Клавесин Марии-Антуанетты

Здесь было тихо и малолюдно, пол устилала зеленая ковровая дорожка, у стен стояли антикварные стулья и диваны из дворцовой коллекции, а массивные двери кабинетов украшали солидные медные таблички с именами и званиями руководителей одного из величайших музеев мира – заместителей директора и начальников основных отделов.

Старыгин миновал несколько кабинетов и остановился возле двери, на которой красовалась табличка:

«Александр Антуанович Габсбург-Зеленовский».

Должность Александра Антуановича указана не была. Все заинтересованные лица и без того знали, что он является одним из заместителей директора музея, но вот функции, им исполняемые, были настолько многочисленными, туманными и неопределенными, что уместить их все на небольшой табличке не представлялось возможным. Для простого перечня понадобилась бы огромная плита, размерами не уступающая знаменитому розеттскому камню.

Одно было всем достоверно известно: Габсбург-Зеленовский лучше всех в Эрмитаже, а может быть, и во всей стране разбирался в вопросах геральдики.

Старыгин постучал в дверь.

– Антрэ! – донеслось из кабинета. – Входите!

Дмитрий Алексеевич толкнул дверь и вошел.

Ему прежде случалось бывать в кабинете Габсбург-Зеленовского, поэтому он не слишком удивился представшей его глазам картине.

Кабинет знаменитого геральдиста представлял собой узкое, как рукав пальто, помещение, с единственным окном, выходящим на Неву. Все стены этого помещения были увешаны рыцарскими щитами и разнообразными гербами. В свободные места кое-как были втиснуты шлемы с забралами и без них, а также мечи, копья и другие образцы средневекового холодного оружия. Кое-что из рыцарского арсенала было свалено на письменном столе и даже прямо на полу. Размещенным здесь оружием можно было бы оснастить целую средневековую армию или отряд крестоносцев, отправляющийся на завоевание Святой земли.

Сам хозяин кабинета, маленький, тщедушный и удивительно подвижный человечек, едва просматривался за своим обширным столом. На голове его красовался бархатный берет с пером.

– Дмитрий Алексеевич, батенька! – Габсбург-Зеленовский вскочил, выбежал из-за стола и бросился навстречу гостю. – Чем могу быть полезен? Читал, читал про ваши похождения!

– Здравствуйте, Александр… Антуанович… – пролепетал Старыгин, удивленный таким бурным приемом. – Я к вам, собственно, с одним маленьким вопросом…

– Всегда рад! – выпалил хозяин кабинета и потянулся к Старыгину для рукопожатия. Дмитрий Алексеевич вскрикнул от боли – на руках у Габсбурга были железные рыцарские перчатки.

– Ах, извините! – воскликнул тот, порывисто сбрасывая перчатки на пол. – Задумался, знаете ли! Так с каким вы вопросом?

– По части геральдики…

– Вы наконец-то заинтересовались историей своего рода? – Габсбург бурно обрадовался. – Давно пора, батенька, давно пора! Нужно знать своих предков! Я вам охотно помогу! Вы из каких Старыгиных будете – из костромских или из тверских?

– Честно говоря, не знаю… и вопрос у меня другой. Вот этот герб… – Дмитрий Алексеевич протянул хозяину кабинета тщательно выполненный рисунок.

– Одноглавый орел, решетка… – пробормотал Габсбург. – Ну, тут двух мнений быть не может – это герб Нарышкиных! Нарышкины – старинный русский дворянский род, известный с середины шестнадцатого века. Из этой семьи происходила вторая жена царя Алексея Михайловича Наталья Кирилловна, мать Петра Великого. Это вам любой школьник скажет!

Старыгин понял, что придется ему идти в бывший дворец Нарышкиных, что стоит на набережной Фонтанки.

Казимир Болеславович Пауцкий, уныло сгорбившись, сидел в своем кабинете и листал секретный блокнот. В этом блокноте понятными только ему значками были записаны адреса перспективных старушек, имена обеспеченных клиентов, а также все значительные поступления в его магазин и цены, по которым ему удалось сбыть свои находки. Если бы этот блокнот попал в руки дотошного налогового инспектора… да ровным счетом ничего бы не произошло, потому что никакой инспектор ничего не понял бы в этих записях! Действительно, разве можно догадаться, что, к примеру, цепочка букв и цифр «78АПРЭВ3» обозначает, что ампирное бюро красного дерева эпохи Александра I было продано банкиру Вайсмюллеру за тридцать тысяч евро?

Уныние Пауцкого объяснялось просто: в последние месяцы поступления в его магазин неуклонно сокращались. Все реже ему удавалось раздобыть что-нибудь действительно ценное. То ли запасы интересного антиквариата действительно истощились, то ли рядовые граждане поумнели и сами находили покупателей на свои семейные ценности, но доходы Казимира Болеславовича неуклонно падали.

Вдруг на столе у него зазвонил телефон.

Пауцкий встрепенулся, как паук, почувствовавший по вибрации нитей, что в его паутину угодила крупная питательная муха. Он снял трубку, поднес ее к уху и равнодушным голосом протянул:

– Слушаю!

– Это Болеслав Казимирович? – донесся из трубки приглушенный голос – непонятно даже, мужской или женский.

– Казимир Болеславович! – поправил Пауцкий. Он давно привык к тому, что его имя и отчество бесконечно перевирают, и не раздражался по такому незначительному поводу.

– Ах, извините! Это Надежда Васильевна из жилконторы. Вы просили сообщить, если умрет та старушка… ну, вы помните, из семнадцатой квартиры…

Пауцкий не помнил. Он засопел, пытаясь сообразить, о какой старушке идет речь, но в голове вдруг образовалась странная звенящая пустота. Что же это? На память он прежде не жаловался…

– Напомните, пожалуйста, адрес!

– Пятая Советская улица, дом десять, квартира семнадцать… Олимпиада Никитична Друцкая… она скончалась сегодня утром, и я первым делом звоню вам, как обещала… вы уж меня не забудьте… я – женщина небогатая…

Из трубки понеслись сигналы отбоя. Пауцкий торопливо листал свой заветный блокнот, пытаясь найти квартиру на Пятой Советской – и не находил ее.

Однако упускать такой случай было никак нельзя, особенно если учесть аристократическую фамилию преставившейся старушки.

Он поднялся, надел свое черное пальто, взял палку и крикнул в коридор:

– Михаил, едем на раскопки!

Семнадцатая квартира оказалась на пятом этаже, а лифта в доме, разумеется, не было. Впрочем, Пауцкий был сухощав, подвижен и вынослив и поднялся по крутой лестнице на одном дыхании. Чего нельзя было сказать о тучном Михаиле, который едва поспевал за хозяином, громко пыхтя и вытирая пот с жирного затылка.

Наконец они оказались перед нужной дверью. Пауцкий собрался было позвонить, но тут увидел, что дверь немного приоткрыта.

Это, несомненно, значило, что его ждут и что тот, кто его ждет, не желает поднимать шум, не хочет привлекать к их разговору постороннее внимание.

Пауцкий такое желание понимал и одобрял.

Он толкнул дверь и проскользнул в прихожую. Михаил, отдуваясь, проследовал за ним.

Прихожая была неказистая.

Обыкновенная, прямо скажем, прихожая – вешалка, на которой болталось потертое старушечье пальтишко, довоенная этажерка, где пылилась стопка пожелтевших газет и журналов «Работница». На стене над этажеркой висел выгоревший календарь за восемьдесят шестой год прошлого века с репродукцией картины Поленова «Московский дворик».