Ключ от двери

На этот раз дома встретили книгу миролюбиво.

— Как! — сказал Ситон со смехом. — Вот сукин сын, опять купил книжку. Ну и ну! Мне бы стать таким умни­ком-разумником. Ну прямо-таки кладет меня на обе лопат­ки своей ученостью!

Он дал Брайну четыре пенса, чтобы тот посмотрел фильм, сделанный по этой книге, и, когда Брайн вернулся домой, заставил его все пересказать.

Ситон сидел у огня, и на загнетке перед ним стояла кружка чаю. По радио передавали репортаж о футбольном матче; Вера выключила приемник, чтобы не мешал шум, и снова принялась за штопку носков. Горел свет, и слышно было, как в спальне Артур играет молотком.

— И, когда Жан Вальжан вернулся к мосту, потому что хотел сдержать свое обещание,— рассказывал Брайн отцу, — Жавера там уже не было. А когда он заглянул с моста в воду, то увидел, что Жавер (его играл Чарлз Лаутон) сиганул вниз и утопился. Тут картина и кончает­ся, а в книге после этого еще много всего написано. Рас­сказать, как кончается в книге?

— Он больше слушать не хочет, — сказала Вера, и тон ее смутил Брайна, он не понял, серьезно она говорит или шутит.

— Ну как, пап, а?

— Давай, давай, сынок. Говори.

Брайн досказал все до конца. Он тщательно выговари­вал французские имена, как-то слышанные им по радио, а Маргарет стояла перед ним и насмешливо улыбалась. Ее язвительный взгляд скоро достиг своей цели.

— Можно со смеху помереть, когда слышишь, как Брайн выговаривает все эти чудные слова.

— Посмейся только, я тебе всыплю, — сказал Брайн.

— Получишь сдачи, дам как следует папиным велоси­педным насосом, увидишь. — Она подобралась поближе к окну и уже оттуда, в большей безопасности, наблюдала за его растущей яростью. — Воображает, что умеет говорить по-французски. Я могу еще получше тебя.

Она затараторила, изображая иностранную речь.

— Слушай, ты это лучше оставь, — сказал Брайн уг­рожающе.

— Будет вам, — сказал отец.

На минуту Маргарет умолкла, но чем страшнее ей ста­новилось, тем отчетливее какой-то внутренний голос го­ворил: Брайн знает, что ты испугалась, а ты дразни его, докажи, что не боишься.

— Подумаешь, ученый! — крикнула она. — Только и умеет, что книжки читать.

— Оставь его, — вмешалась Вера, — не то сейчас вста­ну и...

Брайн почувствовал, как у него задергался рот,— он даже подумал, что все это видят. Может, и в самом деле есть нечто постыдное в том, что он читает и старается правильно произносить по-французски, умеет писать, чер­тить карты, — будто этим он ставит себя выше осталь­ных. Он понимал, что ему следует отнестись равнодушно к поддразниваниям, но они задевали его слишком глу­боко. Он стоял возле стола, в нескольких шагах от своей мучительницы.

— Глядите-ка, сейчас заревет! — протянула Маргарет.

— Сейчас ты у меня сама будешь реветь, если не затк­нешься.

Ситон встал со своего уютного места возле камина.

— Хватит, не то обоих отправлю спать, с глаз долой! Вечно вы двое грызетесь.

— Она первая. — сказал Брайн с горечью. — Всегда заводит ссору.

— Нет, папа, не я первая, — возразила она. — Это он. Все читает без конца свои книжки, скоро совсем спятит.

Она слышала, что так говорили родители, и слова ее как ножом резанули Брайна.

Он подбежал, быстро ударил ее и помчался к двери, прежде чем отец успел схватить его. Он был уже на улице и, проходя мимо окна, слышал, как плачет Марга­рет, а отец говорит:

— Ну, пусть только вернется, сукин сын, я ему по­кажу.

Но Брайн не возвращался два часа, и за это время все успели забыть его выходку, — все, кроме самой Маргарет. Родителей не было дома, она показала ему угрожающе сжатый кулак с противоположного конца стола, когда он отрезал себе хлеба. А вскоре они вместе играли в игру «дальше всех».

