Клинки против смерти

Смысл послания был таков: “Если до завтрашней полночи ты не принесешь украшенный самоцветами череп в комнату, что принадлежала Кровасу и где хозяин теперь Слевьяс, мы начнем убивать северянина”.

Следующим вечером туман вновь вполз в Ланхмар. Звуки глохли в нем, таяли факелы в обрамлении ореолов. Было еще не поздно, хотя полночь уже приближалась и улицы полны были суетящихся лавочников и ремесленников, хохочущих после первой чарки, да отпускников-матросов, разыскивающих первую же податливую служанку. На улице рядом с той, где находилась Обитель Воров, — называлась она улицей Торговцев Шелком — толпа начинала редеть. Купцы закрывали лавки, время от времени обмениваясь с конкурентами шумными приветствиями и проницательными вопросами, промеряющими глубины торговли. Несколько купцов с любопытством глядели на узкий каменный дом, что тонул в громадной тени воровской Обители, в узких щелях верхних окон его сиял теплый свет. Там со слугами и наемной охраной жила некая Ивлиса, рыжеволосая девица, иногда плясавшая перед властителями… к ней относились с уважением, не столько по этой причине, а потому, что, как говорили, была она любовницей мастера Гильдии Воров, от которой откупались торговцы шелком. Но в тот самый день прошел слух, что старый мастер умер, а на место его заступил новый. И торговцы шелком рассуждали, останется ли Ивлиса в фаворе и не в страхе ль затворилась дома?

К ним, изогнутой клюкой нащупывая щели между гладкими камнями мостовой, подошла хромая старушонка. В черном платке на голове и черном плаще она казалась частью ночного тумана, и один из купцов едва не столкнулся с нею, не сразу заметив ее в сумраке. Он помог ей обойти грязную лужу и, сочувственно ухмыляясь, выслушал жалобы на щербатую мостовую и множество бед, отовсюду грозящих бедной старой женщине. Она отправилась дальше со старческим бормотанием на губах: “Идти, надо идти, осталось еще чуть-чуть. Надо быть осторожной. Старые кости так хрупки, так хрупки”.

Ученик красильщика второпях неловко врезался прямо в нее и отправился дальше, даже не глянув, устояла ли на ногах старуха. Но не успел он сделать и двух шагов, как меткий пинок обрушился на его спину. Он неуклюже обернулся, но заметил лишь семенившую прочь согбенную фигуру, неуверенно постукивавшую клюкой. Глаза и рот его широко открылись, невольно он сделал несколько шагов назад, не без суеверного страха почесывая затылок. А ближе к ночи отдал матери половину своего заработка.

Старуха остановилась перед домом Ивлисы, несколько раз неуверенно поглядела на освещенные окна, словно зрение отказывало ей, а потом с трудом поднялась на несколько ступеней к двери и слабо постучала в нее клюкой. Подождав немного, она постучала снова и выкрикнула раздраженным высоким голосом:

— Впустите меня, впустите! Я несу весть от богов обитательнице этого дома. Эй там, внутри, впустите меня!

Наконец отворилось окошко в двери, и хриплый глубокий голос произнес:

— Убирайся, старая ведьма. Сегодня сюда никто не войдет.

Но старуха продолжала упрямо твердить:

— Впустите меня, говорю. Я вижу будущее. На улице холодно, туман леденит мое старое горло. Впустите меня. Этой ночью, хлопая крыльями, ко мне прилетела летучая мышь и поведала о зловещих предзнаменованиях, сулящих беду этому дому. Мои старые глаза умеют видеть то, чего еще нет. Впустите меня, говорю.

В окне над дверью обрисовалась стройная женская фигура и тут же исчезла. Словопрения привратника со старухой длились еще какое-то время. Потом с лестницы в доме послышался мягкий грудной голос.

— Впусти ведунью. Она ведь одна. Я поговорю с нею.

Дверь слегка приоткрылась, и фигура в черном плаще протиснулась внутрь. Дверь немедленно захлопнули и наложили засовы.

Серый Мышелов поглядел на троих телохранителей, что наготове застыли у двери в потемневшем зале. У каждого — два коротких меча. Они явно были не из Гильдии Воров и держались настороже. А потому Мышелов не забывал астматически чихать, горбиться и, по-старушечьи привизгнув, поблагодарил открывшего ему дверь.

Стража отступила с нескрываемым отвращением на лицах. Вид у Мышелова был отменный — все лицо его покрывала хитрая смесь жира и серого пепла, усеянная уродливыми бородавками из воска, на лоб спадали седые клочья волос со скальпа самой настоящей ведьмы — так уверял его Лаавьян — цирюльник, что продал парик, укрывавший теперь шевелюру искателя приключений.

Мышелов медленно ковылял по лестнице, тяжко опираясь на клюку и останавливаясь через каждую пару шагов якобы отдышаться… Ползти вот так улиткой было трудно, особенно когда до полуночи оставалось уже так немного времени. Но сегодня он уже трижды пытался попасть в этот надежно охраняемый дом и прекрасно понимал, что даже легкая неловкость мгновенно выдаст его, но прежде чем он успел осилить пол-лестницы, грудной голос наверху отдал распоряжение, и темноволосая служанка в черном шелковом одеянии заторопилась на помощь ему, бесшумно ступая босыми ногами по камням пола.

— Ты очень добра к старухе, — проскрипел он, с удовольствием погладив нежную руку, подхватившую его под локоть. Вдвоем они пошли вверх быстрее. В мыслях Мышелова был только украшенный самоцветами череп. Ему даже смутно казалось, что он видит дрожащий яйцевидный коричневатый контур над лестницей. Этот череп открывал ему путь в Обитель Воров, путь к спасению Фафхрда. Конечно, едва ни Слевьяс, получив череп, сразу же освободит друга. Но с черепом в руках Мышелов сумеет поторговаться. Иначе — придется штурмовать логово Слевьяса, и воры будут уже наготове. Вчера ночью счастье и обстоятельства были на его стороне. Второй раз такому не повториться. Пока эти мысли ворочались в голове Мышелова, он глухо бормотал и скулил что-то о высоте лестницы и негнущихся старушечьих суставах.

Служанка провела его в комнату, пол которой был устлан коврами, а стены задрапированы шелком. С потолка на тяжелых бронзовых цепях свисала погашенная медная лампа с чеканным туловом. Слабый свет и легкий аромат струились от расставленных на столиках бледно-зеленых свечей. Здесь были кувшинчики с благовониями, низкие пузатые горшочки с притираниями и прочие предметы туалета.

Посреди комнаты стояла рыжеволосая девица, которую он видел уносящей череп из комнаты Кроваса. Была она в платье из белого шелка. Блестящие волосы ее багровели цветом осенней листвы и были высоко подколоты золотыми шпильками. Теперь он мог разглядеть ее лицо, в особенности жесткий взгляд желто-зеленых глаз, так не вяжущийся с пухлыми мягкими губами и золотистой кожей. В напряженной позе ее он почувствовал беспокойство.

— Ты читаешь будущее, старуха? — вопрос звучал как приказ.

— По руке и волосу я читаю судьбу! — отвечал Мышелов, добавляя к старушечьему фальцету загробную нотку. — По ладони, и сердцу, и глазу. — Он заковылял вперед к девице. — Да и мелкая живность поверяет мне свои секреты. — Тут он внезапно выхватил из-под плаща черного котенка и ткнул им чуть ли не в лицо девицы. От неожиданности та отшатнулась и взвизгнула, но он успел заметить, что жест этот утвердил ее во мнении, что перед нею настоящая ведьма.

Ивлиса отослала служанку, и Мышелов поторопился использовать предоставившуюся возможность, пока не улетучился почтительный трепет в душе девицы. Он заговорил о судьбе и роке, о предзнаменованиях, зловещих и добрых, о деньгах, о любви и о путешествиях по воде. Зная обычные среди танцовщиц Ланхмара суеверия, он играл на них, как на флейте. Помянул “случайного знакомого с черной бородой”, что умер вчера или умрет сегодня, не называя, конечно, его имени, чтобы слишком точным предсказанием не заронить подозрений. Он сплетал факты, догадки и обобщения во впечатляющую воображение сложную паутину.

Наконец нездоровое стремление заглянуть в неизвестное будущее победило, и, закусив нижнюю губу, девица склонилась вперед, тяжело дыша и перебирая тонкими пальцами. Поспешные вопросы в основном касались жестокого рослого мужчины с холодным лицом, в котором Мышелов признал Слевьяса, и еще — покидать ей Ланхмар или нет.

Мышелов потоком изливал слова, не забывая время от времени кашлянуть, чихнуть или заклохтать для вящей убедительности. Временами ему уже и впрямь начинало казаться, что уста его — уста ведьмы, исторгающие отвратительные откровения.