вырезались на бронзе колоколов. Победное торжество народа, изгнавшего минские полчища, прозвенело в чеканных строках ритмической прозы Нгуен Чая, написавшего от имени короля Ле Тхай То (Ле Лоя) "Великую весть о замирении Нго" (1428)... Но в девяностые годы все выглядело по-иному. Уже улеглись победные восторги, и постаревший государь, основатель новой династии, отправил в могилу или в изгнание многих своих сподвижников; изведал горечь опалы и Нгуен Чай, возвращенный потом ко двору. Умер уже сын основателя династии, и казнен был обвиненный в отравленье его Нгуен Чай. Отцарствовал следующий король, - взойдя на престол младенцем, он, едва возмужав, был убит своим братом, и бесчестный брат этот тоже убит вельможами, а на престоле вот уже четвертое десятилетье восседал "Святой и благодетельный государь" Ле Тхань Тонг. В державе царили благополучие и мир, были упорядочены налоги, строились дороги, плотины и даже общественные больницы. Создан "чертеж" земли Дай-виета и по-новому перекроены округа и уезды. Усмирены были малые соседи и захвачено давно уже, подобно перезрелому плоду, готовое пасть королевство Тямпа; урегулированы отношения с Китаем. Отладили и пустили в ход громоздкую машину конкурсных экзаменов, лауреаты их, понаторевшие в книжной премудрости, переполняли государственные учреждения, школы и Королевскую письменную палату "Лес кистей", ведавшую архивами и составлением документов. Конфуцианство торжествовало победу. Были "исправлены" обычаи и нравы; знаменитые "Двадцать четыре уложения" Ле Тхань Тонга строго регламентировали всю общественную, да и частную жизнь. К конкурсным экзаменам теперь допускались лишь лица, имевшие выданное местными властями подтверждение благонадежности и свидетельство о том, что в семье не было изменников, мятежников и... актеров. Актерам воообще не повезло: при дворе теперь установились строгие нравы, распускались труппы музыкантов и лицедеев, находившие, правда, иногда приют в домах богатых вельмож. Королевский двор при всей его пышности становился чопорным и скучноватым; Ведомство церемоний Ле Тхань Тонга, наверно, приходило в ужас при одном воспоминанье о "варварских" нравах двора государей из дома Ли( Дом Ли - династия Поздняя Ли, правила в Дай-виете с 1010 по 1225 г. (), где наложницы восходили на костер вслед за усопшим королем, чужеземные плепницы плясали и пели и сами государи тешились "искусством созвучий", или - двора государей из дома Чан, где король с принцем танцевал перед "отцом царствующего монарха" танцы варварских народов; государи и принцы тех династий тешились борьбой, петушиными боями, усмиреньем слонов и тигров, играли в ножной и ручной мяч "кау", приглашая еще и иноземных послов; а пьяные пиры тех времен или короли-игроки, приглашавшие во дворец богатых купцов для игры на деньги... Нет, все эти игрища были отвергнуты. При дворе поощрялась одна лишь забава - словесная; но в ней-то уж, надо признать, ведали толк и государь, и его приближенные. "Собрание двадцати восьми светил словесности" вовсе не было капризом балующегося рифмами самодержца; стихи, оставленные ими, стали гордостью вьетнамской поэзии. Даже чудеса, случавшиеся теперь при дворе, были непосредственно связаны со словесностью и науками: феи являлись государю, чтобы состязаться с ним в стихосложении, а единственный "небожитель" из королевской свиты, Лыонг Тхе Винь, - когда-то давно Небесный император представил его якобы во сне государыне-матери как помощника будущего ее сына-монарха, - попал ко двору, лишь выдержав конкурсные экзамены, и был потом опознан государыней-матерью...

