Клокотала Украина (с иллюстрациями)

За Табурищем, в степи, перед отрядом показалось три встречных всадника. Они, верно, возвращались в Крылов. Там их непременно спросят, где они встретили отряд, сколько в нем народу. Богдан Хмельницкий оглянулся на Капусту.

— Задержать? — спросил Капуста.

— Посмотри, что там такое.

Тем временем всадники, не зная, что за отряд, а в степи можно было встретить и разбойников и татар, начали забирать в сторону, пытаясь его объехать. Капуста мигнул казакам, и за ним поскакало человек пять. Всадники остановились, дождались казаков Хмельницкого, о чем-то поговорили и повернули навстречу отряду.

Приблизившись, они, должно быть, узнали Чигиринского сотника, потому что переглянулись между собой, смутились и потупились, пытаясь спрятать лица.

Богдан Хмельницкий сразу заметил их странное поведение и стал присматриваться. Ему тоже показалось что-то знакомое в этих людях, и тут он заметил у одного из них бельмо на глазу.

— Э-э, да это, я вижу, мои ангелы-хранители, молодцы Чаплинского!

Всадники еще ниже опустили головы.

— Свяжите их, пусть покатаются с нами на санях, а то еще Чаплинского наведут на след.

Гайдукам спутали ноги, связали руки, завязали глаза и уложили в солому на передние сани.

Под вечер отряд приблизился к Девичьему полю. Лаврин Капуста еще три дня назад посылал своего казака разведать этот хутор. Оказалось, что в нем разместилась целая рота кварцяного войска, шедшего на Кодак сменить часть гарнизона. Яры и балки, тянувшиеся к Днепру, густо поросли терновником, можно было бы проехать совсем незамеченными даже под самым селом, но Капуста, которому хорошо знакомы были эти места, еще задолго до Девичьего поля крикнул:

— Пане Богдан, меня еще малого учила нянька: кто ездит прямиком, тот дома не ночует. Бери левее.

Богдан Хмельницкий весь день молчал. Все понимали его состояние и не лезли с разговорами. Он и сейчас так задумался, что слова Капусты дошли до него, только когда конь сам уже повернул за другими. На белой пелене снега то тут, то там торчали стебли бурьяна и, словно в лихорадке, дрожали на ветру. Кусты терновника чернели, как разбросанная отара овец, которых застала в степи вьюга. Как-то зловеще звучало карканье ворон.

Далеко за Девичьим полем, когда небо уже густо усеяли звезды, решили разбить лагерь на берегу маленькой речонки.

Хмельницкий подошел к связанным гайдукам и спросил:

— Ну что, хлопцы-молодцы, может, и дальше с нами? Вы уже не маленькие, понимаете, что делается на Украине и куда мы едем?

— Куда же, как не на Сечь! Не видно, что ли? — проворчал один, сморщившись, должно быть, от боли в затекших руках.

— А вы хотите вернуться назад?

— А с вами разве нельзя? — спросил самый младший. — Ваша милость, прикажите, чтоб нас развязали.

— За правое дело стоять кто может запретить?

Хлопцы отвечали не только дружно, но и с удовольствием, как будто их пообещали взять на гулянку.

— Вот у нас уже и старшой есть. Согласен, Стецько?

— А что же! — уже веселее отвечал гайдук. — И похозяйничать и покомандовать умеем. Сами знаете!

Хмельницкий проверил выставленную охрану, заглянул в торбы с овсом, надетые на морды лошадей, спросил, поели ли слуги, и только после того тяжело опустился на постланное в санях сено. К ночи вызвездило, мороз стал крепче, но в балке было затишно. Слышалось только, как лошади хрупали овес и от щекотки фыркали мягкими ноздрями в торбу.

Хмельницкий с наслаждением вытянулся на сене и смежил отяжелевшие веки. Однако сон не шел. Стало душно под овчиной, он скинул ее с лица, и прохлада приятно освежила щеки. Хмельницкий тряхнул головой, пытаясь хоть таким образом отогнать одолевавшие его мысли, но они все возвращались, терзали сердце.

Если еще месяц-два назад Хмельницкого мучило то, как похозяйничал Чаплинский на его хуторе, то сейчас мысль о хуторе задевала его только краешком. Теперь он, как никогда раньше, видел, что вся Украина в таком же положении, как и его хутор. А что по его призыву сошлись на совет, не глядя, что он тайный, даже такие казаки, которые раньше ни к одному из заговоров не приставали, уже само по себе говорит, как наболело у всех на душе от шляхетского самоуправства.

Хмельницкий вспоминал последний чрезвычайный сейм, и в сердце у него закипала злоба. На этот сейм поехал он жаловаться на подстаросту Чаплинского за разбой.

Жалобу Богдана Хмельницкого встретили как оскорбление: какой-то чигиринский сотник осмеливается жаловаться на шляхтича, и не только на Чаплинского, а и на Конецпольского! Кто-то даже выкрикнул: «Честь свою прозакладываю, что этот схизмат не выйдет отсюда живым!»

Хмельницкий взглянул на плюгавого шляхтича и спокойно ответил:

— Доставай саблю, коли ты такой рьяный! — и сам положил руку на эфес своей.

Шляхтич спрятался за чужие спины и уже оттуда крикнул:

— Стану я тратить время на какого-то хама!

Хмельницкий, вспоминая все это, саркастически улыбнулся: «Ладно, пане Осолинский, ладно, ваша королевская милость, на сей раз казаки сумеют постоять за себя! Вам нужно было попугать магнатов? Ну так все вы перепугаетесь, до десятого колена! Стращаю? Послушали бы вы сами, что на последней раде говорили казацкие старшины!»

Понемногу сон одолел Хмельницкого. Уже засыпая, он увидел на западе зарево и подумал: «Луна всходит». Где-то в кустах терновника послышался треск: верно, подкрадывался какой-нибудь зверь. Нет, это трещал, гудел и хлопал, как парус, огонь. Горело поместье Александра Конецпольского, двор полон посполитых, они возбужденно шумят, а коронный хорунжий, босой и голый, удирает верхом на какой-то кляче или корове. Следом бежит подстароста Чаплинский, тоже в одном белье, и тащит за руку Елену, которая будто упирается и кричит ему, Хмельницкому: «Пане мой, пане!..»

Дважды уже крикнул «пане» над самым ухом взволнованный Марко. Хмельницкий открыл глаза и повернул к нему голову, за ней потянулась и овчина, к которой примерзли усы.

— Что такое?

— Несчастье!..

Хмельницкий рывком спустил ноги на землю.

— Что случилось?

— Удрал один!

— А, чтоб тебя, я уж подумал... Который?

— Стецьком звали. Ругайте меня, пане, бейте, я виноват. Попросил ослабить веревки... Ну, думаю, дали же согласие с нами ехать, а он вишь...