Иногда утром Ситон оставался глухим к стуку в дверь, предупреждавшему, что пора на работу, и даже к Вериным попыткам поднять его.

— Вставай же, Хэролд, ведь опоздаешь. В дверь уже давным-давно стучали.

При третьем толчке он бубнил из-под одеяла, что се­годня он не пойдет.

— Ну, брось лодырничать, — уговаривала Вера. Он снова засыпал, бормоча:

— Не пойду я, к чертям... — Он хотел показать, что уж если лишился дневного заработка, то, во всяком слу­чае, насладится тем, что будет валяться в постели, сколько влезет. Позже, уже за завтраком внизу в кухне, он го­ворил:— Шесть лет без меня обходились, обойдутся те­перь один-то день. Я под их дудку плясать не стану.

— Вытурят тебя — и все, — отвечала Вера, убирая со стола посуду.

— Не вытурят. Скоро война. И принеси-ка обратно мою кружку: хочу еще чаю.

Подобные случаи повторялись не настолько часто, что­бы вызывать тревогу. Вера знала, что Ситон не лодырь, знал это и он сам. Трудолюбие было у него в крови, но с того времени, как его приговорили к пожизненному посо­бию, ему не так-то легко было начинать другую жизнь. В те дни, когда Ситон не выходил на работу, Брайн, воз­вращаясь из школы домой, заставал отца в более мрач­ном, злобном и свирепом настроении, чем это бывало с ним даже в дни самой отчаянной нужды, когда они жили на пособие.

Как-то в понедельник утром мистер Джонс не пришел в школу; из класса в класс передавали весть, что он бо­лен, простудился, когда в пятницу, возвращаясь домой, попал под дождь. Занятия шли, как обычно, только без всегдашнего нервного напряжения. «Почему бы ему вот так не сидеть себе дома? — рассуждал Брайн. — Совсем и не нужен никакой директор». Уроки проходили приятно, но в течение этой свободной недели Брайн иногда все же ждал, что вот сейчас, собрав всю свою злобу, появится, как привидение, мистер Джонс, еще больной, и сразу спугнет радость в классе уже одним тем, что вдруг по­кажется за стеклянной дверью его страшная рожа. Во всяком случае, Брайн побаивался, что после драки, проис­шедшей в конце недели, кто-нибудь из родителей, чей сын явился домой с рассеченной бровью, донесет об этом в школу. И тогда мистер Джонс ворвется в класс во время урока закона божия и начнет вычитывать имена в списке, размахивая им перед классом. И первым в этом списке будет Брайн Ситон.

Но мистер Джонс не показался и на следующей не­деле. Во время перемены во дворе не слышалось всегдаш­него оглушительного гомона, больше было смеха и мень­ше расквашенных носов. Один раз Брайн пришел в школу раньше обычного — была его очередь вносить показания термометра и барометра в диаграмму на стене. В классе уже сидело несколько учеников, они негромко разговари­вали между собой, но, как видно, что-то случилось, по­тому что двое из них, казалось, вот-вот заплачут, а у одного и в самом деле текли беспомощные слезы, будто ему пустили в глаза папиросный дым. Это был староста, и остальные тоже все любимчики мистера Джонса, ни разу не испытавшие на себе его ярости. Они, впрочем, тер­пели общество Брайна — на экзаменах его отметки часто бывали не ниже их собственных.

— Что там такое, Джонсон? — спросил Брайн, тру­дясь у диаграммы.

— Мистер Джонс умер, — ответил Джонсон.

При мысли о такой возможности Брайн просиял: ему сразу представилась длинная вереница легких уроков.

— Брось меня дурачить!

— Я не дурачу. Он правда умер.

— Да, это верно, — сказал кто-то еще. — Умер про­шлой ночью от воспаления легких.

Покончив с диаграммой, Брайн кинулся из класса и встретил Джима Скелтона, когда тот входил во двор. Брайн принялся тискать Джима, обнимать, пустился в пляс.