Здесь нам уместно будет вернуться к книге Ву Куиня и Киеу Фу, потому что она, как видно из самого ее названья, - о чудесах. О Ли Те Сюйене нам не было известно ничего, кроме его должности. О Ву Куине мы знаем довольно много: известны три его пышных литературных псевдонима ("Сохранивший изначальную простоту", "Книжный покой вседневно взыскующего истины" и "Средоточие радости"), он родился в 1453 году, двадцати шести лет от роду сдал экзамены, дослужился до главы Ведомства церемоний, написал, кроме "Дивных повествований земли Линь-нам", исторические записки, книгу стихов и трактат по математике, выйдя в отставку, был убит по дороге на родину грабителями. О Киеу Фу сведения гораздо скудней: псевдоним - "Неизменно почтительный и преданный долгу", родился в 1450 году, экзаменовался в 1475-м...

Новеллы их, построенные главным образом на материалах легенд и преданий, выгодно отличаются от произведений Ли Те Сюйена большей естественностью в развитии действия и ясностью стиля. Это особенно заметно на примерах тех новелл, где повторяются сюжеты и персонажи первой книги. Конечно, авторы не сохранили собранные ими легенды в их первозданном виде; и обработка должна была, видимо, их приблизить к мироощущению и идеалам человека XV столетия. И вот мы снова видим в "Рассказе о Золотой черепахе", одной из древнейших вьетнамских легенд, как принцесса Ми Ныонг и муж ее оба говорят о дочернем, сыновнем и супружеском долге совершенно в духе конфуцианских "основ"; да и сама Золотая черепаха излагает конфуцианские взгляды о связи между добродетелями государя и судьбами государства. Здесь же в описании превращений нечистой силы можно усмотреть близость к символике даосских трактатов. В рассказах о буддийских чудотворцах отражены представления о "сокровенном искусстве" магии... Можно предположить, что авторы достаточно широко пользовались не только фольклорными источниками, но и летописями - вьетнамскими и китайскими, и житийными сборниками. Однако цель их уже не та, что у Ли Те Сюйена, они хотят не убедить в чем-то читателя, а развлечь его, и потому ссылки на труды историков им не так уж и нужны. Кстати, именно новеллы, содержащие такие ссылки, меньше других "обработаны" литературно, и в них заметны "стыковки" сюжетов, заимствованных из разных источников. Любопытно, что в этой книге, как и у Ли Те Сюйена, есть сюжеты о столкновении Гао Пяня ( Гао Пянь - с 866 по 874 г. (?) вел большое строительство в центральном городе Дай-ла (около Ханоя) и других местах, разбил вторгавшиеся в страну войска тайского государства Нам-тиеу (находилось на западе современной китайской провинции Юннань); деятельность его, направленная на укрепление владычества Китая, тяжким бременем ложилась на плечи виетов.), наместника китайской династии Тан в Зиао-тяу (древнее название Северного Вьетнама), с местными духами, повелителями земли и стихий. Гао Пянь, очевидно, и впрямь пытался магическим искусством подчинить себе духов этой земли, что, вероятно, должно было подчинить ему и живущих на ней людей. До сих пор находят иногда во Вьетнаме глиняные девятиярусные башенки высотой в тридцать - сорок сантиметров, в каждом ярусе - окошко, за которым находится изображение божества. Сделано было их, по преданию, восемьдесят тысяч. Закопанные в местах, где, согласно геомантии, были средоточия мощи тамошних духов, чудесные башенки должны были эту мощь сковать и уничтожить...

Особняком стоит в книге последняя новелла - "Рассказ о Ха О Лое", где чудо (рождение героя от духа и смертной женщины и подарок даоса - прекрасный голос) играет как бы роль "первотолчка", а все остальное - так часто встречающуюся в самых разных литературах историю искусного соблазнителя - можно легко себе представить, даже если бы герой был простым смертным и от природы наделен сладостным голосом. В новелле точно очерчены характеры и ситуации, и стихи в ней являются органичным элементом, а не "вставным номером".

