Клинки и крылья

— Правду? — пробормотала Кетха. Она начинала понимать, но не верила своему счастью. — Так на самом деле ты не веришь в предательство Бадвагура? Не веришь в его преступление?…

— Я его отец, — с достоинством вождя сказал Котр, опуская меч. — Как я могу не верить в него? Как могу не желать его спасти? И как могу, — тут карие глаза из тёплых стали ледяными — в Бадвагуре она никогда не видела такой ненависти, — смириться с тем, что творит твой брат и его сторонники?… Нет, Кетха, — Котр опять ссутулился, без всякого желания возвращаясь к обычному облику. Запоздалая искра, взметнувшись от наковальни, высветила двери кузницы у него за спиной. — Нет больше моих сил выносить позор, которому отдался наш народ. Страх волочет нас за собой, как козлят на убой.

Раньше Кетха не слышала, чтобы старый Котр говорил так долго (больше десятка слов за раз, подумать только!..), а самое главное — с такой горечью. Она прижала руки к груди, стараясь сдержать глупые, внезапно нахлынувшие слёзы; но перед глазами уже мерцала туманная пелена.

— Страх перед королевой Альсунга?

— О да. Страх перед королевой Хелтингрой, белой ведьмой… И теми древними силами, которым она служит, — Котр с отвращением потряс головой, не выпуская меча. — Твой Тингор и много кто ещё — да что там, почти все — думают, что мы не сможем им сопротивляться. Что биться против Альсунга в новой войне нет никакого смысла. А я думаю и вижу другое, — он любовно провёл заскорузлым ногтем по рукояти — в точности как Бадвагур водил по своей резьбе. — Никогда ещё агхи не были безропотными козлятами. Никогда не предавали тех, с кем были в союзе — даже если это «всего лишь Ти'арг», как говорит вождь Далавар… Раз ты увидела меч, я не стану больше скрываться, дочь Кольдара. Скоро придут большие перемены. Скоро все, кто захочет, смогут сражаться за свою свободу против тёмного колдовства.

— То есть… поддержать врагов Хелт?

— Вот именно, — кивнул Котр. — И дело моего сына. Чтобы он вернулся сюда оправданным… И чтобы смог взять в жёны одну упрямую, надменную девчонку. Ту, что не удосужилась за всё это время заглянуть к нам — ты случайно не знаешь такую, дочь Кольдара?…

Вот это уже просто нельзя было выдержать. Кетха удивлялась, как не сломалась раньше. Шмыгнув носом, она бросилась к старику (он, к счастью, вовремя отложил своё творение) и молча уткнулась лицом ему в грудь.

…— Храни его, Катхаган. Храни его на земле, под землёй и в море. Храни его на войне и в мире, в пути и у очага, рядом с друзьями и врагами. Пусть камни под его ногами будут крепкими, как его душа и слово. Пусть уныние оставит его, как реки в наших горах весной оставляют ледяные доспехи. Смилуйся над моим сердцем, Катхаган. Смилуйся и приведи его домой.

Так шептала Кетха, дочь Кольдара из клана Белой горы, приникнув макушкой к стопам статуи Катхагана в тёмном каменном святилище. Но разноцветные камни статуи были холодны, а её глаза, сделанные из кусочков бирюзы, ничего не отвечали на её молитву.

ГЛАВА I

Лэфлиенн (западный материк). Пустыня Смерти, Молчаливый Город

Лететь на драконе оказалось для Тааль не так странно, как находиться в новом теле. Всё-таки высота естественна для майтэ; неестественно, лишь если дарит её кто-то другой.

Полупрозрачные кожистые крылья неуловимо-текучего цвета поднимались и опадали по обе стороны от Тааль. Сквозь них просматривались и небо, и песок Пустыни, щедро облитый рассветными лучами, и серовато-белые развалины Молчаливого Города, к которому направлялся дракон. Но крылья были вполне реальны, как и широкая, бугристая драконья спина под Тааль. Вдоль позвоночника дракона тянулась цепь гребней — изящно-заострённых, вместе напоминавших волну ряби на озёрной воде, — и Тааль, по совету своего нового спутника, уселась меж двух таких гребней. Обхватив новыми ногами позвоночник дракона, защищённый чешуйчатым панцирем (чешуйки в среднем были с ладонь Тааль и больше), она чувствовала себя почти уютно и совсем не боялась не удержаться — так, будто за спиной остались её собственные крылья…

Мелькнула тоскливая мысль: долго ещё придётся привыкать без них. Почему-то Тааль не сомневалась, что на этот раз крылья к ней не вернутся.

Возможно, не боялась она ещё и потому, что дракон летел невысоко и осторожно, без резких рывков или рискованных поворотов. Сама Тааль бывала очень даже склонна к ним, но его выбору сейчас скорее радовалась… Точнее, радовалась бы, если бы не была вот так, до отстранённого бесчувствия, ошеломлена всем происходящим.

