Клетка для простака

— Конечно. — Она слегка повернула голову и поспешно добавила: — Ты этому веришь?

— Да. — И все же он решил высказаться начистоту: — Нет, будь я проклят, если верю. Как ни странно, я разделяю старомодное убеждение, что для замужества необходима хоть малая толика великой страсти. Ладно, Бог с ней, со страстью, она не всегда подчиняется разуму, я готов признать, что деньги — более чем достаточная причина для замужества, но при условии, что будущий муж, по крайней мере, нравится тебе и вы сумеете поладить. Но в том-то и дело — мне начинает казаться, что Фрэнк тебе абсолютно безразличен. Ты его вовсе не любишь.

— Неправда. Но продолжай.

— Так вот, условия тебе известны. Если ты примешь деньги по завещанию Нокса, то исключен не только развод, но даже раздельное проживание. Разве можешь ты, такая практичная, рассчитывать на счастливую семейную жизнь?

— Навряд ли, — спокойно призналась Бренда. — Но я никогда и не надеялась на счастливый брак, если такие вообще существуют.

Она посмотрела на него через плечо. В ее голосе не было ни капли цинизма. Она всего-навсего констатировала то, что, по ее убеждению, являло собой непреложную истину.

— Наверное, жара виновата, — сказал Хью после некоторой паузы, во время которой она, не дрогнув, выдерживала его взгляд. — Все это вздор, слышишь? Вздор! Что на тебя нашло?

— Возможно, в девяти случаях из десяти это действительно вздор. Но не в моем. К тому же, если я не выйду за Фрэнка, все очень усложнится. Ник страшно расстроится. Даже Фрэнк расстроится.

— И все же я не понимаю, — сказал Хью после еще одной паузы. — Ты ведь не выходишь замуж лишь затем, чтобы не испортить настроение честной компании?

— Мне и самой хотелось бы это знать.

Бренда повернулась и посмотрела в лицо Хью. Казалось, она мучительно старается что-то объяснить не только ему, но и себе самой. Ее голова была на уровне его плеча, взгляд устремлен куда-то вдаль, но никогда прежде не ощущал он ее близость столь остро.

— Да, хотелось бы мне знать, сколько людей женились и выходили замуж, чтобы не испортить настроение честной компании. Впрочем, не важно. Хью, тебе следует кое-что знать. Я понимаю: ты считаешь меня взбалмошной дурой. И если бы ты был похож на Ника, — она обвела взглядом гостиную доктора Николаса Янга, которого в данный момент здесь не было, — то принялся бы рассуждать о комплексах, депрессии, неврозах и посоветовал бы мне обратиться к психоаналитику. Странно, но сейчас я ощущаю в себе нечто подобное. Не могу от этого избавиться, не могу. Тебе обо мне что-нибудь известно?

— Нет.

Бренда кивнула.

— Спасибо, — выпалила она, словно бросаясь в воду. — Спасибо за то, что ты не произносишь слов типа «Известно все, что мне надо знать» — или других, столь же приятных и бессмысленных. Терпеть не могу эти фальшивые любезности. Во всяком случае, когда они неуместны. Я их вдоволь наслушалась.

— Ты понимаешь, что говоришь как желчная восьмидесятипятилетняя старуха?

— Ах, нет, я имею в виду вовсе не собственный опыт. Не бойся! Ко мне это не относится. Я имею в виду, что видела фальшь практически во всех, с кем встречалась, начиная с шестилетнего возраста. Так ты ничего про меня не знаешь?

Лицо ее так напряглось, что Хью ощутил неловкость.

— Ну, я знаю, что твои родители умерли, что ты живешь здесь, в доме Ника, ожидая, пока зазвонят свадебные колокола.

— Мой отец застрелился в одном нью-йоркском отеле, — сказала Бренда, — а мать умерла в пансионе в Борнмуте, перебиваясь на тридцать шиллингов в неделю. Нет, нет, подожди, теперь это уже не важно. Я вовсе не хочу, чтобы ты думал, будто я делаю из всего этого трагедию. Я хотела рассказать об их жизни. Все их друзья были похожи на них. Ну, знаешь — Красавец Джек и Прелестница Салли.

— Продолжай.

