Клетка без выхода

Кассандра, упорно хранившая цель нашего путешествия в секрете, теперь довольно посматривала на меня, а я, в свою очередь, был не в силах отвести взгляд от живописного пейзажа, что раскинулся пред нами. Спутница деликатно помалкивала, давая мне в полной мере насладиться ощущениями, которые были родственны тем, что я пережил во время своей короткой и принятой за сон экскурсии в Терра Олимпия.

С нашей наблюдательной позиции горизонт также виделся окутанным туманом, но обозримое пространство теперь расширилось на несколько порядков, позволяя разглядеть даже шпили дворцов далекого фуэртэ Кабеса, лежащего от нас по правую руку. В этом и заключалась необычность явления: привыкнув с годами к ограниченному туманом горизонту, сейчас я чувствовал себя графом Монте-Кристо, вырвавшимся на волю после двадцати лет заточения в тесной камере замка Иф. При взгляде на масштабную панораму я даже задышал глубже и облегченнее. Место, что показала мне Кассандра, воистину обладало целительным эффектом. И блаженное ощущение легкости только усилилось, когда до меня дошло, что сегодня я вижу не сон и потому могу продлить удовольствие столько, сколько захочу.

— Спасибо тебе, Анабель, — негромко проговорил я. — Таких грандиозных подарков мне еще не дарили.

— Ага, и тебя проняло! — обрадованно воскликнула девушка. — Я пока в этой проклятой башне сидела, только и мечтала, что, если снова на свободе окажусь, сразу сюда наведаюсь. Здорово здесь, правда?

— Не то слово, — согласился я, совершая очередной глубокий и неторопливый вдох.

— На Терра Олимпия немного похоже, — заметила Кассандра, указав на далекие стены фуэртэ Кабеса. — Если тебе доводилось бывать на краю того плато, с которого водопад низвергается, ты сразу заметишь сходство.

— Нет, мне разрешили побродить в другом месте, да и то недолго, — признался я и полюбопытствовал: — А что за черные цунами в Терра Олимпия по суше перемещаются? Огромные волны, высотой километра три, не ниже. Так нарочно задумано?

— Не знаю, о чем ты говоришь, — пожала плечами прорицательница. — Никогда не видела в Терра Олимпия раскатывающих по суше трехкилометровых волн. Наверное, просто системный сбой случился — симулайф-то новый, несбалансированный.

— Да уж, такие сбои надолго запоминаются, — поежился я, вспомнив беззвучную черную стихию, что погребла меня под собой, словно букашку. — Будь я повпечатлительней и не верил бы в то, что сплю, рехнулся бы от этого зрелища.

— Кстати, хорошая примета: если тебя подключали к новому симулайфу, значит, твои благодетели уже готовят твое переселение в Терра Олимпия, — обнадежила меня Кассандра. — Какой дубль ты хотел бы там носить?

— Пока не думал над этим, но явно что-нибудь поприличнее. — Я окинул презрительным взглядом свой изрядно поношенный плащ и стоптанные сапоги. Перспектива перебраться в мир из моего сна мне определенно понравилась. Хотелось верить, что к тому времени «Терра» разберется со всеми сбоями и недоработками.

— А я вот решила не менять себе дубль, — сообщила девушка. — Чем этот плох? Мне он всегда нравился. Как на твой взгляд?

Вопрос был задан, словно речь шла об одежде или украшениях. Что поделать: каков мир, такие в нем и ценности. Даже собственное тело оценивается здесь наряду с предметами повседневного обихода. Впрочем, у меня такое отношение к виртуальной жизни никогда бы не сформировалось. Дубль Проповедника — созданная неизвестным художником и выданная мне в долгосрочное пользование копия моего прежнего тела — являлся для Арсения Белкина сегодня куда ближе и родней, чем его настоящее тело, чуждое и беспомощное, подключенное к капельницам и нейрокомплексу.

— Ты — самая очаровательная из всех скиталиц, которых я когда-либо встречал, — не покривив душой, ответил я, продолжая созерцать панораму. Впервые в жизни произнося девушке комплимент, я испугался посмотреть ей в глаза. И не припоминал, когда в последний раз смущался перед девушками. Да и ответ, который я дал, тоже говорил о многом. Речь шла об игровом дубле, но как и в случае с моим виртуальным телом, я отказывался считать дубль Кассандры лишь «скафандром» для путешествий по Терра Нубладо. Собственно говоря, я ведь даже понятия не имел, как выглядит Анабель Мэддок в действительности.

— Клянусь, ты никогда бы не сказал такое, если бы встретил меня за пределами Аута… — с грустью произнесла Кассандра, но голос ее оставался уверенным. Правда, это была мрачная уверенность, подобная той, с какой врачи произносят жуткое слово «неоперабельная». — Отец рассказывал тебе, чем я больна?

