Клуб неисправимых оптимистов
Шрифт:
Восьмого мая эскадрилья Леонида последней вернулась с задания, но этот вечер не стал для него праздником. В воскресенье двадцать четвертого июня он участвовал в Параде Победы на Красной площади. Шел дождь, но это был величайший парад в истории человечества, триумфальное шествие, каких мир не видел со времен античного Рима. Сотни барабанщиков и трубачей играли марш «Прощание славянки», от которого на глаза наворачивались слезы. Участники парада печатали шаг по брусчатке, принимал парад маршал Жуков на белом коне, командовал Рокоссовский на гнедом скакуне. Штандарты и знамена поверженного рейха летели к подножию Мавзолея. Леонид трижды пролетел над Москвой во главе эскадрильи «Яков», а вечером «отец народов» вручил ему вторую звезду героя.
Отвоевав сорок семь месяцев, полковник Леонид Михайлович Кривошеин вернулся домой, в родной Ленинград, где умерли от голода, холода и болезней его родители.
Через два дня после возвращения ему приснился кошмар. Его самолет горит, он не может выбраться из кабины, земля все ближе… В следующие ночи демоны войны продолжали терзать Леонида, он снова и снова видел во сне гибель людей, гражданских и военных, расстрелы, изнасилования и бесчинства оккупантов. Он просыпался в липком поту, с отчаянно колотящимся сердцем и сидел на кровати, уставясь в пустоту, потому что не хотел принимать выписанное майором Ровиным снотворное. Лекарства пьют только больные, а Леонид, несмотря на усталость, чувствовал себя совершенно здоровым. Он терпеливо отвечал на вопросы молодого врача, не терявшего надежды помочь другу. Дмитрий Владимирович Ровин тоже прошел всю войну, и они часто удивлялись тому, что их фронтовые пути-дороги ни разу не пересеклись. Майор Ровин не верил в силу лекарств, считал, что причина всех бед и болезней кроется в самом человеке. «Наша медицина так и не выбралась из каменного века», — говорил он с виноватой улыбкой.
Этот скептик прописывал лекарства и удивлялся, если они вдруг помогали. Они с Леонидом быстро стали неразлучными друзьями. У Ровина было три бесценных качества: ему не надоедали разговоры о войне, он много пил и отлично играл в шахматы.
— Я не знаю, как тебя лечить.
Леонид решил, что его организму необходимы максимальные нагрузки, — возможно, тогда сон наконец вернется. Он бродил один до рассвета, а как только горн играл побудку, отправлялся тренироваться с морскими пехотинцами, что было ох как нелегко. Скрытые резервы позволяли ему выполнять все задания, которые изуверы-мичманы изобретали для матросов второй статьи. Днем он занимался инвентаризацией арсенала воздушной базы, хотя никто не поручал ему эту титаническую и, по большому счету, бессмысленную работу. Он сражался с военно-бюрократической машиной, чтобы положить конец беспорядочному заказу запчастей и деталей, а поскольку ходили упорные слухи о назначении Леонида на пост командующего округом, никто не хотел ему перечить. Сергей Ильюшин предложил Леониду перейти к нему в конструкторское бюро и заниматься разработкой нового самолета дальней авиации для полетов в тыл противника, но он не хотел оседлой жизни, тем более в Москве. Он мечтал только о небе. Но Ильюшин настаивал, и Леонид согласился — при условии, что будет главным испытателем, но ответа не получил.
По вечерам он пил и играл в шахматы с Ровиным. Спиртное на него не действовало. Леонид увеличил дозу. Они с партнером выпивали по нескольку бутылок водки — тот разваливался, недоиграв партию, а Леонид задремывал, но ровно через час просыпался, как от толчка, с опухшими веками и тяжелой головой. Кровь стучала в висках, — казалось, кто-то забрался ему под череп и стучит изнутри по лбу, как молотом по наковальне. Облегчение приносили только мешочки с колотым льдом, которые он прикладывал к своей несчастной голове.
Однажды ночью Леонид гулял вдоль Невы и вдруг почувствовал какой-то странный смутный запах. Он вернулся в часть. Запах последовал за ним.
— Вы не чувствуете вони? — спросил он товарищей, те принюхались, но уловили только запах вареной капусты… — Нет, это не капуста. Где-то закопаны мертвые тела.
