Клеймо
Шрифт:
Наконец стенные часы пробили десять, и Рыфкы-бей поднялся:
– Я велел подать экипаж. Может быть, он уже у ворот?
– Если подан, придут и скажут, - успокоил его Джемиль Керим-бей.
– Впрочем, сейчас выясним, - и, обратившись ко мне, сказал: - Узнайте быстренько, не подан ли экипаж?.
В растерянности я вскочил и, выходя из гостиной, натолкнулся на курительный столик.
***
Вслед за Рыфкы-беем стали разъезжаться и другие гости.
Через сад я направился к себе в павильон. У самого берега моря между
– Иффет-бей, вы уезжаете в Стамбул завтра?
– Вам что-нибудь угодно, ханым-эфенди?
Я невольно спросил таким тоном, словно хотел сказать: "И вам тоже что-то угодно от меня?"
Ведия-ханым склонила голову и не ответила. По её виду нетрудно было догадаться, что она чем-то расстроена.
Наше молчание затянулось, и я поспешил нарушить его:
– Совсем прохладно. Вам нужно вернуться домой,
– У меня разболелась голова. Вот я и хочу освежить её. Значит, вы завтра уезжаете. А когда вы вернётесь?
– Возможно, в четверг, - ответил я после некоторого раздумья.
– А книгу, о которой вы говорили, привезёте?
– Да. Но если я буду очень занят и не смогу приехать, то пришлю её вам. У нас на юридическом скоро экзамены. Приходится много заниматься.
– Я так и знала!- вскрикнула Ведия-ханым, даже не скрывая своего волнения.
– Наверное, мы вас вообще больше не увидим. Я изобразил удивление и натянуто рассмеялся:
– Это почему же? С какой такой стати? Ведия-ханым даже не улыбнулась.
– Из-за этой дурацкой истории сегодня вечером.
– Какой истории?.
– Не надо притворяться, прошу вас. Почему вы ему не ответили? Не поставили его на своё место?
– Кто? Я? Но простите меня, ханым-эфенди, а кто я такой? Учитель, которому платят жалованье. Разве учитель имеет право быть невежливым с гостями своего хозяина? Что гости захотят, то он и должен делать. На то их право. Разве не так?
– Вот видите, я же говорила. Хоть вы и кажетесь покладистым, но на самом деле вы очень самолюбивы.
О, Ведия-ханым была совсем не той робкой и тихой женщиной, за которую я её до сих пор принимал. Хрупкое тело её, плотно обтянутое платьем, трепетало; глаза горели страстью.
Наступило томительное молчание.
– С вашего разрешения, ханым-эфенди, я пойду.
– Завтра мы ещё увидимся с вами?
– Я должен буду уехать рано.
– Дети вас полюбили.
– Я тоже к ним привык.
– Они будут очень огорчены.
– Я тоже. Они для меня стали родными… Я всегда их буду помнить. Вас я тоже никогда не забуду. Всю жизнь я буду вам признателен за внимание, за всё, что вы для меня сделали.
– Иффет-бей, я хорошо понимаю, как оскорблено ваше самолюбие. И всё же, несмотря на это, я прошу вас остаться.
Я молчал.
– • Вы поняли почему?
На её длинных опущенных ресницах блеснули слёзы.
– Хорошо, я останусь, - глухо проговорил я, с трудом переводя дыхание, словно мне не хватало воздуха.
– Что мне теперь оскорбления!
Глава двадцатая
Это была моя первая любовь. Конечно, и до этого я влюблялся - мимолётная, быстропроходящая детская влюблённость, -
какая юность проходит без увлечений! Но ни одно из них не коснулось моего сердца.Я полюбил Ведию чистой юношеской любовью. Я жил как во сне, ничего не видя и не замечая. Всё, что происходило вокруг, потеряло всякий смысл. Мир перестал для меня существовать, он должен был лишь обрамлять эту удивительную любовь. Для этой любви рождались и умирали дни, сменялись времена года.
Мы встречались по ночам на морском берегу. Я вылезал из окна своей комнаты, прыгал прямо на набережную и шёл к развалившемуся сараю, где хранились лодки. Там я ждал Ведию.
Она стала беспечной и отчаянной, как пятнадцатилетняя девчонка, не признавала никаких опасностей, хотя нас всегда могли заметить.
Помню, как однажды ночью нас чуть не до смерти напугала залаявшая в саду собака. Пальцы Ведии, которые я сжал в своей ладони, были ледяными. И когда собака уже замолчала, мы долго ещё прислушивались к ночной тишине.
В ту ночь Ведия впервые высказала мне свои опасения:
– Нихад спит в отдельной комнате. Обычно он не просыпается по ночам, но кто его знает, - вдруг проснётся. Хватится, начнут искать в доме, а меня нет.
Подобные опасения меня не оставляли с первой нашей встречи. Однако на этот раз я постарался её успокоить:
– Ничего страшного. Подумают, ты вышла в сад подышать свежим воздухом.
– А если станут разыскивать? Придут сюда?
Я показал на тёмные воды, плескавшиеся у наших ног, и торжественно произнес:
– Тогда. Тогда я бесшумно брошусь в воду. Ты останешься здесь одна. И никто тебя не заподозрит.
Ведия сочла мои слова за шутку. Но я был искренен. Я рассказал ей легенду о мельнице в Дамладжике, а потом торжественно поклялся, что ради неё готов пожертвовать собою, как тот крестьянский парень, который ценой жизни спас честь любимой женщины.
Я вспомнил об Исмаиле и Айше ещё во время нашей первой встречи на берегу моря. Всё складывалось у нас, как в той легенде, - эта мысль, словно навязчивая идея, с каждым днём всё глубже укоренялась в моем сознании. Наша любовь была безнадёжной, и на лучший исход я и не мог рассчитывать. В сущности, я с детства привык думать о самопожертвовании, и готовность к этому была у меня в крови. Любовь потрясла меня до глубины души, чувства мои уже не вмещались в моём сердце, вот почему меня томила безумная жажда самопожертвования.
Глава двадцать первая
Прошло четыре месяца, как мы впервые встретились в саду и признались друг другу в любви. Чем я смог понравиться Ведии? Уже потом я понял это. Такая тихая на вид, безропотная и даже болезненная, она на самом деле была гордой и впечатлительной. Джемиль Керим-бей не понимал, да и не пытался её понять. И она не любила своего мужа; больше того, она ни капли не уважала его, считая Керим-бея хитрым, самодовольным и вульгарным грубияном. Она не раз повторяла, что он, дескать, не человек, а настоящая марионетка - уже несколько лет они жили врозь. Ведия рассказала мне о Джемиле Керим-бее много такого, о чём я и не подозревал: о его бесчисленных любовницах, пьянстве и распутстве, - она говорила об этом спокойно, без всякой горечи, словно её всё это не касалось.