Ключ Лжеца

Кара пристально посмотрела на меня, будто бы изучая.

– Ты меняешь кожу, Ялан, сбрасываешь север. К тому времени, как мы доберёмся до ворот твоего города, ты снова будешь южным принцем. Интересно, что ты сохранишь от своего путешествия?

Тут наступила моя очередь хранить молчание. От большей части я с радостью бы избавился, но уже усвоил урок насчёт этого: отбрось слишком много от своего прошлого, и уже не будешь тем человеком, которым был тогда. Да, можно восстановить то, что отрежешь от себя, но из-за такого, пожалуй, всегда становишься меньше, и в итоге от тебя ничего не останется.

Несомненно, две вещи я сохраню. Первая – страстное желание узнать, что Эдрис Дин умер в мучениях. А вторая – воспоминание об Огнях Севера. Кара сказала, что они называются "северное сияние" – призрачное представление, освещавшее небо самой длинной ночью в моей короткой жизни, когда мы стояли лагерем на Суровых Льдах в конце наших мучений.

***

Переход продолжался под голубым небом. Несмотря на наши опасения, нам не мешали агенты Мёртвого Короля, монстры не выползали из своих могил, чтобы отправить в могилы нас, и мы без происшествий пересекли границу Красной Марки. Но всё равно Снорри гнал нас сильно – настойчивее, чем в любое время с тех пор, как у нас на хвосте висели хардассцы. Наверняка его рана болела – в том, как он двигался, чувствовалась скованность. Я раздумывал, что мы увидели бы, если б он задрал рубашку и показал отметину, оставленную Келемом. Впрочем, возможно именно воспоминание о Келеме, который в той пещере держал мёртвого ребёнка, тянуло северянина вперёд сильнее, чем крюки в его ране. Со стороны мага это была ошибка. Тот путь к двери смерти он мог закрыть и другим способом. Неважно, какой магией ты обладаешь – вселять такую ярость в человека вроде Снорри всегда плохая идея.

***

В городе Генуя, в двух днях от Вермильона, я сдался и потратил последнее золото на приличную лошадь и сбрую вкупе с отличным плащом для верховой езды и позолоченной цепочкой на шею. Принц королевства не может позволить себе выглядеть как попрошайка со стёртыми ногами, как бы далеко он не путешествовал, и как бы много врагов он не покорил. Я неплохо знал Геную, и там нашлось бы, где повеселиться, но дом был так близко, что я без задержек поспешил дальше.

– Чёрт возьми, здесь даже воздух лучше! – Я хлопнул по луке седла и глубоко вздохнул, наслаждаясь пьянящим ароматом дикого лука, дубов и буков лесов на холмах.

Загорелые Снорри, Туттугу и Кара, топавшие позади, мало что хорошего могли сказать о моей родине. А вот Хеннан, который сидел на мерине позади меня, склонен был со мной соглашаться.

Чудесно было снова сидеть в седле – немного непривычно, но куда лучше, чем идти. Мой новый конь выглядел отлично: чёрная как смоль шкура и изогнутая белая вспышка на морде – почти как молния от глаз к носу. Был бы он жеребцом в семнадцать ладоней [12] , а не приземистым мерином ниже четырнадцати [13] , я стал бы гораздо счастливее – хоть и гораздо беднее. В любом случае, шёл он бодро, и с его спины удобно было смотреть на красоты Красной Марки. Я сожалел лишь о том, что норсийцы навьючили на него свой багаж, словно он был вьючной лошадью. Включая даже "Гунгнир", который скрыли от любопытных глаз старыми тряпками, и только его кончик блестел в том месте, где проткнул обмотку.

12

Ладонь – мера длины, используемая, среди прочего, для измерения роста лошадей. 17 ладоней – примерно 172 см. в холке.

13

~142 см.

Я разок-другой улыбнулся с высоты Каре, но ответа не получил. Женщина выглядела всё угрюмее с каждой милей. Возможно, думала о том, как сильно будет по мне скучать. Она была достаточно умна и наверняка не верила, что я отправлюсь с ними во Флоренцию и в тот кошмар, к которому стремился Снорри.

Я снял нам комнату на постоялом дворе, и после ужина Кара отыскала меня в одиночестве на крыльце. Я сидел там уже некоторое время, глядя на последних проезжих, спешивших по Аппанской дороге в сгущавшихся сумерках. Она пришла ко мне, и я всегда знал, что так и будет. В конце концов, после самого долгого ухаживания в моей жизни, её притянули чары старого доброго Ялана.

– Ты уже решил, как его остановить? – спросила она без предисловий.

Услышав это, я вскинулся от удивления. Я-то ждал какого-нибудь светского разговора, после которого мы начнём старый танец, к которому я её подводил. Танец, который вознаградит, наконец, мои страсти в съёмной кровати, ожидавшей нас на втором этаже.

– Кого?

