Классная дама

Ее сиятельство резким движением указала мне на стул. Мне пришлось оставить Алмазову и сесть. Бедный ребенок не понимает, что происходит, да и я, кажется, теряю инициативу.

— Если бы не безвременная кончина госпожи Калининой, не середина года и не настоятельная рекомендация его сиятельства, — заскрежетала начальница, и ее голос вкручивался мне в уши как бур. — Вот это ваш класс, — она вытянула руку и длинным узловатым пальцем указала на Алмазову, и я возрадовалась. Пришлось бы мне иметь дело с парой десятков таких, как Софья, я бы повесилась или сбежала. — И сейчас вы готовы как революционерка бороться за эту девочку, но я посмотрю, что вы запоете месяца через два…

Мне показалось, или она улыбается?..

Вытащите меня из этого кошмара, умоляю.

— У вас была прекрасная дисциплина, отменные знания ларонского и альменского…

Да что ты говоришь? Где эти страны вообще находятся?

— За те два года, что я не видела вас, вы стали несколько вольнодумны. Надеюсь, вы не вольнодумие будете прививать воспитанницам, а о прочем вы превосходно осведомлены и в курсе своих обязанностей.

Она кивнула и подтащила к себе бумаги, давая понять, что больше меня не задерживает.

Я поднялась, не прощаясь, поманила за собой Алмазову. Мы вышли, я закрыла дверь и придержала девочку за плечо.

— Вот так, — я сняла с нее позорную табличку. — Держи и выброси ее где-нибудь. Зачем ты съела чужие конфеты? Разве ты не знаешь, что брать чужое нехорошо?

Алмазова уставилась в пол. Я изрекла еще одно воспитательное клише:

— Тебе бы понравилось, если бы кто-то съел твои конфеты?

— Они и съели.

Я вздрогнула, нахмурилась, приподняла ей за подбородок голову. Взгляд у Алмазовой был абсолютно спокойный. Поразительный ребенок, или академия ее изувечила до такой степени, что ей остался один шаг до настоящего срыва.

— Как так?

— Мадам забрала у меня конфеты, которые купил мне мон фрэр. Раздала их другим девочкам. И тогда я съела чьи-то конфеты. Разве это неправильно?

Устами младенца, черт его побери, глаголет истина. И что мне ответить?

— Мадам? — бессмысленно переспросила я.

— Наталья Филипповна, — ровно пояснила Алмазова, и я наконец вспомнила, зачем я в этом пафосном аду для аристократок. Заговор и Наталья Калинина, классная дама, которая загадочно отошла в мир иной.

— Госпожа Калинина? — уточнила я. — Дай-ка сюда.

Я вырвала из рук Алмазовой табличку и принялась ее рассматривать. Выписано с любовью, хотела бы я знать, кто наслаждался издевательством.

— Кто это писал?

— Я, мадемуазель.

Быть может, несчастного ребенка заставили переписывать табличку несколько раз, пока ненормальную садистку не удовлетворила каллиграфия. Была бы я создателем современного российского сериала, предложила бы на обсуждение сценарной группы версию, что классную даму прикончил чей-нибудь озверевший отец.

— У тебя есть родители?

— Я сирота, мадемуазель. У меня только брат.

Бедный грустный ребенок. И это лишь одна девочка, которая попала под мое попечение. Бедное искалеченное сердечко.

— Вот что, Алмазова. — Откуда-то выплыло воспоминание, что в подобных заведениях даже имен друг друга не знали, только фамилии. — Ты сейчас вернешься к себе, сменишь фартук, отпорешь эту тряпку. И постараешься быть аккуратнее. А если что-то испачкается, переоденешься.

Что-то я не то говорю, поняла я по расширившимся глазам девочки, но возражать она не осмелилась, кивнула, развернулась и побежала — только пятки сверкали и раздавался гулкий топоток по коридору. Допустимо ли девочкам бегать? Допустимо ли здесь, я имею в виду?

По ушам хлестнул неприятный, резкий звук звонка, распахнулись двери, и тут же, за считанные секунды, коридор наполнился белоснежными платьями. Около двадцати старших девушек создали впечатление бабочек, кружащихся над цветком, и, приглядевшись, я увидела, над чем они так вьются.

Из класса вышел мужчина. Я хмыкнула — любопытно, насколько здесь правила отличаются от того, о чем я читала и что смотрела. Может, память мне и изменяла, а может, приврали историки, но в моем мире в благородный цветничок не допускали молодых да ранних, все больше старых коней, чтобы не портили борозды — что не мешало обожанию институток. В этой академии кто-то провел идеологическую диверсию, и я пошла мужчине навстречу, не потому что собиралась отогнать от него девиц, а потому, что каждого встреченного мной человека мужского пола была намерена проверять на радужку глаз: маг, не маг.

Я почувствовала прикосновение к плечу и машинально обернулась, а когда, увидев женщину средних лет в строгом синем платье и не найдя в ней ничего требующего немедленного внимания, повернулась опять к мужчине, его уже не было.

Дама еще раз коснулась моей руки. Игнорировать дальше ее не получится.

— Рада видеть вас, Сенцова, уже в качестве классной дамы нашей прекрасной академии, — улыбнулась дама по-крокодильи, но, как мне показалось, искренне. Отличный, дружелюбный донельзя прием, и ведь я должна знать эту даму. Хотя бы по имени. А я смотрю на нее как баран на новые ворота.

Дама взглянула поверх моего плеча на подотставших от остальных учениц, поморщилась, покачала головой. В коридорах воцарилась тишина, если не считать шелеста платьев и шороха туфель, но и это ее не устраивало.

И еще: по этому гулкому холодному дворцу, как по селу, новости расходились моментально. Мое появление ни для кого не было секретом.

А Ветлицкий, выходит, граф или князь. Чего его понесло в жандармы?

— Я присматривала за вашими девочками эти дни. Ваши девочки милые, — вернулась ко мне дама. — Знаете… все из благородных семей, без претензий, — она неопределенно покрутила в воздухе пальцами. — Послушные, разве только Алмазова…

Ее взгляд упал на картонку в моей руке.

— Ужасная трагедия, ужасная! — она потянула меня в сторону, я пошла. — Но зачем вы прервали наказание Алмазовой? Наталья Филипповна велела ей неделю так ходить.

— Неделю? — вырвалось у меня. Когда же именно она умерла?

— Да-да, — кивнула дама. — Не то чтобы я вмешивалась, моя дорогая, не подумайте, у нас подобное не заведено, теперь-то вам станут известны все наши секреты! Но Наталья Филипповна держала девочек строго. Вам не стоит менять обращение с ними, детям необходима твердая рука.

— Выставить ребенка на всеобщее посмешище, — заметила я. Дама подводила меня к приоткрытой двери, и я остановилась. — Простите, но я категорически против подобных… методов.

Дама засмеялась.

— О, милая моя… мы все когда-то так думали, поверьте!

— Когда умерла Наталья Филипповна? — осекла ее я. Дама нахмурилась, став похожей на сову.

— Дайте-ка вспомнить… позавчера? Ах нет, два дня назад. Как раз заболела моя Синебрюхова — можете себе представить? Это те самые Синебрюховы, которые «Северные мануфактуры», еще двадцать лет назад они вышли из крепостных! И вот их дочь…