"Рассказ о Ха О Лое" как бы приводит нас к следующей книге - "Сочиненьям, оставленным государем Тхань Тонгом из дома Ле". Не касаясь здесь вопроса об истинном авторстве короля Ле Тхань Тонга, отметим, что перед нами, несомненно, произведенья, принадлежащие к жанру формирующейся уже литературной новеллы. Автор свободно строит сюжет, искусно пользуется сменою ритма, диалоги его естественны и точны. Но самое главное - чудо у него становится как бы элементом повествования, задуманного автором, отводящим "чудесному" определенное место и роль. У Ли Те Сюйена духи являются людям только во сне, у Ву Куиня и Киеу Фу и те и другие встречаются уже наяву, но они лишь соприкасаются, как бы "сосуществуют". У Ле Тхань Тонга же духи и люди действуют на равных, причем, могущество и превосходство духов вовсе не так уж бесспорны. Интересно проследить эволюцию сюжета о сватовстве Духа гор и Духа вод, имеющегося во всех трех упомянутых книгах. У Ли Те Сюйена скупая запись о том, как оба духа явились к государю Хунг, он испытал их силу и обещал выдать дочь за того, кто первым доставит свадебные дары; первым был Дух гор, а опоздавший Дух вод разъярился, поднял воды, попытался отнять невесту; с тех пор каждый год бывают наводнения, это духи сводят свои счеты. У Ву Куиня и Киеу Фу повторяется то же, но рассказ более детален и по-другому описаны чудеса. У Ле Тхань Тонга же ярко выведены образы обоих духов - хвастунов и честолюбцев, превосходно написана демонстрация чудотворной мощи духов и простодушное восхищение Самодержца Нефрита (здесь отец невесты не государь Хунг, а сам Повелитель Неба); но совершенно неожидан финал - появляется человек, простой смертный, посрамляет обоих духов и получает в жены принцессу. В новеллах Ле Тхань Тонга много выдумки и юмора; но, пожалуй, самая запоминающаяся их черта - высокий лирический настрой чувств, любовь и верность в любви для него одна из самых главных человеческих ценностей. Государь нередко сам появляется на страницах своих новелл, и прием этот придает им какую-то особенную художественную достоверность. Любопытно, что среди новелл Ле Тхань Тонга, в общем-то, за редким исключением, достаточно отвлеченных от конкретной действительности, мы среди недобрых духов, скрывающихся от наказанья, вдруг находим Ван Туна, китайского военачальника, которому адресовал свои письма Нгуен Чай, и Хуан Фу, минского вельможу, покончившего с собой после того, как его войска были разбиты на земле Дай-виета. Так в изящную мелодию волшебного вымысла вторгаются вдруг грозные отзвуки истории.

Совсем иным предстает перед нами Ле Тхань Тонг в другой своей книге - "Десять заповедей о неприкаянных душах", без сомненья, вышедшей из-под его кисти. Это первое из дошедших до нас прозаических произведений, написанное по-вьетнамски, и тем не менее поражает совершенством формы (заповеди написаны ритмической прозой, и каждая завершается стихотворным нравоучением). Оно выдержано в жанре "увещеваний", обращенных, якобы к душам усопших, не нашедшим успокоения; но на самом деле государь обращается к живым - их хочет он устыдить и предостеречь от дурных поступков. Заповеди обращены к десяти "сословиям" и "разрядам" тогдашнего общества: буддистам, даосам, чиновникам, конфуцианцам, астрологам и геомантам, врачевателям, военачальникам, певицам и лицедейкам, торговцам, бродягам и дармоедам. Добрые слова он находит лишь для военачальников, чиновников и конфуцианцев; прочие же погрязли в невежестве, алчности и лжи. И, по всему судя, автор не очень-то верит в возможность их исправления...