– Снорри. – Она села на шаткий стул напротив, рассеянно потирая запястье. Между нами висел фонарь, в стекло которого бились мотыльки, и невидимые москиты пищали в темноте. – Как ты заберёшь у него ключ?

– Я? – Удивлённо уставился я на неё. – Мне не заставить его передумать.

Кара помассировала запястье, потирая какие-то тёмные отметины. Сложно было понять, какие именно, в свете фонаря, среди всех этих теней.

– Это синяки?

Она скрестила руки, пряча ладонь, и молчала под моим взглядом, пока, наконец, не сказала:

– Я пыталась стащить его две ночи назад, пока он спал.

– Ты… собираешься украсть ключ?

– Не смотри на меня так. – Она сердито зыркнула на меня. – Я пыталась спасти жизнь Снорри. Что вообще-то должны делать вы с Туттугу, и сделали бы, если были бы ему друзьями. По-твоему, почему Скилфа отправила его к Келему? Это довольно долгое путешествие, в котором я могла бы его остановить – либо отговорив, либо украв ключ. – Она поднялась, подошла и села рядом со мной на ступеньку. Успокоилась и изобразила милую улыбку, которая выглядела неплохо, но совершенно на неё не похоже. – Ты мог бы снова попросить у него ключ и…

– Ты! Тем утром в пещере ты пыталась украсть у него ключ! Он повесил его на цепочку из-за тебя, а не из-за меня! Всё это время он видел тебя насквозь! – Я понял, что тыкаю в неё пальцем, и опустил руку.

– Забрав ключ, я спасу ему жизнь! – Она раздражённо посмотрела на меня. – Или если заставлю его передумать.

– Это невозможно, Кара. К этому времени тебе стоило бы уже понять. Ты бы и знала, если б видела, как он шёл на север. Его не остановить. Он взрослый человек. Это его жизнь, и, если он хочет…

– Ял, он не просто свою жизнь губит. – Она снова говорила тихим голосом. Положила ладонь мне на руку. Следовало признать, это возбуждало. Что-то в ней было – возможно, я всего лишь навоображал себе после стольких месяцев ожидания, но думаю, дело не только в этом. – Снорри может причинить неведомый урон. Если ключ Локи попадёт в руки Мёртвого Короля…

– Чёртова каша заварится. – Момент внезапно прошёл, настроение испортилось, и темнота вокруг нас полнилась не романтическими возможностями, а мертвецкой угрозой. – Но всё равно я ничего не могу с этим поделать. – И к тому же, я буду в безопасности, во дворце, в самом сердце Вермильона, в самом сердце Красной Марки, и, если уж зло Мёртвого Короля сможет до меня добраться, тогда нам всем пиздец. Но мне гораздо безопаснее было положиться на мою веру в стены бабушки и в её армии, чем в мою способность разделить Снорри с ключом. Я стряхнул руку Кары и неожиданно встал, пожелав ей доброй ночи. Я уже был так близко к дому, что чувствовал это – практически протяни руку и прикоснись пальцами. Так что я не собирался провалить всё дело, ни ради чего, даже ради обещания прикосновения Кары. В любом случае, ни одному мужчине не захочется быть последним средством. А превыше всего прочего, несмотря на большие глаза, обещание и след отчаяния, я никак не мог стряхнуть ощущение, что эта женщина каким-то образом играет со мной.

Это была долгая ночь. В комнате было жарко, душно, и я не мог заснуть.

Следующий день, новые бесконечные мили Аппанской дороги, очередной постоялый двор. И наконец, одним восхитительным летним утром, после долгих миль обработанных полей, золотых от пшеницы и зелёных от тыкв, мы поднялись на гребень и оттуда увидели, что на горизонте, за лёгкой дымкой стоит Вермильон, стены которого светились от раннего света. Должен признать, от этого вида я мужественно пустил слезу.

На одной из множества ферм у Аппанской дороги, открывающей двери проезжающим путникам, мы устроили ранний обед. Сидели снаружи за столиком в тени огромного пробкового дерева. По пыльному двору расхаживали курицы, за которыми присматривал старый пёс светлого цвета, ленивый настолько, что даже не вздрагивал, когда на него садились мухи. Жена фермера принесла нам свежий хлеб, масло, чёрные оливки, миланский сыр и вино в большой глиняной амфоре.

Я выпил уже кружку или три этого замечательного красного, когда решился, наконец, в последний раз поговорить со Снорри о его плане. Не ради Кары – ну, может быть в надежде на её хорошее мнение, но в основном просто чтобы удержать огромного быка от его собственной глупости.

– Снорри… – сказал я достаточно серьёзно, чтобы он отставил свою глиняную кружку и обратил на меня внимание. – Я, уф… – Кара посмотрела на меня поверх своего хлеба и оливок, подбадривая меня незаметным кивком.

Оказалось, что даже с развязанным языком сказать нелегко.