Поиски ничего не дали. Горький навязчивый запах разложения никуда не исчез. Никто не сомневался в душевном здоровье Леонида, Героя Советского Союза, одного из самых заслуженных летчиков страны, близкого к Сталину человека. Генералы и политработники проявляли к нему уважение и участие. Военные обыскали подвалы и самые темные закоулки крепости, проверили реку и развалины окрестных дворцов, но никакого захоронения не обнаружили. Невыносимый запах по-прежнему преследовал Леонида, и ни ледяной северный ветер, продувавший окрестности, ни плотная марлевая маска не могли избавить его от этого ужаса. Запах не давал Леониду спать, душил его. Боевого летчика лечили самые именитые профессора, но и они оказались бессильны. Леонид нашел способ облегчить страдания. Он смачивал носовой платок водкой и прикладывал его к носу — запах алкоголя перебивал зловоние, но очень скоро перестало помогать и это. Леонид спрашивал себя, уж не гниет ли
он изнутри. После того как очередное медицинское светило признало свое бессилие, заявив, что терапия может занять годы и не дать результата, Леонид принял решение положить конец своим мучениям. Он прошел всю войну, остался жив и не позволит какой-то гнили медленно себя убивать. Ничего иного ему не оставалось. Леонид привел в порядок дела, написал письмо сестре в Москву (она была его единственной наследницей) и попросил похоронить его на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Леонид думал, что его будут мучить страх и запоздалые сожаления, но чувствовал себя на удивление спокойным и умиротворенным. Он выпил бутылку водки, навел порядок в кабинете и решил вспомнить десять самых прекрасных вещей, которые видел в жизни, а потом спустить курок. Он подумал о своей матери Марине, о ее чудесной всепрощающей улыбке, о заразительном смехе сестры. В памяти всплыли образы довоенного Ленинграда, красивейшего города на земле, который варварски разрушили немцы. Он вспомнил свою молодость, северное сияние в небе над замерзшей Ладогой, сокровища Эрмитажа, висячие сады Петродворца, Свято-Никольский морской собор, сверкающие золотом оклады икон и бело-голубой Смольный собор с золочеными куполами на фоне безоблачного неба. Леонид с ужасом осознал, что все эти чудеса были созданы при царе, а его поколение только разрушало город. Он не имеет права жить после того, что натворил.Он начал считать на пальцах, дошел до восьмого пункта, и тут раздался стук в дверь. Это был Ровин — он увидел свет в окнах и решил заглянуть к другу, несмотря на поздний час. В руках у него был большой фарфоровый чайник с каким-то питьем. Он уселся на стул, велел закрыть окна и налил в стакан темно-зеленую жидкость.
— Что это?
— Чай.
— Попахивает эфиром.
— Верно. Целый месяц пытался достать, едва нашел. Пей.
Леонид начал маленькими глотками отхлебывать обжигающую жидкость.
— Как насчет того, чтобы сыграть партийку?
— Не сейчас, Дмитрий Владимирович.
— Что, спать хочется?
— Мне нужно работать.
— Знаешь, как говорят колхозники? Зачем делать сегодня то, что можно отложить на завтра. Боишься проиграть?
Леонид подумал, что в этой жизни он получал настоящее удовольствие только от шахмат, так что последняя партия станет достойным ее завершением. Ровин был цепким игроком, атаковал редко, выстраивал непробиваемую защиту, не рисковал и, как блестящий финишер, умел подкараулить «зевок» противника. Пока Ровин расставлял на доске фигуры, Леонид достал бутылку водки и два стакана.
— Ты с ума сошел? Никакого алкоголя! Тебе — только чай. А вот я приму на грудь, и с удовольствием.
— Зачем мне хлебать эту гадость?
— Не задавай ненужных вопросов, делай ход. Будешь играть белыми. Воспользуйся форой, я намерен преподать тебе урок.
Леонид на секунду задумался, потом двинул пешку и нажал на кнопку часов. Ровин сделал ответный ход черной пешкой и сказал:
— Не хочу показаться невежливым, но в шахматы интересно играть только при непреложном соблюдении нескольких правил. Вынужден напомнить: тронул фигуру — ходи.
— Верно, учту твое замечание. И раз уж ты решил жестко следовать правилам, не забывай, что на кнопку следует нажимать рукой, которой переставляешь фигуры.
Они играли молча, погрузившись в хитросплетения партии. Леонид машинально потянулся к бутылке, но Ровин его опередил и вылил остатки чая из чайника в его чашку. Стрелка часов приближалась к двенадцати. Леонид никак не мог пробить железную защиту Ровина и начал нервничать:
— Ты воспользовался моим состоянием и получил преимущество. Это нечестно.
— Главное — одержать победу. Пойди я в атаку, ты бы меня побил.
— Ты разве забыл неписаное правило: подчиненный не должен выигрывать у старшего по званию? Я о нем помнил, когда «сдал» партию Сталину.
— В том-то и разница между нами. Я бы не позволил ему победить. Кроме того, ты не мой командир.
Леонид обхватил голову руками и уставился на доску, пытаясь найти волшебное решение и выбраться из ловушки. Его положение было безнадежным, чуда ждать не приходилось. Леонид готов был опрокинуть своего короля, но вдруг замер и начал принюхиваться:
— Я больше не чувствую запаха!
— Рад за тебя.
— Это из-за питья? Что ты туда намешал?
— Да ничего особенного.
Леонид встал, распахнул окно и полной грудью вдохнул ледяной воздух ночи:
— Потрясающе, я совсем ничего не чувствую! Скажи честно, ты меня вылечил?
— Увы, Леонид Михайлович, запах вернется. Мы такое лечить не умеем. Можно было бы попробовать психоанализ, но здесь его не практикуют. Как только снова почувствуешь запах, понюхай вот это.
Ровин вытащил из кармана пузырек матового стекла и протянул Леониду: