Ключ к волшебной горе

Она отпрыгнула в сторону. Весь мир – и она. Все против нее, против нее и Володи. Но Володи больше нет. Как она могла забыть об этом... Ничего не будет как раньше. Теряя, мы обретаем...

Боль, как кокон, обволокла ее, Полина как будто очнулась. Подошла к могиле. Встала на колени. Ей хотелось оказаться вместе с Володей. Вместе со Славко. Она, она виновата во всем. Как же больно, ну как же больно, как же больно...

Почему, Боже? Но почему? Ты так и не ответил на этот вопрос! Если ты такой всемогущий и милосердный, то почему? Почему Володя? Ты безжалостен и циничен... И все, что говорят про тебя, – ложь. Если ты есть, то сделай так, чтобы Володя жил! Прошу, пожалуйста, тебе ведь это ничего не стоит, сотвори чудо, чудо, о чудо...

– Полина, – шепнул Макс. Она лежала на промерзшей земле, с неба, темного, как ее отчаяние, тихо падал первый снег. – Нам пора. Прошу тебя...

CXI

– Я прошу тебя, Боже, пощади меня! За что, за какие грехи ты причиняешь мне боль? Теряя, мы обретаем. Если это так, то я согласна потерять кого и что угодно, но только не Володю. Возьми любого, меня саму, но только не сына!

Макс поднял ее с земли, прижал к себе. Андре все продолжал плакать. Могилу стали быстро засыпать землей. Всего несколько минут – и яма исчезла. Как будто и не было ничего. Но ведь все знают, что было! Володя, как же он будет там – под землей? Он не сможет дышать, там холодно и неуютно, и он совсем-совсем один...

Если Бог не может или не хочет помочь ей, то пусть сделает этот тот, кто ему противостоит. Или тебя тоже нет? Вы все – выдумка? Темные силы, если вы есть, я готова заключить с вами союз, отдаю вам свою бессмертную душу в обмен на жизнь Володи. Дьявол, Люцифер, Сатана – где же ты и армия твоя, имя которой легион? Почему никто не желает слышать меня? Я – ваша, только верните мне Володечку...

CXII

Полина позволила увести себя с кладбища. Ее бережно посадили в теплый салон автомобиля. Укрыли одеялом, попытались напоить чем-то терпким и горячим. Она повиновалась. Ей было все равно.

Никто не желает ее слышать. Нет никого – и ничего. Ни Бога, ни дьявола. Она одна во Вселенной, заполненной холодной болью. Она осталась совершенно одна. Ну пусть что-то произойдет, она не вынесет этого. Почему же так больно, больно, больно?

За что?

– Мы едем домой, – слышала она разговор Макса и Андре. – Полине нужен врач. Андре, прекрати стенания, мальчика уже не воскресишь. Ей намного тяжелее, чем нам.

Полина поняла, что ни о чем не думать еще ужаснее. Она закрыла глаза и попыталась вспомнить прошлое – прошлое, в котором все было хорошо. Прошлое, в котором все были счастливы. Прошлое, в котором все были живы.

Ее раздели, уложили в постель, накрыли простыней. Полине хотелось спать, но она боялась заснуть. Потому что знала: а затем придет он, Володя...

Смерть сына казалась Полине собственной смертью. Хотя нет – это было намного хуже. Она прыгнула в бездонную пропасть и неслась к острым камням, но дна все не было. Когда же эта боль прекратится?

И только позже Полина поняла, что настоящая боль еще и не начиналась.

Довольно быстро она пришла в себя и вернулась к размеренному ритму жизни. Но это было все внешне, внутри же ее терзал призрачный адский огонь, который пожирал разум. Макс удивлялся тому, как быстро она сумела оправиться.

Она сумела оправиться? О нет, она медленно умирала, и яд растекался по ее жилам, и она знала об этом...

В кладовой лежал футбольный мяч, в гостиной неубранными остались блестки конфетти и блестящие полоски серпантина. Андре убивался по Володе, кляня себя.

Она засыпала и просыпалась, и оставался только один вопрос: «Ну почему?»

Близилось Рождество. Макс, как и хотел, не афишируя, подписал договор с американским продюсером, согласно которому ему требовалось переселиться на территорию США. Его могущественного покровителя ликвидировали после еврейских погромов, и Макса никто более не удерживал в Германии.

– Ты поедешь с нами, не пытайся и спорить, Полина!

Она и не спорила. Америка так Америка. Ей было все равно.

Макс, желая поднять ей настроение, взял ее на свое последнее выступление, которое проходило на вилле богатого фабриканта еврейского происхождения. Его самого во время «Хрустальной ночи» едва не убили, но он решил во что бы то ни стало отпраздновать день рождения жены, пытаясь повернуть время вспять.

Полина не хотела идти, но Макс уговорил ее. Так надо, что поделаешь...

– Это мое последнее выступление в Германии, – говорил Макс, когда они ехали в автомобиле. – Проблем с въездом в США не будет, нам дадут визы, но для этого мы сначала переберемся во Францию.

Гостей на вилле еврейского фабриканта почти не было: многих арестовали, иные побоялись принять приглашение. Хозяин проводил Макса в музыкальный салон. Обычно весть о том, что сам Макс Триссарди дает сольное выступление, вызывало ажиотаж. Но те времена прошли. Газеты печатали злобные пасквили, усердно напоминая читателям, что Макс – полукровка, у него немецкая мать и отец-еврей.

CXIII

Полина была в салоне вместе с Андре, когда двери внезапно распахнулись – на пороге стояли ухмыляющиеся молодчики. Один из них подошел к встревоженному хозяину и заявил:

– Значит, еврей, празднуешь? Жаль, что тебя недобили! И кого к себе пригласили – этого ублюдка Триссарди? Ну что же, мы тоже послушаем!

Фашиствующие юнцы (их было около трех десятков) бесцеремонно расположились на креслах. Хозяин приема побледнел, понимая, что добром этот вечер не закончится.

Публика была настроена по-боевому. Полина слышала пьяный хохот, пошлые анекдоты, то и дело руки взметались ввысь, когда кто-то упоминал имя фюрера. Безумие и страх – вот что царило в доме.

Макс, одетый, как всегда, безукоризненно, показался у рояля. Молодые краснолицые мужчины закричали и завизжали:

– Еврейская свинья, убирайся! Мы не желаем тебя слышать! Пошел вон!

Гости, которые не побоялись прийти, дабы насладиться музыкой в исполнении Макса, испуганно потянулись к выходу, но им преградили путь. Триссарди скупо поклонился и уселся за рояль.

– Вы только посмотрите на этого ублюдка! И почему его не прикончили во время «Хрустальной ночи»? Мы не желаем тебя видеть и слышать! Прочь, жид!

Первые аккорды «Итальянской симфонии № 4 ля-мажор» Мендельсона потонули в диком шуме. Молодчики затопали ногами и захохотали. Макс делал вид, что ничего не замечает. Он играл для себя.

Так длилось долгих десять минут. Андре вцепился в руку Полины и скулил:

– Дорогая моя, они же сейчас нападут на него. И зачем он только вышел на сцену! Ах, я не выдержу этого гвалта!