Дракон разворачивался при помощи длинного, гибкого хвоста с острым треугольным наростом на кончике; взбираясь на своё место (с усилиями, потому что ноги нетвёрдо держали её), Тааль успела заметить мерцающие на хвосте разводы — по-видимому, когда-то его украшал богатый узор, словно на крыльях бабочки… Когда-то — когда дракон ещё не обрёл вот такую полувоздушную форму. Тааль хотелось верить, что он не всегда был таким, не всю жизнь… Сколько живут драконы? От одной мысли об этом у неё перехватывало дыхание — сильнее, чем от жаркого ветра, бьющего в лицо. За весь короткий полёт она больше ни разу не оглянулась на хвост, но ощущала, как каждое его движение упруго отзывается в драконьем позвоночнике.

Проводник Тааль сидел впереди, за следующим гребнем, и она обхватила его спину неуклюжими руками, беспёрыми, лишёнными когтей; как и ноги, они пока казались чем-то чужеродным, пригнанным кое-как. Или, может быть, иллюзорно-призрачным, подобно дракону… К слову, Тааль подозревала, что её бескрылого спутника тоже разве что с натяжкой можно назвать живым. Его кожа, конечно, была не прозрачной и ртутно-текучей, а просто бледной и прохладной, несмотря на палящее солнце; ветер путал лёгкие тёмные волосы, небрежно собранные в хвост какой-то тесёмкой; чуткие пальцы то и дело дотрагивались до драконьей чешуи там, где туловище переходило в шею: бескрылый направлял полёт, и гигантское существо подчинялось каждому ласковому прикосновению. Но Тааль, смущённо касаясь узкой спины и ощущая вздымавшиеся от дыхания рёбра под тонкой тканью одежды, всё же отлично видела, что её спутник не отбрасывает тени. Видела она и то, как солнце временами начинает просвечивать сквозь его скулы и высокий открытый лоб; и ощущала, как весь его облик, по мере приближения к полуразрушенным стенам, становится всё более бестелесным — сотканным из теней, и лунного света, из чужих снов и чужой памяти. Плоть то истончалась и таяла под её руками, то вновь обретала плотность — как только она задумывалась об этом. Тааль не знала, смущает ли бескрылого своей наблюдательностью, и мысленно благодарила его за молчание.

Молчание, впрочем, тянулось не так уж долго: полёт скоро подошёл к концу. Увидев, как приближается земля, Тааль испытала знакомый укол сожаления. Лишь в небесах, пусть даже невысоко, можно быть по-настоящему счастливым… На земле возвращаются боль, и тревога, и невыполненные обязательства с дурными снами, с чередой суетных забот. Они приходят, как только воздушный океан перестаёт колыхаться под ногами, а пьянящая свобода — врываться в лёгкие. Лишь в небесах можно сполна чувствовать, что живёшь.

Дракон перелетел через источённую древностью стену с белыми воротами и, лениво поведя змеиной головой, стал снижаться. Вскоре все четыре лапы заскребли по песку, а перед глазами Тааль выросло второе, внутреннее кольцо стен. Теперь они были так близко, что она различала полустёртую резьбу на камне: круглые древесные кроны, и какие-то махины, переплывающие море, и драконы, драконы, драконы — десятки огромных, с любовной точностью высеченных драконов. Какие-то из них замечательно сохранились, от других остался лишь размытый силуэт, одно ущербное крыло или половина лица (отчего-то уже не хотелось говорить: морды…) Пока проводник подавал ей руку, помогая спуститься, Тааль ошарашенно смотрела на драконов величиной с галку и высотой с башню, на драконов с рогами, на драконов, дышащих водяным паром (мастера древности выскоблили каждую капельку, чтобы вода и без цвета легко отличалась от пламени)… Чешуя одного из драконов напоминала кружевные воронки. На каменной плите он обвил цветущее дерево — может быть, поэтому сам походил на громадный цветок.

— Я никогда не думала… — пробормотала она, силясь подобрать слова. Тааль спрыгнула на песок, уже успевший раскалиться. Он обжёг кожу пяток — новую, уязвимо-тонкую, — так, что она вскрикнула от боли. Чтобы устоять, пришлось схватиться за плечо провожатого. — Не думала, что…

— Что они такие разные? — с улыбкой закончил бескрылый. Бережно обхватив Тааль одной рукой, другой он погладил драконью морду — или, скорее, коротко потрепал меж ноздрей. Он явно знал, где именно гладить: чешуйки там были частыми, узкими и нежными; дракон благодарно фыркнул и заурчал, жмурясь с доверием старого друга. Потом отстранился, по-кошачьи напрягся, присев на лапы, мощно оттолкнулся и взлетел; Тааль заслонилась ладонью, но в лицо ей всё равно брызнул фонтан песка.

— Да, — кивнула она, с завистью провожая взглядом полупрозрачное существо. Переливаясь всеми оттенками от зелёного до густо-фиолетового, дракон описал плавный круг над ними, издал прощальный рык и скрылся за кольцом стен. Ещё несколько ударов сердца она слышала шорох его крыльев, а затем вернулась тишина. — Да, наверное. Это по-прежнему так или?…

Тааль боялась договаривать — боялась услышать жестокую правду о том, что все эти удивительные существа исчезли или стали бесплотными призраками. Её спутник вздохнул и на мгновение прикрыл дымчато-серые, лишённые всякого определённого выражения глаза. В таких глазах нетрудно потеряться; и что-то подсказывало Тааль: терялись многие.