— Красавец Джек и Прелестница Салли, — повторила Бренда. — Меня таскали по всему миру, когда мне еще не было и семи. Мои самые ранние воспоминания — оглушительный гам и ослепительное сияние континентальных отелей и липкие от косметики лица, которые мелькают вокруг. Меня либо баловали напропалую, либо вовсе не замечали. Я слишком многое слышала, слишком много размышляла, слишком много видела. Страшнее всего было лежать без сна в темной комнате, когда все думали, будто я сплю, и слышать, как отец оправдывается в соседней спальне, а мать кричит на него, как рыночная торговка.

Красавец Джек и Прелестница Салли. Десятки и десятки подобных им — и все похожи на нас. Люди с мизерными доходами и безграничными запросами; и все думают, что хоть они и бедны как церковные мыши, но имеют право на все лучшее. Либо проводить сезон в самых фешенебельных местах, либо умереть. Они развлекаются, залезая в долги и придумывая бесконечные оправдания, но по сути своей они лживы, ничтожны, лицемерны и, оставаясь наедине с себе подобными, изливают друг на друга накопившуюся желчь. И все потому, что снаружи они «очаровательны». О, как я ненавижу это слово! А мужчины, которые ухаживают за матерью… я вдруг узнаю, что «дядя Джо» пришел лишь затем, чтобы подарить мне игрушечного медвежонка, но не перестаю гадать, о чем они разговаривают в соседней комнате, пытаюсь хоть что-то понять, но только запутываюсь и пугаюсь, сама не зная почему.

Бренда ненадолго замолкла.

Она выпрямилась на диване, обхватила колени руками и тряхнула головой, словно останавливая себя. Когда она снова заговорила, голос ее звучал, как обычно, холодно и бесстрастно:

— Прости, что я говорю обо всем этом. Ты прав, виной всему жара. И если меня оставили наедине с человеком, с которым так легко разговаривать, то ничего не поделаешь. — Она улыбнулась.

— Бренда, послушай…

— Пожалуйста, не надо.

— Тебе необходимо выговориться, необходимо освободиться от этого груза. Сбрось его.

— Да, — сказала Бренда и снова улыбнулась. — Я всегда строила из себя своего парня, разве не так? Делала вид, будто на уме у меня один теннис. Фрэнк очень бы удивился. Но, право, больше рассказывать не о чем. — Она помедлила, слегка сжав губы. — Но одна вещь настолько запала мне в душу, что я долгие годы не могла забыть о ней. Это продолжалось до тех пор, пока я не повзрослела и не поняла.

Я называла это «сном про темную комнату», только то был не сон, во всяком случае, я никогда не была уверена, что это сон. Я находилась в том неопределенном состоянии, когда не знаешь, спишь ты или бодрствуешь. Я лежала в моей комнате, дверь в соседнюю освещенную спальню была открыта, и до меня вдруг начинал доноситься разговор родителей. Я просыпалась от их голосов. Из ночи в ночь я слышала эти тонкие, призрачные голоса. Всякий раз я знала, что услышу что-то новое и очень страшное для ребенка, но всегда об одном и том же. «Что с нами будет? Что с нами будет?» Всегда про деньги, деньги, деньги, деньги — и, в конце концов, я возненавидела само слово «деньги».

Она вновь овладела собой.

— Как правило, дети слышат достаточно. Я же слышала слишком много. Даже сейчас иногда… Ну да ладно, оставим это. Какова же мораль моей истории, Хью? Ты говоришь о любви…

— Я пока не говорил о любви, — возразил Хью, — хоть и собирался.

Она слегка покраснела:

— Не говорил? А я думала, говорил. Как ты полагаешь, какую толику чувства, которое ты называешь любовью, питали друг к другу мои родители? Или все эти Красавцы Джеки и Прелестницы Салли? Предположим, когда-то они любили друг друга. Но кончили тем, что возненавидели и умерли от жалости к самим себе. А почему? Из-за денег, денег, денег, денег, которые я считаю отравой, но не осмеливаюсь пренебрегать ими. Я выхожу за Фрэнка Дорранса по той же причине, по какой он женится на мне: чтобы получить деньги старика Нокса и навсегда избавиться от опасности. Теперь тебе все известно. Ты меня осуждаешь?