Клеопатра

VII

Странные слова Хармионы. — Гармахис у Клеопатры. — Поражение Гармахиса

Была ночь. Я сидел в своей комнате, ожидая назначенного времени. Хармиона должна была позвать меня к Клеопатре. Я сидел и смотрел на кинжал, лежавший передо мной. Кинжал был длинный и острый, рукоятка его представляла собой сфинкса из чистого золота. Я сидел один и напрасно вопрошал о будущем: ответа не было. Наконец я поднял глаза. Хармиона стояла передо мной — не прежняя веселая и блестящая девушка, а статуя с бледным лицом и ввалившимися глазами.

— Царственный Гармахис, — сказала она, — Клеопатра зовет тебя доложить ей о предсказании звезд! Итак, час пробил!

— Хорошо, Хармиона, — ответил я, — все ли в порядке?

— Да, господин, все в порядке. Опьяневший от вина Павел сторожит ворота, евнухи все, за исключением одного, удалены, легионеры спят, Сепа и его сила — уже в засаде. Ничто не упущено. Ягненок, прыгающий около бойни, не более подозревает об опасности, чем царица Клеопатра!

— Хорошо, — повторил я, — пойдем! — Я поднялся с своего места, спрятал кинжал на груди, под платье, по том взял чашу с вином, стоявшую около меня, и разом выпил ее. Весь этот день я ничего не ел.

— Одно слово, — сказала торопливо Хармиона, — мы еще успеем. Прошлой ночью, да, прошлой ночью, — грудь ее поднялась, — я видела сон, странный сон… быть может, ты также видел этот сон? Ведь это был сон и все забыто? Не так ли, господин мой?

— Да, да, — отвечал я, — зачем смущаешь ты меня в такую минуту?

— Я не знаю. Сегодня ночью, Гармахис, судьба готовит великое событие и, может быть, раздавит меня, или тебя, или обоих нас в своих когтях, Гармахис! А если это случится, я хотела бы раньше слышать от тебя, что все случившееся прошлой ночью — сон, забытый сон…

— Да, это сон, — отвечал я рассеянно, — и ты, и я, и наша земля, и эта ужасная ночь, и этот острый кинжал — все это сон, и с каким лицом проснемся мы?

— Ты шутишь, царственный Гармахис! Ты говоришь, мы грезим, спим, а во время сна сновидения меняются.

Фантазия снов удивительна, они изменчивы, подобно облаку при закате солнца, образуют то одну фигуру, то другую, темнее и тяжелее или залитую светом! Прежде чем мы проснемся завтра, скажи мне одно слово. Прошлой ночью было это сновидение, — когда мне казалось, что я умираю от стыда, а тебе казалось, что ты смеешься над моим стыдом — только фантазией, или это может еще измениться? Помни, что при нашем пробуждении пережитое нами во сне остается уже неизменным и прочным, как пирамиды!

— Нет, Хармиона, — возразил я, — мне тяжело огорчить тебя, но это сновидение не может измениться. Я говорил все от искреннего сердца, и с этим покончено. Ты — моя сестра, мой друг, никем другим я не могу быть для тебя!

— Хорошо, очень хорошо! — сказала она. — Забудем все это! Теперь пойдем! От сна ко сну! — Она улыбнулась такой улыбкой, которой я никогда не видел на ее лице. Это была зловещая, ужасная улыбка, ужаснее самой от чаянной скорби. Ослепленный моим безумием и смущением, я не подозревал, что в этой улыбке Хармиона-египтянка хоронит все счастье юности, всякую надежду на любовь и навеки порывает священные узы долга. Этой улыбкой она посвятила себя злу, отреклась от своей родины, своих богов и нарушила свою клятву. Этой улыб кой изменила ход исторических событий. Если бы я не видел этой улыбки на лице Хармионы, Октавий не победил бы мир, и Египет был бы свободной и великой страной!

