Клинки Ойкумены
Шрифт:
– Когда мне прийти за удостоверением?
Инспекторша облизнулась:
– Вечером. После шести.
– Рабочий день, – осторожно напомнил Диего. Ему казалось, что он спит и видит сон: кошмар или праздник, не разберешь. – У вас на входе табличка. Там написано: «Рабочий день с десяти утра до шести вечера».
Он помолчал и добавил, сам не зная зачем:
– Ноль-ноль.
– Это в спорте «ноль-ноль», – инспекторша колыхнула грудью. Шелк плеснул искрами, заволновался. – Когда ничья. А рабочий день, он до восемнадцати. Тут ты прав, дружок. Приходи в семь, я успею принять душ. Заодно и корочку свою заберешь.
– Сеньорита…
– Сеньора. Сеньора Чахая Ирам. Можно просто Чахая.
– Вдова? Мои соболезнования…
– Почему вдова?
– Так ваш муж жив?
– Мой муж нас всех переживет. Это такая сволочь…
– Как же вы…
– При живом-то муже? – перебила его инспекторша. Глаза ее сверкнули насмешкой: пара черных маслин. – Дружок, ты откуда взялся? Из Морального Легиона? Приходи, все будет на высшем уровне. Если хочешь, могу и мужа позвать. Он любит чернявых. Ну что ты моргаешь? Здесь Хиззац, здесь пляшут.
Здесь пляшут, мысленно повторил Диего. Он уже привык к этой идиоме. Сжился с ней, как с любимой мозолью. Таксисты, портье, уличные разносчики, торговцы жареной рыбой, мальчишки с верфей, жулики и миссионеры – все к месту и не к месту, поперек брани, рекламы или проповеди, вставляли: «Здесь Хиззац, здесь пляшут!»
– А если я не приду?
– Тогда завтра, с утра. Заберешь удостоверение, и чеши яйца.
Черт возьми, выругался Диего. Вульгарность инспекторши бесила его. Плюнуть и уйти? И далеко ты, дружок, уйдешь без статуса беженца?
– Вы мне выдадите мой документ?
– С утра? Выдам, конечно.
– А как же…
– Что ж я, зверь? Я не зверь, а ты дурак…
– У меня есть невеста, – сказал Диего и понял, что краснеет.
– Дважды дурак, – инспекторша пожала могучими плечами. – Невеста у него! Ну и приходил бы с невестой… Слушай, может, ты импотент?
Потертые ножны рапиры хлопали по крупу гнедого в такт размашистой иноходи. Диего поправил перевязь: случалось, лошади от таких похлопываний нервничали, не понимая, чего от них хочет всадник. Нисколько не сбившись с шага, гнедой скосил на седока влажный темный глаз – с благодарностью, как почудилось Пералю.
– Подтяни-и-ись! – донеслось спереди.
Диего пришпорил жеребца, выполняя приказ – раньше, чем до него дошла вся невозможность происходящего. Пылающие змеи вгрызаются в плоть, в мозг, в душу. Горит Карни, горят бесы, высвобождая из-под безобидной личины инопланетян свою истинную сущность. Ослепительные лучи соединяют людей – людей?! – в сатанинскую пентаграмму. Разверзаются небеса, чернее смертного греха; колючие огни прыгают навстречу…
Что было дальше?
Дальше – скачка. Десять всадников под мерцающим небом, сплетенным из радуг. Каменистая степь под копытами. Жухлое разнотравье, редкие кусты можжевельника, семейство пиний. Точь-в-точь окрестности Даламара, где Диего довелось нюхнуть пороху. Так и кажется: вот-вот впереди поднимутся угрюмые крепостные стены, а за ними – ослепительная белизна дворцовых построек, лазурь и золото храмовых куполов…
Вместо крепости на горизонте проступила цепочка пологих холмов. Диего оглянулся. Позади таяли в туманной дымке горные пики, за ними полыхал багровый закат. Неужели так выглядит преисподняя? Или это ее преддверие?!
«Где мы? – кричала душа маэстро. – Что вы с нами сделали, чертово семя?!»
– Мы в космосе!
Теперь они скакали бок о бок: Диего на гнедом жеребце – и Карни на белой кобылице, в дамском седле.
– В космосе? – он взмахнул рукой. – Это космос?!
Жест вобрал в себя все: цепь холмов, степь, отряд всадников. В ответ донья Энкарна рассмеялась, счастливая как ребенок. На ней было дорожное платье, хорошо знакомое Диего, и те украшения, что девушка надела на себя, следуя совету рыжего толстяка. Космос, значит? Господи, помилуй! Бесы свели Карни с ума!
