Клеймо сводного брата

Пока вдалеке не слышны звуки сирен.

— Соня, — слышу шепот на ухо, а когда открываю глаза, вижу, что его больше нет. И никого нет. Только закатное солнце красит верхушки домов алым цветом.

Скорая помощь. Полиция. Крик отца. Стенания матери и сводки новостей, где в очередной раз сообщается, что Герман Демидов еще не найден.

И меня током бьет каждый раз, когда его имя слышу. Все думаю, думаю, как дальше-то жить.

Учиться надо ехать, а мне даже вставать с кровати не хочется.

«Хотела», кричал он мне, а все думаю, а может и правда хотела. Почему даже не воспротивилась, почему не сказала ничего. Там ведь пожар был. Люди умирали. А я умирала от опытных касаний, от силы давления языка, от рванного, хриплого шепота.

Через неделю комнату вдруг озаряет яркий свет, и я разлепляю веки и вижу маму. Недовольна. Зла. Практически уничтожена. Отец в долгах, и она уже наверняка думает, как бы найти нового мужа. Лично я помню двух папочек.

— Хоть бы навестила Петра. Он до сих пор в больнице.

— Сомневаюсь, что наш брак возможен.

— А почему бы и нет? Не будете же вы разводиться. Все забудется.

— Мама, — поднимаюсь тяжело, придерживая голову, что готова отвалиться от боли. – Сомневаюсь, что брак с ним поможет тебе оставаться богатой. А меня в той семье будут презирать. Тебе меня не жалко?

Мама всегда такая радушная меняется в лице.

— Ну знаешь, Сонечка. А почему я должна тебя жалеть? Я жизнь положила на то, чтобы у тебя все было, пора бы и тебе поработать. Пиздой, раз мозгов нет. Собирайся. Мы едем в больницу. И попробуй только еще раз сказать про развод.

Она ушла, а у меня голова разболелась еще больше. Я еле встала на ноги, и посмотрела на залитый солнцем город. Где-то там бродит Герман. Один, голодный, злой. Его ищут, а значит он даже работу найти не сможет, скорее всего пойдет воровать, как мать. Мать… Интересно, может хоть у него она была нормальной. Любила его, жалела, колыбельные пела, а не просто махала рукой, отправляясь на очередное свидание.

Одеваюсь, привожу в порядок свои светлые волосы, наношу легкий макияж, чтобы скрыть темные круги под глазами, и достаю небольшую сумку.

Туда просто кладу теплую кофту, штаны и еще самый необходимый минимум вещей. Потом открываю тайник и достаю свои накопления. Немаленькие, как по мне. И потом выхожу к матери, что уже притоптывает ногой.

— Лучше бы платье надела, — ворчит она. – А что за сумка?

Глава 8.

— Сумка? — сжимаю я ручку и улыбаюсь шире. Так широко, что, кажется, сейчас треснет кожа.

— Да, что за сумка в твоей руке?! — поднимает идеально нарисованные брови мама и тянет руку, как змея.

— Это просто вещи. Я… – мозг работал просто с бешеной скоростью. Просто раньше маму вообще не волновало, что я с собой таскаю. Хоть мешок с картошкой. – Я решила остаться с Петей. Мне нужно быть с ним. В больнице. Не отлучаясь.

Мама прищурила точно такие же голубые глаза как у меня и отняла руку.

— Смотри у меня. Если вздумаешь сбежать…

— Нет, конечно, нет, — чересчур громко и заливисто я рассмеялась. – Даже не думала об этом. Ну куда я пойду?

— Это правильно. Ты же абсолютно ничего не умеешь.

И мы вместе вышли за дверь. Спустились в прохладу Белгородского утра и сели в приготовленную машину. Только и оставалось, что улыбаться и наконец подумать. Подумать о том, а что делать дальше. Жертвой на благо хорошей жизни своих родителей я быть не хочу. Правда мои желания никогда не учитывались.

Я мечтала заниматься плаванием, но мама отдала меня в фигурное катание. Не могу сказать, что я это не люблю, со временем ко всему привыкаешь. Просто сам факт. Потом я хотела поехать на олимпиаду, но мы с матерью поехали в Турцию на собрание акционеров общества Данпром. Именно там она и подцепила Владимира. Уже в четырнадцать я стала понимать, что мое мнение не будет учитываться нигде. Никогда. Оно просто никого не интересует. И судя по последнему разговору с Петей, он собирается успешно продолжить эту традицию.

В больнице, куда мы подъехали пятнадцать минут спустя, он был по виду весьма здоров. Только разглагольствовал, как ему хочется поскорее найти Германа и сломать нос в ответ. А лучше вообще оторвать голову.

А пока все ему поддакивали — ну еще бы… Сын главы учредителей клиники – я осматривала навороченную палату. Цветы и шары, которыми она была завалена не делали ее уютнее. Здесь было как в могиле. Идеально и безлико. Неестественные улыбки на лицах. Непротивно ли им с самих себя? Быть настолько лицемерными.

Где внутренний «стоп», позволяющий человеку спросить самого себя, а не хватит ли жрать чужое говно. Именно так я вижу эту ситуацию. Деньги… Конечно, все ради них, и я начинаю понимать, что это никогда не изменится, что и я привыкну к роскоши настолько, что буду точно так же себя вести. Со временем превращусь в собственную мать и, если потребуется, буду продавать свою дочь. А Герман… Он останется настоящим. Он будет всегда идти впереди, потому что его лицемерие людей никогда не волновало. Он сам по себе.

Жгучая зависть к его образу вызвала желание расплакаться. Именно поэтому я улыбнулась шире.

— Мама, — привлекаю внимание и вижу, с каким укором на меня она смотрит. Ну правильно. Перебила историю Пети. Он этого не любит. – Где здесь туалет?

— По коридору и направо, — подсказывает медсетра и делает ко мне шаг. – Пойдемте, я покажу.

— Только сумку оставь, — кивает мама и поворачивается к Пете. Тот на меня почти не смотрит. И как они хотят, чтобы мы жили вместе? Мне надеть мешок на голову? Или применить к нему волшебство, чтобы забыл, что не ему отдана была честь лишения девственности. Насильно или нет, никого не волнует.

Оставляю сумку, но только потому что несколько минут назад вытащила кошелек. Можно и без вещей. Не проблема. Главное деньги при мне.

Медсестра уже убежала, а я, сделав все маленькие и большие дела, умывшись, выглянула за дверь.

Палата принца была за углом и меня видно быть не может. Выхожу и почти сразу выбираюсь на лестницу.

Если маме хочется подставить пизду, чтобы быть богатой. Пусть подставляет свою. Мне это неинтересно, я не собираюсь улыбаться и действовать, как марионетка.