Ключ от двери

Все шло слишком гладко, чтобы это могло продол­жаться долго. Не то чтобы он стал беззаботнее, он всегда был таким. Просто везение кончилось, и ему куда неприят­нее было вспоминать, каким идиотом он выглядел в гла­зах девушки-продавщицы, которая заметила, как он за­пихивал под рубашку книги и карты, чем то, что его поймали на месте преступления. Он спросил тогда у де­вушки, сколько с него причитается за два завалящих то­мика Вальтера Скотта, и услышал в ответ самое страш­ное из всего, что ему приходилось слышать за много лет:

— Ты бы лучше вынул те книжки, что у тебя за па­зухой.

Он вынул их молча, только побледнел: три книги и две карты на матерчатой подкладке.

— Имя и адрес?

Кроме него, у кассы никого не было. Он сказал ей все, но она ничего не записала. «Борстал, Борстал, Бор-стал». Это слово барабанной дробью стучалось у него в ушах. Тебя упрячут на три года в Борстал, в тюрьму для малолетних, и уж как пить дать не туда, где Берт отбывает последние полгода, так что даже знакомого там у тебя не будет. Он стоял, не двигаясь. Она взглянула на него. Она была тоже худая и бледненькая, в синем хала­тике, молодая и в то же время старая, восемнадцатилет­няя и шестидесятилетняя, у нее были тусклые глаза, и руки ее быстро мелькали, ставя книги на место — с при­лавка на полку, а хозяин только что вышел из ближней двери, совсем рядом. Только Брайн мог оценить ее вели­кодушие в тот миг, когда она сказала мягко:

— Иди, и чтоб духу твоего здесь не было.

Если бы полицейские обыскали его дом и нашли все те книги, пять лет были бы ему наверняка обеспечены; к счастью, девчонка это знала, кто ей друг, а кто враг, и он потом часто думал, насколько лучше жилось бы на свете, если б люди вот так же стояли друг за друга, как эта девушка постояла за него.

Белая рубашка, стянутая у шеи петлей галстука в си­нюю крапинку, трепыхалась на нем, точно крылья голубя мира. Он чувствовал себя нарядным в этом костюме — одежда рабочего парня, у которого бледное лицо, но до­статочно крепкие мускулы, чтобы он мог везде чувство­вать себя уверенно. Он захлопнул дверцу книжного шка­фа, накинул пиджак и сбежал вниз.

— Не приходи поздно! — крикнула ему вдогонку мать, когда он грохнул кухонной дверью так, что посуда задре­безжала.

Была весна, вечернее солнце выглянуло из-за снежно-белых облаков. Ребятишки бегали под противовоздуш­ными навесами, заслонявшими небо. Квартал теснившихся друг к другу жилых домов и фабрик был расположен на ровном склоне холма, но Брайн, энергично шагая по мо­щеной улице на свидание с Полин, почти не замечал, что все время идет в гору. Он закурил сигарету и швырнул спичку на подоконник (за стеклом висело объявление: «Прием срочных заказов на венки и кресты»), глянул на свое отражение и усмехнулся, отметив, что аккуратно за­чесанные волосы ему как нельзя более к лицу. Когда он вышел на бульвар, люди еще брели домой с работы. Ве­тер погнал ему навстречу конфетную обертку, потом при­лепил ее, словно значок, к стволу дерева.

«Она должна появиться с минуты на минуту», — по­думал он, подходя к фабрике, потому что станки были уже остановлены и зажатая среди высоких Домов шумная улица сразу стала тихой и спокойной. Здание фабрики, из красного кирпича, с прямыми квадратами окон, про­стояло уже сотню лет и было еще совсем крепкое. Когда он в детстве проходил мимо таких муравейников, они все­ляли в него ужас, потому что он не знал, откуда берется весь этот шум. Теперь он уже знал о фабриках доста­точно и не боялся их больше, хотя н сейчас, подходя к ка­кому-нибудь большому заводу, работающему на полную мощность, он все еще чувствовал, как оживают в нем от­голоски воспоминаний об испытанном некогда страхе при виде этой собранной воедино силы, которая, казалось, так и подступает изнутри к каждому окну и вот-вот вырвется наружу, словно страшное чудовище, гонимое богом. «Странно, — подумал он, — ведь когда попадаешь внутрь, фабрика уже больше тебя не пугает и кажется даже мир­ной, потому что сам ты становишься ее частицей».