Я нехотя кивнул.

— Но он вряд ли сказал тебе, как выглядит его дочь в свои двадцать с небольшим лет, — предположила девушка. Действительно, об этом Патрик не упоминал. — Для него говорить на эту тему, пожалуй, еще мучительнее, чем мне. Но я уже давно свыклась со своей отталкивающей внешностью.

— Перестань, — запротестовал я. Несмотря на заверения Анабель, она явно лукавила. Говорить о себе с такой самокритичностью было что стегать себя просоленной кожаной плетью — занятие лишь для отпетого мазохиста, на которого моя собеседница вовсе не походила. Да и не в том она была возрасте, чтобы уметь полностью скрывать терзающую ее боль.

— Ну нет! — возразила Анабель. — Если отец поведал тебе о моем недуге, ты обязан знать всю правду… — И, немного помолчав, уточнила: — Я хочу, чтобы ты знал обо мне все. Это будет справедливо, раз уж мы с тобой решили…

Она не договорила о том, что мы с ней решили. Никаких общих решений, кроме как погулять вместе пару дней, мы вроде пока не принимали. Или я просто чего-то недопонял?

Словесный автопортрет, в красках нарисованный Анабель несмотря на мои протесты, оставил у меня в сознании не слишком приятный образ, впрочем, мисс Мэддок намеренно к этому и стремилась. Слабенькая, почти прозрачная девушка-дистрофик с руками-ногами спичками и непропорционально большой по отношению к телу головой; костлявые плечи, шея-иголочка, бледная тонкая кожа, редкие пепельные волосы и влажные, воспаленные от хронического недосыпания глаза, в которых ничего, кроме вселенской усталости… Как только девушка сжалилась надо мной и прекратила рассказ, я немедленно изгнал из памяти нарисованный ею образ. Уж лучше оставлю на этом месте прежний, пусть не такой детализированный, зато привычный и светлый. Какой мне прок от откровенной правды? Моя родная реальность здесь, и Анабель Мэддок являлась ее неотъемлемой частью. Именно такая Анабель — в образе прекрасной Кассандры, — какой я привык ее видеть.

— Ну что, не проникся еще ко мне отвращением? — мрачно сыронизировала девушка, ожидая, какова будет моя реакция на ее откровения.

— С какой это стати? — Я даже немного обиделся. — Почему же ты не испытываешь отвращения к старику-инвалиду, чье тело покрыто пролежнями и давно превратилось в студень?

— Для меня не имеет значения, кто ты вне симулайфа, — ответила Анабель. — И никогда не имело. Важно, каков ты здесь, и этого вполне достаточно. Общество привыкло обвинять наши игры во всяческих грехах, и больше половины этих упреков, к сожалению, справедливы. Но обвинители почему-то забывают об одном: симулайф — он ведь как зеркало. Дубль не станет хуже или лучше своего хозяина. Если твой персонаж в Терра Нубладо обманывает, предает, убивает исподтишка, нарушает клятвы и прочее, сомнительно, что за его спиной стоит человек высоких моральных принципов. И пусть в реальной жизни он — сущий ангел, все равно рано или поздно настанет момент, когда его подлая натура вылезет наружу. Здесь же этого момента ждать не надо. Ты можешь открыто исповедовать свои жизненные принципы, лелеять или губить собственную репутацию — твое право. Ты затем сюда и пожаловал, чтобы сбежать от реальности и делать то, что тебе заблагорассудится. Хочешь предать и посмотреть, что из этого выйдет, — пожалуйста. Убивать в спину тоже не возбраняется. Естественно, тебя осудят, но пережить осуждение в обличье дубля по силам даже самому совестливому человеку в мире. В Терра Нубладо мы прячем наши лица под масками, однако свои сущности при этом выставляем напоказ — в этом и заключается для меня главная положительная черта симулайфа. Если ты не вызываешь у меня неприязни здесь, вряд ли вызовешь ее в реальности. И совершенно неважно, кто ты при этом — старик-инвалид или осужденный на пожизненный срок преступник.

— Я всю свою сознательную жизнь был преступником, — признался я. Кассандра кивнула, давая понять, что отец ей тоже кое-что обо мне поведал. — Убивать, правда, не приходилось, но людей от моих поступков все равно пострадало достаточно. Мало того, признаюсь, что даже сейчас я не испытываю раскаяния за свои грехи. Возможно, лет через десять или двадцать раскаяние все-таки наступит, но не сегодня и не завтра — это точно.

— Но ты допускаешь, что исключать этого не стоит! — подчеркнула девушка. — Так что, отпирайся, не отпирайся, но одной ногой на путь раскаяния ты уже ступил. И я наверняка не ошибусь, если предположу, в каком направлении ты двинешься дальше.