Клетка

«В купальнике на пляже… Наверное, берег Черного моря. Неплохо, однако, выглядит наша секретарша», – отметил про себя Борис.

Инспектор осторожно кашлянул в кулак, чтобы привлечь внимание арестованного.

– Борис Кулагин?

КГ подтвердил кивком головы.

– Должно быть, для вас оказались полной неожиданностью события сегодняшнего утра, – признайтесь, ведь это так?

Инспектор поправил гобеленовую скатерть на столике, сгреб к центру лежащие на нем предметы: небольшую ночную настольную лампу с пластиковым абажуром, спички, подушечку для булавок, маникюрный набор, пилку, флакончик с лаком для ногтей.

– Как будто да.

Сердце КГ радостно забилось – наконец-то появился человек с мозговыми извилинами. С ним вполне возможно обсудить его дело.

– Как будто да, – повторил он. – И в то же время я, откровенно говоря, не очень удивлен.

– Что означает «не очень»? Какое значение вы вкладываете в это слово – «не очень»?

Инспектор поставил настольную лампу на середину стола, выровнял ее пластиковую шляпу так, чтобы она была закреплена в абсолютно горизонтальном положении, и стал расставлять остальные предметы вокруг нее, наклоняя свою голову то вправо, то влево, чтобы убедиться в симметричности и точности полученной композиции. КГ поискал глазами – есть ли в комнате еще один стул или табуретка. В крайнем случае, можно сесть и на край тахты.

– Я могу присесть?

– Вам сидеть не положено, – ответил инспектор. – Вы же арестованный.

– Я хочу сказать очень простую и понятную вещь, – продолжал КГ без остановки, будто его нисколько не смутил грубый тон инспектора. – Конечно, с одной стороны, я смущен всем тем, что произошло сегодняшним утром. А с другой стороны, посудите сами. Я прожил на свете ни много ни мало – 27 лет. Мне приходилось полагаться в жизни только на самого себя, самому пробиваться, чтобы достигнуть достойного положения в обществе: образование, работа, сослуживцы, квартира. У таких людей, как я, вырабатывается привычка стойко принимать удары судьбы и стараться не переживать из-за них, особенно из-за таких случаев, как сегодня.

– Почему вы сказали: «особенно из-за таких случаев, как сегодня»? Почему особенно из-за таких?

– Поймите меня правильно. Я далек от того, чтобы считать это шуткой. Слишком уж все далеко зашло и никак не похоже на шутку. В эти события оказалась вовлеченной товарищ вахтерша, не исключено, что и другие должностные лица кооператива «Базальт». Да и все вы, серьезные должностные лица, и вот эти молодые люди. Может быть, имел место несправедливый оговор, чья-то кляуза в письменном виде. Но уж во всяком случае – никакая это не шутка.

– Вот это верно, – сказал инспектор и критически осмотрел, насколько ровно он положил спички – головками наружу – вокруг основания ночной настольной лампы.

– А теперь давайте посмотрим на этот случай с другой стороны. – Борис обратился к двум молодым людям, рассматривающим фотографии, он хотел вовлечь их в общий разговор. – Может ли это все иметь хоть какое-нибудь значение для моей дальнейшей жизни? Начнем с того, что я не имею ни малейшего представления о том, в чем же меня обвиняют. А между тем я знаю, что за мной нет никаких ни гражданских, ни уголовных, ни уж тем более политических правонарушений. Я лояльный к своей стране гражданин, комсомолец, поддерживаю во всем руководящую нашим обществом Коммунистическую партию. И своим ежедневным трудом делаю все от меня зависящее, чтобы укреплять дальнейшее развитие развитого социализма. Но на самом деле и это не главное. Совсем не главное. Главное, товарищи, совсем в другом.

Главное состоит в том, чтобы выяснить наконец, – кто меня обвиняет? Какое ведомство ведет дело? Если, к примеру, это котлонадзор или лифтреммонтаж, то какое это может иметь отношение ко мне? Здесь явная ошибка. Вы служащие этого ведомства. Но на вас нет формы. Вот то, что на вас, – Борис обратился к тому, кого называли Вованом, – если это форма, то это скорее костюм рабочего или дорожная одежда. Я требую в этом вопросе полной ясности. Требую. Потому что после выяснения этого важного обстоятельства у нас не останется друг к другу вопросов и мы сможем, наконец, расстаться. И расстанемся друзьями – так, как и положено гражданам нашего уникального государства, построившего для своих трудящихся самое справедливое на свете общество развитого социализма.

Инспектор двумя руками поднял ночничок за основание, резко стукнул им по столу и вскочил со стула.

