Клятва королевы

Я продолжала задумчиво сидеть в кресле, вспоминая, как в свое время брат старался держаться от матери подальше. Беатрис и Бобадилья пожелали мне спокойной ночи, оставив меня наедине с няней.

— Альфонсо ее осчастливил, — наконец сказала донья Клара. — Что еще нужно матери, кроме сына, на которого она может положиться?

— Он не сказал ей правду, — ответила я. — Не сказал, что на самом деле случилось или что еще может случиться. Альфонсо пока еще не король Кастилии.

— Мы с тобой это знаем, но ей это ни к чему; ей все равно не понять, что делать с правдой. — Донья Клара отложила вязание. — Зато ты, похоже, стала еще сильнее духом, чем в детстве. Теперь матери на тебя уже не повлиять, и радуйся, что тебе наконец удалось от нее уйти. Пусть лучше ищет утешения, в котором она столь нуждается в этой юдоли слез, у твоего брата.

С трудом поднявшись на ноги, она подошла к шкафу, отперла дверцу, достала отделанную кожей и медью шкатулку, которую поставила мне на колени. Несмотря на внешний вид, шкатулка оказалась удивительно легкой.

— Их делают евреи для хранения важных документов и денег, — объяснила она. — Я купила ее для тебя в Авиле, когда начали приходить письма.

— Письма? — Моя ладонь застыла на крышке.

— Да. — Она посмотрела мне в глаза. — Открой, посмотри сама.

Я не удержалась от удивленного возгласа, увидев внутри перевязанную ленточкой стопку.

— Их там по крайней мере десяток!

— Если быть точным — двадцать четыре; я все пересчитала. Что бы ты ему ни говорила, похоже, ты его весьма впечатлила. Письма шли одно за другим — он посылал их с курьером в Санта-Ану. — Она усмехнулась. — Вероятно, личный гонец через всю Кастилию стоил ему целого состояния. Он весьма решителен, этот арагонский принц. Я пойду, а ты читай. Наверняка он много чего хотел тебе сказать.

Оставшись одна, я сломала печать на первом письме из стопки. В мерцающем пламени свечи передо мной возникли написанные неровным почерком строчки:

Милая моя сеньорита, получив ваше письмо, я с трудом удержался от желания оставить мою страну и борьбу моего отца против французских волков, чтобы бежать к вам. Я не могу ни спать, ни есть; думаю только о вас и о том, как вы сражаетесь с собственными волками при дворе вашего брата, которые пытаются подавить ваш дух. Но поскольку я не могу быть с вами, чтобы пронзить мечом сердца всех тех, кто желает вам зла, скажу лишь одно: в глубине души я знаю — вы намного храбрее, чем даже сами полагаете. Вы должны противостоять браку, который вам предлагают, ибо милостью Божьей мы с вами вновь встретимся, чтобы понять, связаны ли мы одной и той же судьбой…

Я замерла, не в силах пошевелиться.

Фернандо меня не забыл. То был ответ на мое полное страданий письмо, отправленное больше года назад из Мадрида, когда я ждала приезда Хирона. Каким-то образом Фернандо понял, что не стоит рисковать, посылая письмо напрямую, и отправил его в монастырь матери. И останавливаться на этом он не стал. Я продолжала читать другие его письма при тусклом свете свечей в сгущающейся ночи, в обществе лишь дремлющего у ног пса Альфонсо. Меня потрясло, сколь многое знал принц Арагона обо мне, находясь столь далеко. Его извещали обо всех событиях моей жизни с тех пор, как мы виделись в последний раз, даже в дни сто собственных испытаний, о которых он повествовал откровенно и без прикрас, что лишь свидетельствовало о силе духа.

Мать его в конце концов умерла после долгой и страшной болезни. Едва они с отцом успели ее оплакать, им снова пришлось отправиться на войну с вероломными французами. Хотя тогда Фернандо не исполнилось еще и четырнадцати, он возглавил войско против короля Луи, защищал спорные пограничные графства Руссильон и Сердань и поднимал солдат на отважную борьбу против захватчиков. Оказавшись в серьезном меньшинстве, он проиграл сражение. Теперь же, когда казна Арагона была разорена, народ близок к мятежу, а французы вгрызались в королевство подобно алчным волкам, каковыми они в душе и являлись, Фернандо приходилось укреплять границы, обороняясь от дальнейших нашествий и все это время борясь с нарастающей слепотой отца, которая если не по титулу, то по сути делала принца правителем сражающегося королевства.