Он стоял возле табельных часов, и сторож в форме ополченца местной обороны поглядывал на Брайна, но не трогал его, этакий седовласый дрючок лет семидесяти в чудной ополченской шляпе, улыбается перед зеркалом у себя в конуре и поправляет ленточки медалей. «Последняя надежда Англии, — усмехнулся Брайн, — грозный страж. Готов поспорить, что он и медали свои заработал, под­стригая газончики».

— Девочку ждешь, наверно? — спросил сторож.

— Дружка, — ответил Брайн, помолчав. — А ты что, на парад собрался, папаша?

— А хоть и на парад, — сказал старик, обиженно от­ворачиваясь.

Брайн видел, что он слишком стар для парадов, и по­жалел о своей шутке. Тут много таких, как он. Ноттингемские пенсионеры, получающие пособие, нанимаются куда попало, чтобы хоть что-нибудь подработать к своим десяти шиллингам, вступают в ополчение, пока еще можно получить теплый костюм и пальто, отправляются иногда на крытые плацы посмотреть, как маршируют их млад­шие собратья, или послушать лекцию, а чаще всего про­сто торчат в пивных и пьют пиво, если кто угостит. «Ин­тересно, угостил бы такой дезертира хоть чашкой чаю?» — подумал Брайн.

Он увидел на ступеньках Джима Скелтона.

— Привет!

— Здравствуй!

— А Полин и Джоан где?

— В уборной прихорашиваются, — сказал Джим. — У них это дело долгое.

— Закурим, — предложил Брайн. — Закуривай, друг, — обратился он и к старику.

— Не откажусь, — отозвался тот. — Большое спасибо.

— Спасибо, — сказал Джим. Все трое закурили.

— С сигаретами по-прежнему туго, — заметил ста­рик. — Даже если есть деньги.

— Ну так вот, — сказал Брайн. — Нужно все видеть, все слышать и молчать. Все есть, все пить, ни за что не платить.

У них в доме было с десяток пачек сигарет, спрятан­ных в угольном ящике, подарочек, прибывший к ним как-то ночью на спинах двоюродных братцев. Пачки эти не­задолго до того исчезли из лавки на их улице, были украдены у хозяина, который только накануне сказал Брайну, искавшему курева для отца, что у него ни единой сигареты нет. Хотя, правда, это было на другой день после того, как там побывали Дэйв и Колин. Они очистили лавку, забрали не только сигареты, но и шелковые чулки, носки, всякую снедь и деньги тоже. Все трое с наслаждением курили.

— Такие парни, как вы, в шестнадцать лет должны в ополчении быть, — сказал старик. — Это полезно.

Брайн обиделся, словно его обозвали шалопаем или «легавым».

— Это ты так думаешь, друг.

— Я лучше как-нибудь еще развлекусь, чем из ружья палить, — сказал Джим.

Джим был одного роста с Брайном, но плотнее его, лицо у него было широкое, татарское, подбородок круглый, с ямочкой, зубы квадратные, нос приплюснутый, а волосы рыжеватые, зачесанные назад. Он служил меха­ником и ремонтировал швейные машины, на которых ра­ботали девушки, а также наблюдал, чтобы защитные гим­настерки без задержки поступали из пошива и каждая девушка получала свою долю еженедельного вознагражде­ния за труды. Брайн, которого Джим уважал за его книги, сам уважал Джима за то, что тот так ловко управ­ляется с машинами и с электричеством и умеет чинить моторы.

Девушки уже вышли, спустились с крыльца, и, не сказав друг другу ни слова, все четверо зашагали по улице.

— Куда же мы пойдем? — поинтересовалась Полин.

— Погуляем, — сказал Брайн.

— Вот остряк, — она толкнула его в бок.

— Не тронь моего друга, — сказал Джим.

— Ребята! — воскликнула Джоан. — Давайте не ссо­риться. Но все-таки куда мы пойдем? Мне бы тоже хоте­лось знать.

Брайн сказал, надеясь, что его предложение примут без спора:

— В Вишневый сад.