Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

метров тридцать до входа в пахнущее червями книжными,

должно быть, хранилище по воле случая слепого пощадил. Но

нет, не музыкой (полного зеркального совпадения, увы, он не

добился) всего лишь привлеченный, огромным объявленьем

огорошенный, куском дурного ватмана А3-формата, который

был небрежно присобачен, определенно, полчаса каких

нибудь тому назад к двери с табличкой незатейливой и

скромной "Комитет ВЛКСМ".

"Весна-78" — привычно, броско, лихо на белой

пористой поверхности гуашью алой некто соединил слова и

цифры, в углу птенца с огромной неуклюжей нотой в клюве

прилепил, а снизу, уняв вдруг неизвестно почему задора

молодого прыть, пером железным, строгим, редисным,

толково пояснил: "Ежегодный отчетный смотр-конкурс

самодеятельных коллективов и ансамблей". Назначалось

мероприятие на апрель.

Ну, да, конечно, как же, об этом слышал Толя, то есть

ему говорили осенью, ключи от очередной коморки с

инструментом вручая, на сей раз в деканате:

— 29 октября в день молодежи у нас обычно

факультетский вечер, на Новый год вы тоже обязательно

должны играть, само-собой восьмое марта, ну, а там, там

главное. Не вырвете первое место на студенческой "Весне",

попросим освободить помещение. Имейте в виду.

"Ага", — едва успел подумать Кузнецов, как дверь с

табличкой лаконичной отворилась, и на пороге объявился, ба,

в плаще распахнутом, отменном заграничном светлом,

линейка галстука бордового от кадыка до пряжки (значок

сверкнул, мигнул, конечно же, да не простой, украшенный

плюс к капельке казенной головы словами золотыми

"Ленинская" и еще "поверка") сам, собственной персоной

вожак всей институтской молодежи, плечистый тезка нашего

героя, освобожденный секретарь, Анатолий Васильевич

Тимощенко.

Впрочем, в сем появлении внезапном нет ничего

особенно уж примечательного. Ну, работал человек, доклад

готовил к собранью общеинститутскому весеннему, сверял

план-факт, проценты вычислял прироста и привеса, оттачивал

абзацы в разделе "самокритика", трудился, трудился, да устал,

отбросил ручку, потянулся, взгляд кинул за окно, встал, плащ

накинул, в карман засунул пачку "Ту", кейс прихватил, свет

потушил и…

Нет, не вышел. Вот это-то и замечательно, хотел, но

нос к носу столкнулся с юношей лохматым, лист объявления

свежего с завидным интересом изучавшим.

Ну, ну.

И тут отметим, согласимся, не зря, не за красивые

глазенки карие товарища Тимощенко на должность

руководящую молодежь заведения учебного единодушно

выдвинула, а орган вышестоящий без лишних возражений

кандидатуру поддержал. Был дар, определенно умел с людьми

работать сей краснощекий организатор масс. И не одно лишь

чванство, хамство и пошлость, соединенные в лице

номенклатурном, являл он, приговаривать любивший:

— Да я вас всех насквозь вижу, — похоже, что

действительно, талантом препарировать, заглядывать в

таинственные душ чужих пределы, отыскивать там клавиши и

струны потаенные, был наделен Тимоха, товарищ Анатолий.

И в самом деле, ну, казалось бы, какое ему, человеку

партийному, дело до тезки, обросшего, прямо скажем,

безобразно, одетого в какой-то непотребный свитер пестрый, с

флажком страны далекой и враждебной, приколотым на грудь,

на то место, где должен профиль дорогой сиять на фоне

сочном леденцовом, и в довершение всего в штанишках синих

поношенных, швами наружу. Да никакого. Захлопнуть дверь,

по тени длинной коридорной подошвой каучуковой пройтись,

и до свиданья. Чао.

Но нет.

— Ко мне? — спросил он Толю Кузнецова с улыбкой

дружеской и тут же, словно не сомневаясь в ответе

положительном, посторонился, махнул рукой, гостеприимно,

по-товарищески, просто, приглашая, ну, заходи, коли пришел.

О чем он говорили больше часа, беседовали под

стягом сидя малиновым, тяжелым, обшитым желтой

бахромой? Да так, вроде бы и ни о чем.

Был мимоходом секретарь освобожденный

оказывается, присутствовал, а как же, в огромном холле

электро-механического корпуса, с соратниками скромно,

ненавязчиво, минут пятнадцать, двадцать наблюдал из

дальнего угла, у гардероба стоя, за веселящимся

студенчеством экономического факультета.

— Слышал, слышал, конечно… да вот не понял только,

что это вы там про шпионов-диверсантов такое пели?

— Про шпионов… Да нет, это про любовь.

— Про любовь?

— Ну, да.

" Я лазутчик в стране круглых лбов,

Я вижу во тьме,

Я слышу во сне,

Я знаю смысл таинственных слов".

— Интересно, интересно… А круглые лбы, это на кого

намек?

— На родителей… на тех, кто лезет во все…

Короче, сидели, толковали о том, о сем, из корпуса

уже пустого вышли вместе и на крыльце расстались дружески.

Товарищ Толя пошел в свою гостинку, а Кузнецов

домой и по дороге окрыленный (ну, непонятно, право, чем)

вдруг песню написал, сложил внезапно. Не всю, конечно,

сразу, но мелодию, припев придумал и один куплет, а утром

встал и остальные два досочинил. Вот так, впервые в жизни.

Отличился.

Но, увы, именно с этого приступа вдохновения и

начался разлад между приятелями, Кузнецовым и Зухны,

который ужасной, мерзкой сценой напротив туалета женского

(у входа в темный узкий холл аудиторий электро