– Вот тут вы глубоко ошибаетесь, мил-человек. Во-первых, трудящийся трудящемуся рознь. Еще мы не знаем, какой вы трудящийся. А вот что точно известно, так это что вы арестованный. Теперь о вашем деле. Мои сотрудники уже несколько раз объясняли вам, что ни они, ни я, а еще я сам добавлю – ни эти товарищи, – он показал в сторону двоих молодых людей, – не имеем ни малейшего отношения к вашему делу. Может быть, охранники что-то вам наболтали, но я не советую придавать их словам хоть какое-то значение. Мы лишь делаем нашу работу, которая поручена вышестоящим начальством. Даже если бы мы были в форме нашего ведомства, ваше дело от этого никак не ухудшилось бы и, естественно, не улучшилось бы тоже. Я не имею права отвечать на ваши вопросы. А вот совет могу дать. Поменьше надо думать о нас, почему и за что вас арестовали. Подумайте лучше о своей судьбе. Сосредоточьтесь на том, что вам теперь надо делать и как вам выпутаться из этой передряги. Хватит бесконечно кричать: «Я не виноват, я не виноват». Нам это все равно. Нам от этого ни холодно ни жарко. Нам с вами еще придется много времени провести вместе. А вы все делаете, чтобы испортить то благоприятное впечатление, которое, как мне доложили мои подчиненные, попервоначалу произвели на нас. Посдержанней и помужественней надо вести себя. Сразу видно, что не коммунист. Вы член партии? Нет. Это заметно. И, скорее всего, не коренной национальности, хотя это нас не касается. Вы тут нам столько всего наговорили сразу. А это, между прочим, и так яснее ясного. Сказали бы всего два слова. А что до остального – так это все лишнее и никому это не надо. Только воздуха сотрясаете. У нас тоже нервы есть, и, между прочим, они не железные, совсем не железные. Мы к вам всей душой, а вы – без всякого уважения. Хотя вы же понимаете, что мы при исполнении.

Кулагин с удивлением смотрел на инспектора. «Этот совсем еще молодой человек, ровно ничего не достигший в жизни, младший чин, – есть ли у него вообще какой-либо чин? – отчитывает меня, словно школьника. И ни слова о том, за что арестовали, кто арестовал, кто принял решение об аресте».

Борис разволновался, стал бегать по комнате взад-вперед – никто ему не препятствовал, – остановился перед двумя молодыми людьми и закричал, обращаясь к ним:

– Вы хоть понимаете, что это полная бессмыслица?

Молодые люди взглянули на него с сочувствием, но тем не менее достаточно строго и с чувством собственного достоинства.

Борис внезапно остановился у столика инспектора и сказал с вызовом:

– Прокурор Мессерер – давний друг нашей семьи и моего отца. Будет ли мне дозволено позвонить ему?

– Конечно, никаких проблем. Евдокия Прокопьевна подсуетилась. Вот у нее в коридорчике стоит личный телефон. У вас нет, хоть вы и такой продвинутый, а у нее есть. И в квартире, и на вахте. Звоните. Только я не пойму, какой вы во всем этом увидели резон. Прокурор, даже с такой звучной фамилией, никакого отношения к нашему ведомству все равно иметь не может. Или вы хотите позвонить вашему Месрессеру по личному делу? Звоните. Мирное время, войны отгремели. Можно разрешить телефонные звонки кому угодно. Даже врагу народа. Только вы не подумайте, я никого не обвиняю, – и он вышел в прихожую и протянул Борису черную телефонную трубку. – Звоните. А то еще решите, что я вам запрещаю.

– Какой смысл? Почему это вы мне выговариваете? Не много ли на себя берете? Да кто вы такой? Все смысл ищете. Если вам смысл нужен, зачем вы наворачиваете горы вашей бессмыслицы? Сначала двое ваших охранников ворвались, просто ворвались в мою квартиру, перед этим обидели мою девушку, которая от меня ехала на учебу, мою бедную, беззащитную Клару. На каком основании, скажите мне? Теперь эти двое глазеют, смотрят, как вы издеваетесь надо мной, заставляете меня, словно мальчика какого, танцевать под вашу дудку. Объявили, что я арестован, но не могу позвонить прокурору. Это, видите ли, бессмысленно. Да еще сознательно коверкаете фамилию уважаемого человека. Так вот, знайте и зарубите себе на носу: я и сам не стану ему звонить.

– Отчего же, звоните, я не против.

– Нет, теперь я и сам не хочу.

Борис подошел к окну. Старухи уже были тут как тут, они переместились к окну напротив, чтобы лучше видеть, что происходит в комнате Марины.

– Вот полюбуйтесь, – сказал он инспектору. – Эти тут как тут… Какая назойливость!

Инспектор будто согласился с ним.

– Убирайтесь вон, старые бездельницы! – заорал Борис в открытое окно.

Старухи отступили вглубь своей квартиры, но не ушли. Они шевелили губами, видно, что-то говорили, но услышать, о чем шла речь, на таком расстоянии было невозможно.