Мы позвали еврейского врача, — писал он, — знакомого с мавританским искусством целительства, о котором мы слышали чудеса. Говорят, будто врач этот однажды излечил калифа Гранады от того же недуга, что и у моего отца; будто он может творить чудеса по удалению катаракты. Он выразил уверенность, что зрение отца можно улучшить, однако это опасная процедура, требующая четырех хирургических операций, и я беспокоюсь. Отцу уже шестьдесят с лишним, он ослаб душой и телом после смерти матери, однако настаивает, что это нужно сделать. Говорит, что не хочет быть слепым стариком в день, когда мы с вами обвенчаемся.

Я улыбнулась, читая эти строки, — это было так на него похоже. В каждой строчке каждого письма содержалась непоколебимая вера, что в конце концов он добьется своего. И каждое письмо, словно подчеркивая этот факт, заканчивалось одними и теми же словами:

Будьте смелой, Изабелла. Ждите меня.

Лишь дочитав последнее письмо, я поняла, что провела за чтением всю ночь. Темнота вокруг уже рассеивалась, свечи погасли, кроме одной, которую я несколько раз зажигала снова, обжигая пальцы. Когда она превратилась в лужицу расплавленного воска, я положила шкатулку на колени и закрыла глаза, представляя себе смеющегося, полного неудержимой энергии мальчишку, с которым мы ненадолго встретились в Сеговии. Теперь он стал мужчиной, которого я не знала, — как я могла считать его столь неотъемлемой частью самой себя? Как бы ни пыталась убедить себя, что поступила глупо и чересчур сентиментально, доверив свое будущее самонадеянному обещанию, неотразимой улыбке и стихийному танцу, я понимала — он многому меня научил. Показал мне, что я могу довериться собственным инстинктам и идти собственным путем. А инстинкты подсказывали, что, несмотря на расстояние и множество ожидающих нас испытаний, в этом мире нет никого более подходящего, чтобы разделить со мной жизнь.

Что бы ни случилось, Фернандо Арагонский и я были предназначены судьбой друг для друга.

Глава 12

Ранний снег падал с затянутого свинцовыми тучами ноябрьского неба, укутывал плоскогорье холодной белой мантией. Я всегда любила начало зимы, забывая, что пронизывающий холод рано или поздно станет столь жгучим, что от него словно замерзает дыхание в легких. Хотя и казалось, что мы избежали опасности, вернулись к прежней мирной жизни, это была лишь иллюзия, которая, как я опасалась, рисковала рассеяться раньше, чем кто-либо мог предполагать.

И все же мы наслаждались свободой, каждый день седлали лошадей и отправлялись на прогулку с доном Чаконом, который рассказывал нам, как он всегда оставался рядом с моим братом, несмотря на все попытки Вильены от него избавиться.

— Архиепископ Каррильо — человек, которого можно уважать, — сказал Чакон, яростно сверкая черными глазами на бородатом лице. — В конце концов, его задача как священника — наблюдать за благополучием инфанта. Но маркиз — настоящий дьявол; он делал все возможное, чтобы совратить Альфонсо. Однажды ночью даже попытался залезть к Альфонсо в постель. Вот только я лежал рядом на полу на матрасе с кинжалом в руке — видели бы вы его физиономию, когда он о меня споткнулся!

Я взглянула на Беатрис. После всего, что мы видели во дворце, подобные откровения насчет Вильены никого не удивляли. Я и раньше подозревала, что он пытался оказывать давление на Энрике, а теперь поняла, каким образом.

— Впрочем, — продолжал Чакон, — по словам его высочества, это уже не в первый раз. Судя по всему, Вильена и его брат Хирон мало чем отличались от мавританских любителей мальчиков. Я бы сказал, это просто отвратительно; нужны ли еще какие-то свидетельства, что оба они прокляты?