– Да, мой ястреб! Мы летим в колланте!
– Летим?
– О да!
– Прикажешь мне не верить своим
глазам?– То, что ты видишь – галлюцинативный комплекс. Вторичный эффект Вейса. Я читала о нем в энциклопедии.
– Дьявольское наваждение?!
– Дьявол тут ни при чем, сеньор Пераль.
С другой стороны к Диего подъехал гематр на вороном коне. Три лошади шли голова к голове, держа строй, как на параде. Этого не могло быть: мастер-сержант Пераль никогда не ходил в конном строю. А уж Карни – и подавно… Мысли соскальзывали на вещи привычные и понятные, пытаясь оградить рассудок от подступающего безумия. С упрямством смертника, просто-таки мечтающего о петле и эшафоте, Диего заставил себя вернуться к разговору – Господи помилуй! – разговору с бесом о непричастности дьявола к дьявольским козням.
– Хотите сказать, мы скачем на лошадях по космосу? – голос маэстро сочился сарказмом. Так спелый плод истекает липким соком, стоит лишь хорошенько сжать его в кулаке. – Вот уж воистину чудо Господне!
– Мы не скачем. Это не лошади. И да, это Космос. Ваше сознание так его воспринимает. Ваше и сеньориты Энкарны.
– А ваше – нет?
– Я коллантарий. Мы все тут коллантарии, кроме вас двоих.
– Кто же мы? Жертвы адских аферистов?
– Вы – наши пассажиры.
Мимоходом Диего отметил, что беседует с гематром без малейших неудобств. Казалось, они не едут верхом, покачиваясь в седлах, а дружески прогуливаются по залитой солнцем улице. Будь лошади и степь реальными, разговор состоял бы из кратких выкриков и долгих пауз – иначе не перекрыть голосом топот копыт, не расслышать ответов собеседника.
– Наваждение – ваша работа? Вы наслали его на нас?!
– Нет. Просто ваш мозг воспринимает тот слой реальности, который ему привычнее, и отвергает другой.
– Слоистое восприятие! – возликовала Карни. – Я пыталась ему научиться. Но у меня ничего не получилось…
– Слоистое восприятие – аналог близкий, но вряд ли точный…
Диего не понял, согласился мар Фриш или возразил. По правде говоря, он вообще ничего не понял.
– Я попробую объяснить, сеньор Пераль, – гематр без труда прочитал затруднения, написанные на лице маэстро. – Перестаньте считать нас исчадиями ада. В том, что сейчас происходит, нет ни капли сверхъестественного. Представьте себе космический корабль. В нем есть экипаж и пассажиры. Пилот видит в рабочей сфере одну картину. Пассажир, обедающий в ресторане – другую. У экипажа – космос, окружающий корабль. На него накладываются графики, таблицы, диаграммы, навигационные пометки. Все, что нужно для прокладки курса. У пассажира – тарелка с солянкой по-сеченьски. Графин с водкой, настоянной на березовых почках; корзинка с ломтями хлеба. Даже если в ресторане включат обзорники, пассажир не увидит всего того, что видит экипаж.
– Значит, вы-коллантарии видите больше нас-пассажиров?
В сотый раз донья Энкарна опередила своего тугодума-ястреба, буквально сняв вопрос с языка Диего.
– Совершенно верно.
– А можно включить нам обзорники?!
Лишь затянувшаяся пауза давала возможность определить, что гематр колеблется. Реальность, иллюзия, ад, просторы галактики – лицо мар Фриша оставалось непроницаемым. В черных одеждах, на вороном жеребце, гематр ехал подобно ворону, опустившемуся на седло.
– Это опасно, сеньорита, – наконец каркнул он. – Это может оказаться серьезным потрясением для вашей психики. Я не ручаюсь за последствия.
Тысяча чертей! Диего полагал, что давно вышел из щенячьего возраста, да видно, ошибся. Достаточно было гематру сделать выпад в сторону Карни, и сердце забилось в неподобающе быстром ритме, а руки сами сжались в кулаки.
Маэстро подбоченился:
– Для начала попробуйте на мне!
– Боюсь, вы готовы еще меньше…
– Как ваша рана, мар Фриш? – перебил гематра Диего.
– Сейчас, в волновом состоянии, я полностью здоров. Когда мы прибудем на Хиззац, от моей раны не останется и следа. От ваших, кстати, тоже. Восстановление малого тела происходит по исходной, полностью здоровой матрице.