Клуб неисправимых оптимистов

— Ты правда был знаком со Сталиным?

— Меня представили после сражения под Прохоровкой. Мой самолет подбили, я был ранен в плечо. Он поблагодарил меня за мужество, наградил только что учрежденным орденом Кутузова [124] и назвал героем. Другие его боялись, я — нет. Он почувствовал, что во мне нет страха, и ему это понравилось. Я разговаривал с ним, как с другом, как с любым другим человеком. Он сказал: «Леонид Михайлович, я слышал, ты знаешь много анекдотов…» До сих пор не знаю, кто его просветил! Он захотел послушать, и я начал травить байки. Мне было не привыкать — я каждый вечер развлекал товарищей. Он хохотал, что с ним случалось нечасто, и все маршалы и генералы тоже смеялись. Мы много пили за победу. Мы были счастливы. Мы знали, что выиграем войну. Он спросил: «А обо мне можешь рассказать?» Все тут же перестали смеяться. Что было делать? Мой генерал трясся от ужаса. Скажи я «да», меня могли шлепнуть на месте или сослать. Ответу «нет» он бы не поверил. Я не растерялся и сказал, что знаю один анекдот, и он попросил рассказать. Так мы стали друзьями.

124

Орден Кутузова — советская награда, учрежденная во время Великой Отечественной войны, названная в честь Михаила Кутузова. Дата учреждения — 29 июля 1942 года. Первое награждение — 28 января 1943 года. Орден сохранен в наградной системе Российской Федерации.

— Что это была за история?.. Только не говори, что про солнце, которое весь день движется по небу, а потом сбегает на Запад.

— Именно она! Ему ужасно понравилось, и он заставил меня повторить несколько раз. И всякий раз генштабисты бледнели от ужаса, а он смеялся до слез. Повторял за мной, перебивал, добавлял свои детали и хохотал. Один генерал заявил, что шокирован моей дерзостью и что это совсем не смешно. А он ответил, что герои имеют право на маленькие привилегии и для них можно сделать исключение из правила. О нем говорили, что он бесконечно терпелив и хитер, как лис. Однажды он спросил, от кого я услышал этот анекдот. Я ответил: «От моего друга-лейтенанта, он погиб смертью храбрых». Я видел, что он не поверил, но не разгневался. Благодаря ему я стал полковником и получил звезду героя. Не по блату — за воздушный бой, в котором сбил три «Мессершмитта-109», один «Юнкерс-87» и треклятую «штуку» — ее я протаранил. Советские летчики сотни раз использовали этот прием. Мы дрались за родину и не боялись смерти. Японские камикадзе не придумали ничего нового. В том бою мне повезло, мой парашют раскрылся, и я спасся. Звание героя — высшая военная награда Красной армии. Я получил звезду дважды, вторую — за битву за Берлин, но ею я не горжусь.

Мой отец никогда не говорил о войне. Сорок месяцев в шталаге. Скука смертная. Рассказы Леонида Кривошеина напоминали американские боевики. Я как будто совершал прыжок в прошлое, на двадцать лет назад. Леонид учился в Пермском военном училище, получил звание младшего лейтенанта и назначение в гвардейский полк истребительной авиации. Он совершил 278 боевых вылетов, одержал 91 подтвержденную победу, уничтожил 96 танков, 151 зенитку и 17 железнодорожных составов, получил 25 наград. Он быстро продвигался по службе благодаря личному мужеству и жестокости войны: в 1945-м из всего выпуска Леонида в живых остался он один.

Сначала я с трудом верил рассказам Леонида. У него были усталые, обведенные темными кругами глаза (но выглядел он не намного старше Франка), очень белая гладкая кожа и светлые взъерошенные волосы, и он был похож скорее на моложавого английского аристократа, чем на русского летчика. Леонид приближался к пятидесяти, а на вид я бы не дал ему больше тридцати. Игорь очень уважал Леонида и подтвердил мне правдивость всех его слов. Стоило ему упомянуть Курскую битву, во время которой он уничтожил два вражеских самолета и был сбит «Хенкелем-129», или Польскую кампанию, остальные немедленно на него накидывались. Самым непримиримым был Владимир Горенко.

