Клокотала Украина (с иллюстрациями)

— Нет, сестра! Хочу я быть сам себе паном. Попробую еще податься на край света крещеного. Уж там не достанет меня польская администрация.

— А татары?

— Нам к сабле не привыкать. Собирайся и ты, Каленик: земли там немеренные.

— И на них пан тоже родится, — ответил Добрыдень, безнадежно махнув рукой. — Нет, Гнат, казаку нужно за саблю браться, а не за землю.

— Да уж подумывают... В ярме казак ходить не будет.

На следующий день, у самого Стеблева, Верига догнал Богдана Хмельницкого с двумя джурами [Джур, джура - ординарец]. Писарь войска Запорожского теперь был понижен: он стал чигиринским сотником. Понижена в чинах была почти вся казацкая старшина, и Богдан Хмельницкий видел теперь, что никакими услугами короне не уничтожить образовавшуюся пропасть. Напрасно иные казаки возлагали надежды на сладкие обещания короля польского Владислава IV — сейм все равно решил по-своему — против казачества. А короли Речи Посполитой как были только украшением, так и остались; значит, верно-таки говорит Кривонос: казакам полагаться надо только на саблю. Это будет и право и закон! Хмельницкий тяжело вздохнул, ощутив всю значительность решения, единодушно принятого старшиной [Старшина – собирательное название казацкой верхушки, командования] на раде. «Право и закон! — повторил он. — Но за это нужно браться с умом. Кривонос только одно и твердит: бей!.. Богун — тот больше дипломат: магнаты, говорит, нам свет застят. Знает, что казак и на старшину искоса поглядывает... Правильно говорит, мол, посполитые [Посполитые - крестьяне] тоже возьмутся за вилы да еще и запоют: бей панов! А для голытьбы кто не в лаптях, тот и пан. Ты думаешь, Максим, что все это так просто? — мысленно обратился он к Кривоносу. — Одного-двух магнатов выкурил из поместьев, убил десяток шляхтичей — и уже для всей Украины волю добыл? Если бы оно так, не пришлось бы присягать на верность королю, как это было на Боровице. Конечно, если все будут такими трусами, как этот Драч из Корсуня, то паны-ляхи и вовсе казацкое звание искоренят. Но и без дипломатии тоже нельзя. Ну, выгоним шляхтичей с Украины, а они соберутся с новыми силами. У них ведь самое большое в Европе войско... Без помощи и думать нечего. Скажешь, против народа никакая сила не устоит, — а кто же клич кликнет?..»

— Челом, пане сотник!

Хмельницкий, то ли углубившись в свои мысли, то ли отвыкнув уже от такого обращения, посмотрел на Веригу невидящим взглядом, а потом часто замигал запорошенными инеем ресницами.

— Ты здесь где-то живешь?

— Вон и хата уже видна. Может, свернем погреться? Хозяйки вот только нет, а она — царствие ей небесное — умела угостить.

Хмельницкий, все еще в задумчивости, ответил:

— Спасибо, Верига, кони выдержат.

— А люди? — Верига пытливо посмотрел на Хмельницкого. — Мы казаки, а вы наши атаманы, вам думать.

Хмельницкий повел глазом в его сторону.

— Слыхал, как в песне поется: «А хто з нас, браття, буде сміяться, того будем бить...» Не все еще забрали коронные паны, если сабли при нас, Верига. Клейноды, верно, сложили на лед, пусть тешатся магнаты, но воли нашей мы не сложили и не сложим. А это наипаче всего!

— А много ли таких?

— Да на Масловом Ставе не уместились бы. И по обе стороны Днепра не умещаются. Так что, Верига, не прячь далеко оружия, оно еще пригодится. — Тронул шпорами коня. — Прощай, мне тут сворачивать.

Верига еще долго смотрел вслед трем всадникам, свернувшим на Чигиринский шлях. По тому, как отвечал Хмельницкий, он понял, что сотник участвовал в тайном сговоре против поляков, хотя и считался сторонником короля Владислава IV.

— А про раду, — уже вслух сказал Верига, — ишь, ни словом не обмолвился. Скрытен-таки, что и говорить, сотник Хмельницкий!

II

Место для хутора Верига выбрал на границе Киевского воеводства. Дальше, до самого Черного моря, тянулась седая от ковылей, нетронутая степь. Это было Дикое поле. В его высоких травах только шныряли татары да кое-где в плавнях рек ютились хутора запорожцев.

Откуда было знать казаку Вериге, что эту степь с реками и озерами еще тридцать лет назад король польский подарил пану Калиновскому? Так она и оставалась незаселенной, а теперь владельцем здесь объявил себя коронный стражник Самуил Лащ, и от него разбежались те немногие поселенцы, которых соблазнила свобода в казацкой степи.