Между тем это была просто улыбка женщины!

— Почему ты так строго смотришь на меня, девушка? — спросил я.

— Мы часто улыбаемся во сне! — отвечала она. — Пора идти, следуй за мной! Будь тверд и счастлив, Гармахис!

Склонившись передо мной, она взяла мою руку и поцеловала ее. Потом, бросив на меня последний, странный взгляд, повернулась и пошла по лестнице вниз через пустые покои.

В комнате, называемой алебастровым залом, мы остановились. Далее находилась уже комната Клеопатры, где я видел ее спящей.

— Подожди здесь, — сказала Хармиона, — я скажу Клеопатре о твоем приходе! — И она скользнула в комнату.

Наконец она вернулась тяжелой походкой, с низко опущенной головой.

— Клеопатра ожидает тебя, — произнесла она, — иди, стражи нет!

— Где я встречу тебя, когда все будет кончено? — спросил я хрипло.

— Ты встретишь меня здесь, потом пойдем к Павлу. Будь тверд и счастлив! Прощай, Гармахис!

Я пошел, но около занавеса внезапно обернулся и в слабо освещенном зале увидел странную картину. Вдали стояла Хармиона. Свет падал на ее фигуру, освещая закинутую назад голову, белые руки, протянутые вперед, словно она хотела что-то удержать, и ее нежное лицо, искаженное такой нечеловеческой мукой, что на него было страшно смотреть. Хармиона знала, что я, кого она так любила, шел на верную смерть. Это было ее последнее "прости" мне.

Я ничего не подозревал. С своей мукой в душе я отдернул занавес и вошел в комнату Клеопатры.

В глубине благоухающей комнаты, на шелковом ложе, лежала Клеопатра, одетая в чудное белое одеяние.

Она тихо обмахивалась драгоценным веером из страусовых перьев, который держала в руке. Около нее лежала арфа из слоновой кости. На столике стояли смоквы, кубки и фляга с вином рубинового цвета. Я подошел ближе. Озаряемая мягким светом, покоилась на своем ложе обольстительная женщина, это чудо мира, во всей своей ослепительной красоте.

И правда, никогда я не видел ее столь прекрасной, как в эту роковую ночь. Опершись на душистые подушки, она сияла, как звезда, в слабом свете сумерек. От ее волос и платья исходило благоухание, ее голос походил на дивную музыку, а в ее чудных глазах сияли, меняясь, огоньки, как в зловещем камне опала.

И эту женщину я должен был убить!

Медленно приблизился я и склонился перед ней.

Она не обратила внимания, продолжая лежать и обмахиваться веером, который качался взад и вперед, подобно крылу порхающей птицы.

Наконец я встал перед ней; она взглянула на меня и прижала веер из страусовых перьев к своей груди, словно желая скрыть ее красоту.

— Это ты, друг, пришел ко мне? — сказала она. — Хорошо! Я соскучилась одна. Какой скучный мир! Мы знаем столько лиц, и как мало из них таких, которых мы любим! Не стой же, а садись!

Она указала мне веером резное кресло у своих ног. Я склонился еще раз и сел.

— Я исполнил твое желание, царица, — произнес я, — и тщательно и искусно прочел предсказание звезд. Вот плоды трудов моих! Если царица позволит, я объясню ей!

Я встал, желая обойти кругом ложе, чтобы вонзить ей кинжал в затылок, пока она будет читать.

— Нет, Гармахис, — произнесла она спокойно с милой улыбкой, — останься здесь и дай мне папирус. Клянусь Сераписом! Я так люблю смотреть на твое лицо, что мне не хочется терять его из виду!

Мое намерение не удалось, я вынужден был подать ей папирус, думая про себя, что, пока она будет читать его, я внезапно встану и поражу ее в сердце. Она взяла папирус, коснувшись моей руки, и сделала вид, что читает, но на самом деле не читала, и ее глаза были устремлены на меня поверх папируса.