Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

представьте себе, месте, на свежем воздухе в чудесном

скверике под сенью алюминиевой огромной чаши приемной

станции программ ЦТ "Орбита" с цинизмом просто

фантастическим чудовищные совершает действия, о коих

трактует с презрением явным и очевидным отвращением

позорная, неуважаемая 117 статья УК РСФСР.

Фу.

Подлец, мерзавец, скот, и еще осмеливается, подумать

только, гудком пронзительным пугать законопослушных,

смирных граждан, спешащих под мигание зеленого глазка по

освеженным совсем недавно к майским торжествам полоскам

белым пешеходной зебры.

Впрочем, всего лишь одного, одного лишь только

гражданина по пяткам стеганул сигналом звуковым

внезапным, в зад подтолкнул свирепо затейник полупьяный

Сима, от Леры заработав, кстати, неласковое:

— Идиот, — а именно, соседа Доддов, Толю Кузнецова,

такого молодого человека с волосами президента, в ту пору

знаменитого, овеянного славой даже дискоклуба

Южносибирского горного института, ЮГИ, "33 и 1/3".

Электрический разряд природы гнусной мурашками

скатился от шейного позвонка к поясничному, аукнулся в

поджилках, и Толя стрекоча задал, да, что есть духу

припустил, забыв, отбросив прежнее жеманство ленивой,

семенящей, полупрезрительной рысцы.

Вот так судьба бывает несправедлива, в каком порою

неприглядном виде готова выставить не охламона с рожей

мятой и не девицу моральных принципов сомнительных, а

юношу серьезного, к тому же исполняющего священный свой

гражданский долг.

Да-да, ведь не к какой-нибудь блондинке в колготках

красных непристойных спешит в объятия Анатолий. Суровая

Родина-мать ждет его на аллейке безлюдной в час утренний, в

день будний городского сада. В лице гуляющего как бы среди

скамеек синих и зеленых свежеокрашенных мужчины в кепке

и плаще. В образе старшего лейтенанта Виктора Михайловича

Макунько из управления по городу Южносибирску и области

одноименной.

Именно к нему спешит, торопится от дома прочь, от

института, наш диск-жокей, организатор молодежи, вот чудом

только не наткнулся на циферблат своих часов, к лицу рукой

внезапно вознесенных и ускоряется опять, без всякой видимой

угрозы внешней, сам все быстрее и быстрее переставляет

ноги.

Опаздывает. Опаздывает явно, не успевает. Нет,

скрыть сие, конечно, невозможно. Но можно, необходимо

даже просто-напросто другое, причину столь поразительной,

несвойственной Толяну совершенно необязательности. Иначе

говоря, еще одно унизительнейшее происшествие прикрыть,

задвинуть пяткой под стул, то самое, что не позволило Толе

походкой гордой и размеренной идти по улице советской

(имени Кирова) с высоко поднятой головой и чистыми (ах,

горе-горюшко) руками. Да, сегодня утром Анатолий Кузнецов

(планида ты несладкая добровольного помощника,

информатора, осведомителя, стукача), человек, выше личного

поставивший общественное, выше дружбы (на цыпочки встав)

долг, а выше любви (подпрыгнув, полагаю) честь,

составивший такую вот, на зависть многим правильную

пирамиду, был дважды за каких-то несколько часов

оскорблен, намеренно причем, несознательными элементами

из числа своих ровесников.

Увы, увы, еще до того, как галопом не слишком

элегантным Толян свое достоинство буквально растоптал, он

уронил его, да, птицу белую, цыпленка бройлерного, утратил

безвозвратного, вообразите только, он, юноша тонкой кости,

изящного склада, все утро сегодняшнее (зубы не вычистив,

кудри не расчесав) занимался, о, Богородица-заступница,

сбором дурно пахнущих и вид имеющих отталкивающий, вы

угадали, человеческих выделений.

Кошмар.

А дело вот в чем, вчера, признаться надо, не одной

Валере Додд напитки крепости различной без всякой меры

подавали. И баламут известный, Онегин, Чайлд Гарольд, с

обличьем Ленского и препохабнейшей фамилией Зухны

(чудак, приятель Толи школьный) пороку предавался и

вследствие сего имел шанс редкий отличиться, которым он

воспользовался, не преминул, то есть буквально ввалился в

тихий час вечерней сказки для детей в квартиру чинную

семейства Кузнецовых, чудесно пахнувшую завтрашним

обедом и, получив вопрос корректный:

— Леня, что случилось? — не стал воспоминаниям

унылым предаваться, нет, в будущее скорое, прекрасное и

светлое, свой мутный кинул взор:

— На старт, внимание, марш, — с торжественностью

некоторой даже возвестил и пояснил с улыбкой милой:

— Сейчас здесь все будет заблевано.

После чего, однако, не замычал, не зарычал ужасно, а

грохнулся довольно неуклюже на коврик домотканный и

реагировать не пожелал вообще на емкости различные, тазы и

ведра, любезно предлагавшиеся для облегчения страданий

органов бедняги внутренних хозяином любезным.

Подвел, мечту свою заветную — остатками

непереваренной дешевой " в оболочке" ветчины украсить

Толины обои чешские с цветочками в портвейне, напитке

приторном и гадком, косая морда, утопил. Ну, ничего, зато

чистейшей желчью, своей собственной, густой,

неразведенной, самородной, души поэта квинтэссенцией,

охотно, просто щедро поделился поутру.

Беееее.

Итак, в часу одиннадцатом, когда движеньем резким

осадил Толян устройство с механическим заводом, Зух не

лежал жердиною нескладной в углу на стареньком матрасе,

исчез (простынка белая — комком, истерзанная извергом