От холмов, между которыми скрывалось жилище казака Вериги, пошло название хутора — Пятигоры. Вокруг хутора верст на десять не было ни одной живой души. Только на Черном шляху, тянувшемся из Крыма на Варшаву, иногда мелькала шапка сторожевого казака либо крутые рога волов. На волах крестьяне возили пищевое довольствие, порох и селитру для гарнизона Кодацкой [Кодак – польская крепость на Днепре] фортеции.

Чтобы было где укрыться от непогоды, Верига сладил себе под горой землянку, обнес ее плетнем, обмазал глиной, на стенах развесил казацкое оружие, в углу — иконы в серебряных окладах, а пол устлал ковриками. Такие землянки, как грибы, разбросаны были по запорожским займищам и назывались бурдеями. В бурдее не ставили печи, не выводили трубы, а складывали из дикого камня мечет [Мечет - очаг], которым обогревали землянку и где пекли хлеб.

В круглое оконце зеленого стекла летом видна была расстилающаяся морем степь, а зимой — безбрежная белая пелена, на которой то вскипала вьюга, то стонала метель да стаями бегали волки.

Верига сторожко поглядывал в оконце: в любой момент из густого ковыля могли выскочить татары в мохнатых шубах на своих долгогривых неуклюжих лошадках и разнести бурдею, а его самого с дочерью на аркане потащить в полон. Теперь только это его тревожило, зато жил он третью зиму на воле. Ни один постылый дозорец не являлся сюда, чтобы, как это делалось всюду по волостям, потребовать на пана десятую овцу, третьего вола, поросенка, меду и овощей. А кур и гусей — и к рождеству, и к пасхе, и на троицу.

Вперив глаза в огонь, сидел Верига перед мечетом и придумывал кары на головы панов. Он лучше на аркане погибнет, чем из казака-запорожца обратится в хлопа. Он здесь и род свой сохранит от надругательства. После Люблинской унии [Уния – насильственное объединение православной и римо-католической церкви под властью папы римского] польская шляхта считала Украину той же Польшей и всюду, где ступала ее нога, вводила права и обычаи польские. Конституции генеральных сеймов и сенатские постановления только к одному и вели — к уничтожению вольностей украинского народа.

«Поганый шляхтишка и тот казака, даже и славного, считает за быдло», — рассуждал сам с собой Верига [Быдло - слово польского происхождения, означает "рабочий скот". В применении к людям означает безвольное и покорное стадо, рабы], припоминая нанесенные ему обиды, и с еще большим ожесточением плевал в огонь. Самой тяжкой обидой была смерть его жены. Теперь дочери пошел семнадцатый год, а тогда Яринка только-только встала на ножки. Приказано было идти в море, на турка. Верига собрался с товарищами и поехал на Сечь, а жена с Яринкой остались в Стеблеве. Только этого и ждали дозорцы старосты. Казаки, пока была у них сабля на боку, а за поясом пистоли, никому не желали подчиняться, кроме как своему атаману и выборному судье, и отказывались платить подати. А жену можно выбросить из хаты, и она уйдет в другое село. Вернется казак из похода, тоже в том селе осядет — вот одним непослушным и меньше.

Жена Вериги, когда ее стали выбрасывать на улицу, не подчинилась дозорцам. Долго били ее гайдуки, а она все кричала: «Отольются панам наши слезы!» Через три дня она умерла, а Яринку забрала Христя, сестра Вериги.

Одинокой была землянка Вериги лишь в первый год, а на второе лето рядом поселились два соседа. Мусий Шпичка, щуплый, но сердитый казак, бежал сюда после неудачного восстания посполитых на Волыни. Высокому, стриженному под горшок Гаврилу пришлось уйти от крепостной кабалы, введенной воеводой брацлавским на землях, подаренных ему королем вместе с людьми и селами.

Выбирая себе место для хутора, Верига обтыкал вехами урочище над рекой, хотя мог занять и всю степь. Теперь у него всего было вдоволь: и поля, и луга, и леса, а в лесу даровой мед диких пчел, в реке рыба, а на реке мельницу можно поставить. Верига горячо взялся за работу. Помогала и Христя, выросшая на барщине, и Ярина не чуралась работы. А земля здесь была щедрая. В первый же год хлеба уродило столько, что Верига мог и себя обеспечить и еще помочь семенами соседям, пришедшим на новые земли. Дерево было не покупное, лопата нашлась у каждого, а потому рядом с Веригой вскоре выросло еще несколько таких же землянок.