Клинок трех царств

«Ну а что же делать, если этого добра у меня много! – в прошлые годы отвечала она на эти насмешки. – Курам скормить! Или на старость засолить?»

Сами Витляна и Правена приготовили только по одному, зато позаботились поверх окрашенной скорлупки расписать узорами, будто игрушку. Витляна точно знала, кому должна отдать свое; Правена знала, кому не хочет его дарить. А кому хочет – лежала на сердце некая надежда…

– Пойдем пока… – Правена потянула Витляну за руку. – Нужно же еще… Помнишь, я тебе говорила, мне княгиня велела? Ну… чтобы привести…

– А! – Витляна вспомнила. – Пестряныч!

– Тови? – Влатта, рывшаяся в своих пожитках, обернулась. – Он в избе у госпожи. Привести вам его? Да где же этот гребень, даймон его взял? Госпожа бранится, если я на двор нечесаная выхожу.

– Пойдем сами, – с мольбой прошептала Правена. – Она же до полудня будет возиться.

– Ну, пойдем, попросим Фастрид. Мы тебя ждем, слышишь? – строго напомнила Витляна Влатте.

– Я как лист перед травой!

Правена фыркнула, не очень-то веря. Безалаберную Влатту они с Витляной знали очень хорошо: были ровесницами и в один год стали взрослыми девушками. Четыре лета назад, в такой же ясный день, когда наряженная в новое зеленое платье земля-мать ткала себе поясок из прохладных прядей ветра и золотистых теплых лучей, расшивала его щебетом малиновки и дрозда, они все три одна за другой залезли на березу, а потом спрыгнули вниз, и Сияна с Огняной, старшие сестры Правены, тут же надели на каждую из них нарядную девичью плахту. Держана, старшая сестра Витляны, опоясала их новым поясом, и они стали такими же, как их сестры, готовыми невестами. Когда завивают кольцами ветви на березах, девам-одногодкам полагается поцеловаться через венок, и они становятся как сестры. Посестримство сохраняется на всю жизнь, и даже когда у бывших девок уже появятся дети и внуки, они, сойдясь где-нибудь на «бабьих кашах», будут вспоминать этот весенний день.

Конечно, среди населения киевских гор, предградий и разных выселок имелись и другие девушки, в тот же день надевшие плахту – Киев-то город большой. Но Витляна, Правена и Влатта выросли в дружинном кругу, принадлежали к семьям бояр, воевод и гридей, а в нем не только мужчины, но и женщины с детьми держались поближе друг к другу, не очень смешиваясь с простыми киянами. Это была самая что ни есть «русь», в нее же входили варяги-хирдманы и полуваряги из смешанных семей. Этот круг говорил на «русском» языке, то есть схожим с варяжским, но изменившемся за несколько поколений среди славян. Славянский язык в нем тоже все знали и могли свободно говорить на любом из двух, а богов почитали и тех, и других; мужчины держались скорее варяжской веры, а женщины – славянских обычаев, унаследованных от местных матерей и бабок. У Правены мать была славянка-уличанка, отец – варяг из свеев; у Витляны мать и отец сами были смешанного происхождения. В жилах Влатты славянской крови не было ни капли, но выросла она в тех же обычаях и лишь иногда вставляла греческие слова.

Но и в этом кругу за общими занятиями сходились девушки разного положения. Витляна была самой знатной девой в Киев, кроме княжны: дочь Уты и воеводы Мстислава Свенельдича, она была племянницей самой княгини Эльги. Даже когда эти три девушки лазили на березу, на опушке рощи сидели на траве трое здоровенных парней с длинными волосами, заплетенными в несколько косичек – бережатые отца Витляны присматривали, чтобы с младшей воеводской дочерью ничего не случилось. Ведь став полноправной невестой, она превратилась в очень и очень дорогую добычу…

Если бы Влатту кто-нибудь похитил, Фастрид бы только обрадовалась. Ее мать, Акилину, Хельги Красный привез из первого Ингварова похода на греков и взял в младшие жены. К тому времени он уже два года был женат на Фастрид, и перед самым началом похода у них родился сын, Торлейв. Понимая, что с войны может не вернуться, Хельги Красный не спускал корабли до родов жены и тронулся в путь, только убедившись, что обзавелся сыном. Все войско в это время ждало его близ устья Дуная, к большому недовольству Ингвара и воевод. Очень может быть, что эти несколько дней задержки и дали возможность тогдашнему василевсу, Роману Старшему, и патрикию Феофану, которому он поручил оборону столицы, подготовить к бою ветхие огненосные хеландии…

Год спустя сына родила и Акилина. Она назвала его Патроклом, а в доме его по матери прозвали Орлец [7] . Акилина была собой хороша на редкость – Влатта унаследовала от нее золотые волосы, и Акилина уверяла, что в этом сказывается ее родство с истинными эллинами, которые когда-то давно переселились в Малую Азию. Отцом Влатты был Бёрге Темнота, воспитатель Торлейва; Акилина сошлась с ним уже после гибели Хельги. Влатта не имела кровного родства с княжеской семьей, как Хельги и Торлейв, но все, с самого Торлейва начиная, считали ее кем-то вроде его названой сестры. Лицом она была не так хороша, как ее мать, зато отличалась приятной телесной пышностью, а на ярких, полных губах ее при виде мужчин расцветала задорная улыбка. Довольно легкомысленная и ленивая, она была всегда весела, покладиста и не обижалась на попреки.

7

Имя Акилина означает «орлица».

Бёрге Темнота умер года три назад, а прошлой зимой умерла и Акилина. И то диво, что гречанка, рожденная в Константинополе, сумела так долго прожить в этом северном краю, где виноград не может расти, а вода зимой превращается в камень. Влатта осталась полной сиротой, и другая хозяйка прижала бы ее, но Фастрид даже стала к ней мягче. И в Акилине, и в самой Влатте для Фастрид заключалась часть памяти о Хельги Красном – его отваге и жизнелюбии, и каждая такая часть была для нее драгоценной.

Правена занимала между двумя посестримами среднее положение. Ее отец, Хрольв Стрелок, был из самых давних хирдманов покойного князя Ингвара; после смерти Ингвара он какое-то время был сотским гридей юного князя Святослава, а в последние годы осенью и зимой исполнял поручения по сбору дани. Ее семья принадлежала к двору князя Святослава, а две другие – к ближикам княгини Эльги, его матери и соправительницы. Между той и другой дружиной часто случалось нелады, затрагивавшие и женщин, но Правена, по складу скромная, но храбрая и преданная, всегда была рада повидаться с посестримами.

Когда две девушки снова показались во дворе, Витляна опять подумала: до чего же в Киеве ранняя весна! На реке Великой, где она прожила несколько лет, в эту пору еще мог пойти снег, а здесь от зелени ветвей и травы и вправду веет летом! Печей в избах уже не топили, и готовить хозяйки наладились в летних печах на воздухе. На солнце даже было жарковато в белой шушке из тонкой шерсти.

Агнер у конюшни толковал с конюхом-хазарином, Касаем, Фастрид стояла под навесом на крыльце.

– А Тови поднялся? – обратилась к ней Витляна.

– Подите посмотрите. – Фастрид посторонилась, бросив пристальный взгляд на смущенную Правену. – Если нет – будите.

– Я здесь обожду. – Правена остановилась на крыльце в тени навеса. – А ты иди.

– Ты иди! – Витляна повернулась к ней. – Это тебе княгиня велела его доставить.

– А на что княгине Тови? – удивилась Фастрид.

– Ну… – Правена поджала губы, надеясь, что Фастрид сама догадается. – Говорит, он все… грустный ходит. А то игрище, круги, пляски – развеется… Прошлым летом он в Царьграде был, так может, хоть сейчас выберет себе кого-нибудь… Это княгиня сказала.

– Кого он выберет, я ту ятровь и приму, – заверила Фастрид. – Он у меня с трех лет старшим мужчиной в доме остался, я давным-давно ему сказала, что жену выбирать – полная воля его. Кого укажет, я ту и посватаю.

– Если парень не захочет, возьмите меня, – раздался позади них хриплый голос. – Твой сын, Фастрид-хатун, слишком разбаловался. Его две такие красавицы дожидаются, а он и не пошевелится.

Правена обернулась – пока они разговаривали с Фастрид, Агнер неслышно подошел и остановился у самых ступеней. Теперь его руки были опущены, позволяя видеть шрамы на широкой груди, толстую серебряную цепь с «молотом Тора», волчьим клыком и еще какой-то косточкой. Темная от многолетнего загара кожа мешала поверить, что родился этот человек в Хедебю, где большую часть дней в году идет дождь. В бороде на щеках мелькала седина, но, будучи основательного сложения, Агнер с возрастом не похудел и не растолстел, только мышцы его приобрели крепость камня, а широкую мускулистую грудь, казалось, можно использовать вместо наковальни. От него веяло памятью невообразимо дальних дорог и бесчисленных пережитых опасностей. Подумалось: тот, кто прошел через все это и вернулся, должен быть бессмертным. Правена невольно вгляделась в обереги на его груди, отыскивая тот, что дает бессмертие: наверное, вон та чудная косточка, таких никто из киян не носит. От ветхих стариков, переживших обычный век, веет Навью, но то, что выходец с того света был еще далек от дряхлости, делало его нечеловеческую живучесть даже более жуткой. От одного взгляда на Агнера – на его смуглую кожу, бугристые мышцы, вздутые вены на руках, морщины обветренного лица, повязку на глазу, косички и бусины бороды, выдававшие склонность к щегольству, толстый витой браслет из серебра – Правену пробирала дрожь испуга и веселого возбуждения.

– Охотно схожу с вами на гулянья, банаат [8] . – Агнер подмигнул уцелевшим глазом. – Я не так молод и красив, как тот ленивый парень, зато и не столь привередлив.

– Девушки от тебя разбегутся, Агнер, – мягко сказала Фастрид.

– У меня есть чем приманить их обратно. – Агнер снова подмигнул Правене: живо угадал что в этой деве скорее найдет сочувствие. – Любая, кто взглянет на меня благосклонно, станет госпожой моей жизни и трех сундуков шелка.

При его невозмутимом лице это выглядело не игриво, а так многозначительно, что Правена растерялась. Ей как будто подавал непонятные, но наверняка важные знаки кто-то из богов. Едва ли Агнер и впрямь собирался свататься к какой-то из этих юных дев, однако прозвучало это так серьезно, что Правена едва не засмеялась, и даже Витляна недоверчиво двинула бровью.

8

Девочки (арабск.)