Клуб 28, или Ненадежные рассказчики

– И рано ты подалась в музыканты?

– Как и любой другой ребенок, я попробовала играть на барабанах и всем таком еще в детстве. Затем родители, как им и подобает, отдали меня на скрипку, но неудачно: учителя музыки взбунтовались и слезно умоляли маму больше несносное чадо не приводить. На 10 лет про музыку я забыла. Скажу больше: у меня никогда не было чувства предназначения – я не могу сказать, что всегда мечтала писать песни, – она пальцами показала кавычки. «Очень по-российски», подумал я, а она продолжила. – Но затем все изменилось…

– Первая любовь?

– Не первая, но любовь, да. Все началось с парня. Однажды на концерте фьюжн-метала в Седане я познакомилась с музыкантом. Фронтмен-гитарист покорил утонченными театральными ужимками: за ним уже тогда в Арденнах закрепилась репутация самого непохожего музыканта на районе. Он носил гитару низко, почти на коленях. Пожалуй, тогда и я решила, что непременно сыграю в группе. Вдруг все сложилось: через неделю вокалист предложил мне собрать новый бэнд. Признаться, вначале я смутилась, хотя бы потому, что не умела играть ни на одном музыкальном инструменте, а затем осадила себя: если шанс выпадает, то почему бы не рискнуть? И мы приступили к репетициям. Группа просуществовала четыре года, стала моим архитектором: мой друг научил меня в музыке всему, что я умею, он открыл мне меня. Вскоре мы перебрались в Реймс, а затем – в Париж. В столице он тут же потерял все деньги, мы расстались. Но не из-за денег, нет: ему нравилось чувствовать себя самой большой рыбой в маленьком аквариуме, а в Париже оказались акулы покрупнее. Когда речь заходит о большом плавании, когда нужно выйти в открытое море, многие пугаются. Вот и он застрял, сломался. А мне, напротив, хотелось открыть для себя мир, увидеть его и полюбить. Наши пути разошлись, я продолжала тихо писать музыку в закутке, пока в 2013 году моя знакомая не предложила сыграть на вернисаже в галерее современного искусства. Так появилась Вуайери.

– Но Вуайери – не твоя настоящая фамилия, это творческий псевдоним, так ведь?

– Это образ. Когда-то Милен Фармер вызывала у меня отвращение, она претила мне, а теперь я восхищаюсь ей. Когда я была ребенком, у нас в доме работала суперняня – респектабельная женщина, заботливая и порядочная. И вот она страстно обожала Милен. Меня же всегда воротило от ее музыки, воротило от клипов с кожаными аксессуарами. Но меня и тянуло к ней, как тянет ребенка, увидевшего монстра: с одной стороны, страшно, ты прячешь глаза, но и тянешься, протягиваешь руку, идешь на зов. Теперь я восхищаюсь ей, и на то много причин. Мне не нравится ее музыка, но действительно нравится созданный ею персонаж. Он повлиял на меня, сформировал меня, в некоторой степени. Многие говорили мне, что им не понравились мои песни при первом прослушивании, даже мой пиар-менеджер. Я их не виню. Я не виню тех, кто считает песни отталкивающими и выключает плеер. Они не остаются равнодушными. И это уже немало.

Поезд пересек кольцевую станцию, до пункта назначения осталось совсем чуть-чуть.

– Вот ты заметила, что встречала молодых людей, которые кажутся куда старше. У тебя и голос такой: ты молодая, а тембр значительно старше, зрелой женщины.

– Я надеюсь, мне будет 20 лет всю жизнь, но голос действительно куда шире моей личности. Я люблю играть в компьютерные игры, я не знаю, как платятся налоги. Но мой голос взрослый, зрелый: он не подвержен времени, он шире времени. Эдакий Дориан Грей.

Но и ребенком я себя не считаю: я всегда общаюсь с людьми старше, мои друзья значительно старше, и никто из них никогда не называл меня «девочкой» или что-то в таком роде.

– Твой первый альбом сразу стал крупным музыкальным событием…

– …Как и его выпуск. Первый релиз состоялся за семь дней до терактов в Париже. Мы готовили премьеру альбома, но в Париже все отменили. Мне было противно, я была в ярости. Все говорили, что премьеру стоит отложить. Я ответила: «Нет». Те, кто хочет остаться дома, пусть остаются, я их прекрасно понимаю. Но нам нельзя предавать наш образ жизни, любовь к свободе, которую мы имеем, нельзя предавать идентичность. И мы выступили в клубе мадам Артура. Это был замечательный вечер, замечательный момент общения с публикой. Каждый почувствовал: «Мы возвращаемся, жизнь продолжается».

– Вот почему ты решила дать первый крупный концерт в «Батаклане»?