— Заткнись, Леонид! Ты победил. У тебя куча медалей. Сталин тебя обнимал и лично награждал, Ильюшин назвал лучшим пилотом в мире, а Туполев относился к тебе как отец. Твоим именем названы улицы и школы. Ты имел звание Героя Советского Союза. Браво, товарищ! Но сегодня ты протираешь штаны в парижском такси, так что перестань доставать нас разговорами о той проклятой войне. Хватит, надоело!

Леонид спокойно выслушивал эти окрики и немедленно начинал все сначала:

— Если я не буду говорить о войне, Владимир, если не расскажу, что тогда пережил, как же люди об этом узнают?

Время от времени с Леонидом происходило нечто странное: он вдруг начинал принюхиваться, как будто ощущал неприятный запах, и смотрел на партнеров, пытаясь понять, чувствуют ли они то же самое. Потом доставал из кармана пузырек матового стекла, капал пять капель на носовой платок и прикладывал его к носу. Спросить самого Леонида, зачем он это делает, я не осмелился и решил попросить разъяснений у Игоря.

— Не обращай внимания, это лекарство. У него небольшая проблема с носоглоткой.

Летом и зимой Леонид носил растянутый черный кашемировый свитер с высоким горлом и потертый плащ «Берберри», купленный в Лондоне в лучшие времена, и не снимал с правой руки золотые часы фирмы «Lip Prеsident» с увеличительным стеклом, которые за десять лет не отстали ни на секунду. Эти часы были его главным сокровищем. Каждый день Мадлен, питавшая к Леониду слабость, делала ему два сандвича с ветчиной и швейцарским сыром, причем и того и другого клала вдвое больше положенного. Она заворачивала их в тканый мешочек, и Леонид засовывал его во внутренний карман плаща. На следующий день Мадлен не раз обнаруживала, что Леонид съел только один сандвич, и принималась по-матерински бранить его. Он виновато улыбался и говорил, что у него не было аппетита. Леонид утолял голод алкоголем. Он пил, но никогда не пьянел. По части выпивки он был непобедим: не один глупец, попытавшийся перепить Леонида, падал после такого состязания под стойку, а он пожимал плечами и удалялся небрежной походкой, садился в свое такси и ехал точно по прямой. Никто не мог объяснить причину столь невероятной устойчивости Леонида к алкоголю. Он был лучшим игроком клуба. Даже попав в трудное положение или играя после обильного возлияния, ухитрялся сделать ничью. Он приобрел известность за стенами «Бальто», многие хотели с ним сразиться, в том числе студенты самых престижных институтов. Каждый мечтал победить Леонида, и он принимал пари — на бутылку Кот-дю-рон или аперитив. Чаще всего те, кто пытался помериться с ним силами, уходили опозоренными и сильно под мухой. В конце концов отступились все, кроме Игоря, Вернера и Виржила, не терявшего надежды «сделать» Леонида. Проигравшим приходилось терпеть саркастические выпады короля шахматной доски: «Ты молодец, Тибор, только почему-то все время пятишься!», «Ты мелкий провинциальный игрок, Имре!» Однажды он жестоко оскорбил Грегориоса, у которого напрочь отсутствовало чувство юмора: «По шкале от одного до десяти ты — ноль с минусом».

Худшим из шахматных оскорблений Леонид награждал тех, кто пытался усомниться в его превосходстве, их он называл слабоумными ничтожествами. Я не раз пытался уговорить Леонида сыграть со мной партию, но он только улыбался и говорил:

— Лет через десять, когда научишься играть, мы вернемся к этому разговору. Тренируйся с Имре и Владимиром, а ко мне приходи, когда они перестанут у тебя выигрывать.

