Клуб космонавтики

На крышах домов у нас лозунги. Обыкновенные, советские. Вечером их электрически зажигают, и они горят в окна красным пламенем. На доме Глеба светятся слова "Скоро коммунизм", а на моем — "Сделаем сказку былью". Фонари на улицах не ахти, бледные или вообще потухшие, поэтому лозунги взяли на себя их работу — освещать район. Справляются вполне! Свет, правда, получается мрачно-красный, но все давно привыкли. Вот и сейчас буквы одна за одной потихоньку разгораются, еще минута, и двор будет залит кровавыми отблесками.

Мы уже собирались уходить, время — за десять, того и гляди, мама в окно высунется и закричит "а ну домой, или завтра в школу не собираетесь", но услышали, что сзади к нам кто-то подкрался.

Оглянулись и поняли, что бояться нечего. Или почти нечего. Забыли мы, что сидим на детской площадке. Она для маленьких, таких, кто и в первый класс пойдет нескоро, и чтоб дети не скучали, кроме горок и качелей строители еще сказочных персонажей понаставили. Собачек, кошечек, крокодила Гену, Чебурашку… вот Чебурашка к нам и подошел.

Любит он к людям неслышно подходить.

Сделан Чебурашка из металла и резины. Ростом невелик, не выше нас, зато гораздо шире и голова огромная. Глаза прищурены, горят в темноте, лицо почти человеческое, а улыбка — не очень. Будто задумал что-то, но что — не говорит, не хочет пугать прежде времени. Смотрел я недавно по телевизору передачу, там преступников показывали, не каких-нибудь спекулянтов, а совсем недобрых, и размышлял — кого они мне напоминают? Потом смекнул — да Чебурашку нашего! Но, справедливости ради, далеко им до Чебурашки. Улыбки у них простые и глаза фосфором не светятся.

Поначалу Чебурашка обитал на одном месте, рядом с крокодилом Геной, но затем двор отремонтировали: бордюры покрасили, ямы в асфальте засыпали, и детскую площадку заодно усовершенствовали. Наука на месте не стоит, и Чебурашка тоже перестал — вживили ему электрики моторчик и ходить научили. Бродит он теперь, когда на улице стемнеет. Словно на охоту выбирается. Сзади подойдет и смотрит с улыбкой в спину.

Но дети не боятся, привыкли. Трусливым на детской площадке делать нечего. Тут и помимо Чебурашки много любопытного.

Например, жестяной Айболит с перекошенной физиономией. Нос у него прямо между глаз, а рот там, где у людей нос должен быть. В кулаке огромный шприц, поднял его над головой, как бы замахиваясь. Куда не стань, кажется, что именно тебя доктор шприцом проткнуть хочет. Айболит пока не ходячий, ждет следующего ремонта, глядит на Чебурашку с завистью.

Недалеко от Айболита — дракон из водопроводных труб, изогнулся, как от жуткой боли, и кошечки с головами из старых урн весело улыбаются. Зубы у них нарисованы акульи, острые и треугольные, как такими не улыбаться. Хорошо, что кошечки тоже не ходят, а лишь металлическими хвостиками со скрежетом помахивают. Чуть дальше — покрашенные на скорую руку деревянные обезьяньи головы на столбе. Все в потеках, поэтому у них как бы кровь из глаз.

При мне неделю назад маленькая девочка спросила у папы — "а зачем обезьянкам головы отрезали?" — и папа, похоже, был не в духе, проворчал — "они плохо себя вели".

Не знаю, почему площадка такая. Но других, наверное, и не бывает. Я не видел, во всяком случае.

Папа Артема ездил командировкой в Америку и привез оттуда несколько журналов. Один из них про кино, с фотографиями актеров и кадрами из фильмов, в том числе из "фильмов ужасов" — снимают такие в капиталистических странах, чтоб своих граждан пугать, хотя жизнь у них вроде и так страшная.

Мы посмотрели картинки и лишний раз убедились в преимуществах социализма, о которых нам постоянно твердят в школе. Слабоваты киношки. Посмеяться, разве что. Бледное подобие наших детских площадок.

— Ну что, п-по домам? — вздохнул Глеб. Он чуть-чуть заикался.

— Да, пора, — согласился Артем.

И тут мы увидели в небе падающую звезду. Она медленно пролетела над головами и скрылась где-то далеко за лесом.

— Ух ты, — сказал я. — Плохой знак, считали в старину.

— Но мы же не д-древние люди, — тихо ответил Глеб, — в космос ракеты запускают уже тридцать лет.

И мы разошлись. Мне идти ближе всех — мои окна прямо над нами. Глеб живет в доме напротив, Артем — подальше. Уходя, Глеб стал совсем печальный, хотя виду старался не показывать. Ему, в отличии от меня, действительно есть с чего грустить — сегодня он будет ночевать один.

Отца у него нет и не было, а мама работает в ночную смену. По закону ребенку нельзя быть ночью одному, но оставить его не с кем. Глеб говорит, что привык. Тут я ему не верю, хотя он никогда не обманывает. Он среди нас троих самый серьезный. Немного ниже меня, но потолще, как сказала моя мама, "поупитанней". Волосы у него светлые, короткие, а лоб — широкий и нахмуренный. И очки на носу добавляют этой самой серьезности столько, что уже через край.

Глеб дружит лишь с нами. С другими общается мало, в разговорах нервничает безо всякого повода.

Иногда не может вспомнить, где его дом. Будто помутнение какое-то. Плохая память? Нет, хорошая. Великолепная! Глеб легко повторит какую угодно страницу из прочитанной книги и за секунду перемножит в уме любые числа, на калькуляторе дольше получается. А где живет — забывает.

Артем другой. Невысокий, тоненький, рыжий и шустрый. Нос пуговицей, глаза хитрые. Не любит учиться и невероятно напоминает своего отца. Когда стоят рядом, то не отличить, разве что один покрупнее и постарше.

А какой я? Не знаю! Как это? Очень просто! Во-первых, зеркала переворачивают право на лево. Мелочь? Нет! Небольшой штрих порой меняет всю картину, а тут совсем шиворот-навыворот. Да и вообще, когда смотришь на себя, твое лицо это чувствует и притворяется таким, каким ты его хочешь увидеть. Подсознательно. Да, я знаю это слово!

А если без шуток — я длинного для своих лет роста, то есть чуть повыше Глеба и сильно Артема. Худой, волосы темные, нос острый, прямой. Задумчиво-серьезный, хотя и без очков (это я о себе целиком, а не об одном носе). Похожих на меня много, можно представить любого из них, и он будет почти что я.

Чем дольше ты описываешь человека, тем сильнее он становится не собой. Прячется внешность в словах, как лист в осеннем лесу. Нужна золотая середина, а поскольку ее не найдешь, искать стоит не слишком долго, два-три слова — и хватит.

Мне так кажется. Мне имеет право так казаться!

6

Дверь в нашем подъезде никогда не закрывается. И во всех остальных — тоже. Никто чужой не войдет хотя бы потому, что чужих тут нет. Все друг друга знают. А если и войдет, что с того? В квартирах есть замки, неужели их недостаточно? Не помню, чтобы здесь кого-нибудь обворовали. В Москве, говорят, бывает, а у нас — даже представить такого не могу.