– В том числе. Для дебютного большого концерта мне предложили на выбор две сцены. Я не рискнула выступать в «Олимпии», потому что это слишком большое помещение, и выбрала «Батаклан». Да, не спорю, выбрала не случайно: я выбрала клуб, где совершили теракт, не для того, чтобы спекулировать на эмоциях, но чтобы показать: «Жизнь продолжается». Я уверена, что «Батаклан» должен и дальше работать как клуб, как место эмоций, а не как мавзолей. Я уважаю скорбь и боль каждого человека, каждого, чьи родные погибли там, но именно поэтому мы должны жить сильно, жить глубокого, жить за себя и за каждого из погибших. Атаковав «Батаклан», преступники атаковали наш образ жизни. И мы должны ответить. В том числе песнями.

Ее серые глаза налились металлической твердостью, как волны северных морей в бурю.

– Когда первый альбом вышел, ты не боялась, не испугалась того, что последует после?

Она запрокинула голову и ладонью отбросила волосы со лба, как делает всякий раз, когда хочет сказать что-то важное: этот жест я запомнил еще на концерте.

– Нет, я была счастлива. Знаешь это чувство, когда отправляешь кому-то признание в любви – и ждешь, что же он ответит? Все мои песни – послание любви. Первый альбом – итог трехлетних блужданий и поисков, которые мне удалось выместить вовне, как образы, которые художник наносит на полотно. Альбом – это моя палитра эмоций и эпох: и 80-е, и 70-е, и техноноль 90-х, и евродэнс… Музыка течет сквозь время и цвета, это лоскутное одеяло, где нет единства, нет общей схемы. Только одно обстоятельство объединяет все песни – я. В первый альбом вошли 12 песен, каждая из которых имеет свою душу, свой выразительный, отличительный голос. Но вот композицию «A ta merci» я не собиралась включать в пластинку, а затем не сдержалась и записала, лежа на полу в студии: немного дергано, с запинками. Некоторые песни должны звучать сыро, с ошибками, недостатками, но в этом несовершенстве и прячется искренность.

Я улыбнулся и вспомнил кусок из интервью Шарлотты Генсбур, где она жаловалась: «Я никогда толком себе не нравилась – ни как актриса, ни как певица. Но с самого детства – с того момента, как начала работать с отцом, – я понимала, что если у тебя нет сильного голоса, это не беда. Сбивчивое дыхание, иногда фальшиво спетые ноты – эти мелочи позволяют звучать живо, по-настоящему. В конце концов я поняла, что ошибки люблю гораздо больше, чем хорошо

сделанные, безупречные вещи».

– И что, когда выходишь на сцену – тоже ничего не боишься?

– Любое выступление – всегда битва, но, чтобы заниматься творчеством, нужно поставить на кон все. Рисковать надо, без риска ничего не будет, и я все делаю на 200 %.

– А ты переслушиваешь свой первый альбом? Нет ощущения, что сейчас ты бы записала иначе, подобрала другие аранжировки, или написала другой текст?

– Ты прав, да: я больше не могу слушать песни с моего первого альбома, но могу их петь. Когда поешь песню первый раз, она еще не приручена, она как дикий ездовой конь. А уже потом песню загонят в стойло вместе с другими записями, и они станут податливыми.

Но свой первый альбом я переросла и хочу развиваться. Я прекрасно понимаю художников, которые добились первого успеха, а затем публика не желает принимать их новые произведения, требуя вновь и вновь повторять старые приемы, выйти «на бис». Но если эксплуатировать одну и ту же тему, мысль – это означает впасть в застой. Я не могу и не желаю так существовать. Я не ищу успеха, но хочу оставаться творчески свободной. Разнообразие всегда благородно, потому что оно требует смелости.

– Ты поешь по-французски. Никогда не хотела записать альбом на английском?

– Когда я только начала петь, то действительно примерялась к английскому – из-за страха. Кто я такая, чтобы петь на французском?

Вспомни, кто пел на французском до меня! Жак Брель, Эдит Пиаф, Даниэль Балавуан, Мирей Матье, Мишель Сарду… Великие поэты, великие музыканты. Но интернет открыл мне и другой мир, так называемую «новую французскую волну» двухтысячных. Эти музыканты ни на что не претендовали, не замахивались на топы чартов, но пели свободно, незакомплексованно, бесстрашно: они не делили песни на плохие и хорошие, великие или сиюминутные – они просто играли музыку. И мое отношение изменилось: я обожаю петь для людей, не знающих французского: я чувствую, что они понимают меня, даже если не говорят на моем языке. Я пою по-французски, и люди получают эмоции. Ты и сам знаешь: я очень выразительная женщина, тут она взялась за борта пальто и развела их по вороту, – поэтому умею дарить публике эмоции без слов, и тогда слова не важны. Я рассказываю истории своим телом, своими глазами. Особенно глазами, она подмигнула и сощурилась игриво. – Теперь я безумно счастлива, что могу петь на родном языке – и благодаря этому путешествовать. И чертовски горда представлять Францию со своей музыкой.