Я часами наблюдал за игрой Леонида, записывал ходы и задавал вопросы. Он был человеком воистину увлеченным, не нуждался ни в доске, ни в фигурах и мог прокручивать партии в уме. Леонид утверждал, что помнит наизусть двести восемьдесят семь самых полезных партий и несколько сотен лучших дебютов и эндшпилей. Как это ни странно, Леонид, во всем любивший точность, не подсчитал, сколько именно. Он помнил каждый ход, каждую серию разменов, [125] мог провести сравнение с таким же эпизодом, случившимся на знаменитом турнире, задавался вопросом, что бы сделали в подобной ситуации его кумиры Алехин и Ботвинник. Алехина Леонид считал гением планетарного масштаба, знавшим наизусть больше тысячи партий, — он трижды играл с ним и трижды проиграл, — а Ботвинника называл чемпионом чемпионов, играл с ним и всегда был бит. Я понимал далеко не все, едва ли половину ходов, и как-то раз Леонид, заметив мой потерянный вид, расставил на доске фигуры и сказал:

125

Размен — серия ходов, при которых стороны осуществляют обмен примерно равноценным материалом (размен легкой фигуры на легкую фигуру, пешки на пешку, легкой фигуры на три пешки, ферзя на две ладьи или три легкие фигуры и т. п.). В свое время М. М. Ботвинник определил содержание шахматной игры как обобщенный размен.

— Вот, это легкая партия. Ты должен сделать мат в четыре хода.

Он оставил меня наедине с моей ничтожностью — я смотрел на фигуры и не видел решения. Подошли Павел и Виржил, и мы попытались вместе разобраться в поставленной Леонидом задаче.

— Он сказал «в четыре хода»? — усомнился Виржил.

— Тут не может быть нескольких решений, и мы не законченные идиоты, — согласился Павел. — Он тебя разыграл.

— Иди к чемпиону и спроси, как он решает задачку в четыре хода, — предложил Виржил. — Я утверждаю, что это невозможно. В пять ходов — да, но не в четыре.

— Он сейчас играет партию.

— Плевать! — раздраженно бросил Павел. — Побеспокой его величество!

Я решился подойти только после того, как Леонид сделал ход и нажал на кнопку часов.

— Ты уверен, что не ошибся? Мы все считаем, что в четыре хода мат не поставить.

— Не можешь подождать? Я ведь говорил: никогда не отрывай игрока от партии. Разве что в клубе случится пожар. Когда-то мы добавляли: или немцы пойдут в атаку. Прямой опасности нет? Ну так не приставай!

Судя по напряженному лицу и затравленному взгляду студента, с которым играл Леонид, он попал в безвыходную ситуацию: стрелка приближалась к роковой цифре «XII». В конце концов он тяжело вздохнул, сокрушенно покачал головой, опрокинул своего короля, прошептал писклявым голосом «Браво» и протянул победителю руку.

Леонид коснулся ладони поверженного соперника кончиками пальцев и подозвал Жаки:

— Принеси нам бутылку Кот-дю-рон, мсье угощает. Выпьете со мной, молодой человек?

— Нет, благодарю вас.

— Всегда к вашим услугам.

Леонид налил себе полный стакан, выпил залпом, снова налил, встал и пересел за наш столик.

— Странные они, эти ребятишки из Политеха. Сильны в математике и совсем неплохи в шахматах. Взять хоть вот этого — он мог бы со временем набрать силу, но слишком осторожничает, боится проиграть.

— Угостишь нас вином? — спросил Павел.

— Угощу — когда начнешь делать успехи. Ждать, судя по всему, придется долго.

— Ну, на сей раз ты сел в галошу! — бросил Виржил, подходя к столу.

— Эх вы, банда слабоумных ничтожеств! — Леонид укоризненно покачал головой и сделал четыре хода белыми и черными фигурами. — Мат! Да с вами даже мой кот не стал бы играть.

Виржил и Павел молча удалились.

— А ты, — обратился ко мне Леонид, — закончишь партию и попытаешься понять, почему этот маленький придурок сдался. Он хоть и придурок, но понял, что деваться некуда.