Должно быть, не больше пятидесяти лет лежит между прозой Ле Тхань Тонга и книгой Нгуен Зы "Пространные записи рассказов об удивительном". Опочил Святой и благодетельный государь Ле Тхань Тонг, а через семь лет, в 1504 году умер и его сын Ле Хиен Тонг, которому еще как-то удавалось продолжать политику отца. И началось тяжкое безвременье. Заговорщики "делали" королей, свергали и убивали их спустя месяцы, а иной раз - и дни. Те же, кто продержались на троне подольше, вроде Ле Уи Мука (1505-1509) или Ле Тыонг Зыка (1510-1516), прославились бессмысленными кровопролитиями, порчею нравов и страстью к возведению новых дворцов. Правителям не было никакого дела до поддержанья плотин, каналов и дамб. Поля пустели и приходили в упадок. Летописцы чуть ли не под каждым годом выводили: "Голод"... "Неурожай"... "Засуха"... Повсюду вспыхивали крестьянские восстания. Жалкие государи и алчные временщики не терпели даже книжных аллегорических упоминаний о пользе народа, справедливости и чести. Многие литераторы и ученые, среди них и бывшие Ле Тхань Тонговы "светила словесности", были казнены или изгнаны. В 1527 году военачальник Мак Данг Зунг захватил трон. Многие чиновники и ученые оставили службу, другие благоразумно сочетали верность конфуцианским "основам" со служением узурпатору, третьи бросали обвиненья в лицо самозванцу, расплачиваясь за это жизнью. Считается, что Нгуен Зы в то время вышел в отставку, прослужив всего лишь год в должности правителя уезда, и возвратился навсегда в родную деревню. Кроме этого, нам известно лишь имя его отца Ле Тыонг Фиеу, дослужившегося до должности главы Королевского казначейства, и имя его учителя - Нгуен Бинь Кхием (!). По некоторым косвенным данным можно предположить, что Нгуен Зы родился в самом конце XV века. Вот и все - если не считать, конечно, написанной им книги, которая снискала ему восхищение современников и еще при узурпаторах Маках (а они пали в 1592 г.) была с вэньяна пересказана и истолкована по-вьетнамски.

Между новеллами Ле Тхань Тонга и Нгуен Зы много общего и в выборе тем, и в лирической взволнованности чувств, и в том значении, которое оба придавали стихам, украшающим их прозу. У Нгуен Зы мы, кстати, впервые находим новеллу, герои которой - реально существовавшие литераторы и поэты, и их устами пальму поэтического первенства Нгуен Зы присуждает Нгуен Чаю и Ле Тхань Тонгу! Но от новелл Ле Тхань Тонга книгу Нгуен Зы отличает грустноватый сумеречный колорит - знамение времени! В ней мало счастливых стечений обстоятельств, героев его преследует рок. Но только ли рок виновен в людских несчастьях? Нет, писатель с недвусмысленной ясностью обвиняет в людских бедах алчных и несправедливых государей и их временщиков - всех, кто употребляет во зло данную им власть. Причем, это не абстрактные обвиненья и сетованья, многие личности здесь узнаваемы, и реченья персонажей Нгуен Зы весьма близки к оценкам, содержащимся в исторических документах. Обличительный пафос его имеет явно сатирическое звучание. И это произошло впервые во вьетнамской литературе, где социальные мотивы звучали прежде достаточно отвлеченно и общо. "Чудо" же для Нгуен Зы, как и для Ле Тхань Тонга, а возможно, и в большей степени, чем для Ле Тхань Тонга, - литературный прием, долженствующий, по традиции, привлечь читательское внимание. Ли Те Сюйен, а потом и Киеу Фу с Ву Куинем как бы не ставили в конце своих книг точку, приглашая желающих продолжить их труды. Но ни Ле Тхань Тонг, ни Нгуен Зы уже не делают этого, ибо сознают себя создателями самостоятельных художественных ценностей и, как явствует из завершающих новеллы нравоучений, мечтают именно в такой, ими самими задуманной, форме донести свой труд до потомков...

Книга Нгуен Зы близка к сочинению китайского новеллиста минской эпохи Цюй Ю, чьи "Новые рассказы у догорающей лампы" относятся к 1378 году. Можно найти при желании китайские аналоги и для других рассмотренных нами книг. Влияние китайской словесности и культуры на культуру Вьетнама, несомненно, было долгим и значительным. Но это вопрос специального исследования. И все же формальное заимствование, близость или сходство еще не определяют всей ценности и значимости художественного произведения; ибо сама по себе форма, не заполненная живым дыханием жизни, не оплодотворенная воплотившимся в ней творческим духом, мертва.