Клеймо сводного брата

— В смысле… — уже напрягается мама. Она никогда ни в чем не знала нужды. – У нас нет денег? Ты не шутишь.

— Нам придется устроить все как изнасилование и посадить Германа хотя бы на несколько лет. А тебе, Сонечка, придется поплакаться, что ты ни в чем не виновата.

— Но это правда. Я не хотела этого, – не вру.

— Да, да, обязательно вот так и скажи. И больше страсти в голосе, а потом отсосешь Пете, чтобы он знал, что ты несмотря ни на что готова быть с ним.
– убеждает он и приказывает.

Голова просто разрывается от противоречивых мыслей, хочется вцепиться в глотку отчима, успокоить мать, сбежать, найти Германа и дать ему по яйцам. Какое, какое право он имел поступать со мной вот так?

Почему нельзя было просто изнасиловать, зачем превращать это в факт моей грязной измены. Почему родители мне не верят? Кто эти люди? Деньги дороже собственных детей?

Какие глупые вопросы, учитывая, что именно они на своей работе почти ночуют. Предприятия. Ведь в них вложено гораздо больше сил, чем в детей.

Между ног все еще стреляет и болит, и воспоминания о том, как резко и грубо в меня втыкался Герман, неприятно режет сознание. Но и сажать его в тюрьму… Заслуживает ли он этого? Имею ли я моральное право обманывать Петю. Смогу ли я теперь с ним быть? А он. Захочет ли меня он?

— Ты хочешь посадить собственного сына, — утверждаю я факт, не понимая, как могла боготворить этого мужчину. – А меня, несмотря ни на что, продать семье Петра?

— Мы потеряем все, если этого не сделать, — даже не отпирается он и кладет лист бумаги на больничный стол врача. – Садись, пиши.

Иду к столу пошатываясь. Беру ручку дрожащей рукой. Строчки расплываются перед глазами, но я продолжаю писать.

Меня гложет чувство стыда. Ведь прямо сейчас я должна соврать. Предать себя. Чтобы мать жила хорошо, чтобы у отца успешно шел бизнес, чтобы мы с Германом получили свою долю в наследстве.

Он все испортил. Как же он все испортил!! Он уничтожил мою жизнь. Растоптал невинность, как окурок сигареты. И теперь вместо того, чтобы счастливо плескаться в Лазурном море, я продаю свою гордость на благо семьи. Как шлюха. Собираюсь быть с тем, кто меня будет презирать.

И ясно вижу это в его взгляде, когда сажусь в его машину пару дней спустя.

— Петя… я… — не знаю, что сказать.

— Ты кончила? — вдруг резко спрашивает он, взглядом колени обжигая. Пытаюсь прикрыть их платьем. – Почему твой братец сказал, что ты получила удовольствие?

Молчу, во все глаза смотрю на него, а его не устраивает. Он хватает меня за руку, тянет к себе и орет в лицо.

— Я мечтал трахнуть тебя два года, ты вечно ерепенилась, а ему дала. Поэтому отвечай. Отвечай правду. Кончила?!

Глава 7.

Петя нажимал на меня все сильнее, пугал до жути. Я никогда не видела его таким. И что ответить тоже не знала. Его руки неожиданно сжимают до боли шею, заставляют задыхаться, и в голову невольно закрадывается мысль, что Герман несмотря ни на что не причинил мне боли.

Только удовольствие. Именно это и собираюсь сказать, проорать ему в лицо, как вдруг ушей касается оглушительный звук разбитого стекла. Перед лицом возникают пальцы, украшенные рисунком черепов, после чего Петю просто выволакивают из машины через стекло.

— Герман, — кричу, не веря своим глазам, невольно прижимая руки к сдавленной недавно шее.

Вылезаю из машины и вскрикиваю. Никогда. Никогда не видела, чтобы Герман так дрался. Избивал. Как животное. Настоящий зверь. Он просто всаживает кулак в лицо Пети, сминая нос с треском.

Раздается жуткий вопль и меня начинает трясти.

— Герман, прекрати! Перестань, прошу тебя! — кричу я, но его как будто подменили. Куда делся такой деликатный парень. Куда пропал мой брат? Что это за человек. Почему он ведет себя как дикарь?! – Герман!

Если я что-то не сделаю, он убьет Петю, и тогда его срок, который он должен отсидеть, увеличится в несколько раз.

Делаю шаг, второй, почти прыгаю ему на огромную спину, но он не замечает меня, отталкивает с такой силой, что я врезаюсь в машину, вскрикиваю от боли в плече.

— Соня, Соня, — наконец подбегает он ко мне, хватает за плечи, снова неосознанно делает больно. Отталкиваю его и кричу в лицо:

— Кто ты?! Кто ты, черт возьми?

— Я Герман. Я твой Герман.

— Нет, — качаю головой, бросаю взгляд на окровавленное лицо Пети. Он даже ничего сделать не успел. – Ты не мой Герман. Ты чудовище.

— Соня, — хочет он обнять он ладонями мое лицо, мажет кровью. А меня тошнит. От всего уже тошнит.

— Убери руки и убирайся. Из города уезжай. Я заявление на тебя накатала.

На этих словах он замирает, делает шаг назад.

— Изнасилование?

— Еще бы минута и было бы и убийство. Отец Пети не простит тебе его лица, а Владимир не заступится. Ты же знаешь.

— Знаю. Только вот не думал, что и ты… — от его рычания кровь стынет, но его обида злит еще сильнее.

— Герман. Ты изнасиловал меня! — напоминаю, тычу пальцем в стальную грудь, на что он берет мой кулак в свой огромный и шипит:

— Ты текла. Мокрая вся была. Кончила дважды. Изнасилование, это когда….

— Тебя принуждают к сексу с тем, кого ты не хотела, а я не…

— Ты хотела меня! Ты отдалась мне, а Петю своего два года динамила!

— Я думала, что уже замужем и должна сделать это. Для меня это был Петя.

Если бы…

Он замолкает, шумно выдыхает воздух.

— Уходи, Герман. Ты достаточно натворил дел. Не приближайся ко мне, не ищи встреч, не спасай.

— Ты сама не веришь в то, что говоришь.

— Верю. Я не хочу тебя видеть, — шепчу и вижу, как его взгляд меняется, как он буквально на глазах наливается кровью, как руки-грабли тянутся ко мне, марают волосы кровью, вынуждают не дергаться. Губы в губы. Дыхание обжигает, а сердце галопом скачет.

— Я не подойду к тебе, обещаю. Ты сама ко мне вернешься, потому что не сможешь забыть, как я долбил тебя членом, потому что ты моя. Была и будешь.

Каждое слово как лезвие по коже, что он сжимает руками, каждый поцелуй как цунами. И он выворачивает мою душу наизнанку своими губами и языком, а я, не понимая, почему, жмусь к нему все крепче.