Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Она смотрела на него в упор, и он знал, что теперь на­конец-то он ее озадачил, а не она его и что она ждет от него каких-то действий, а не путаных рассуждений.

— Если я решу остаться в Малайе, мы могли бы по­жениться.

— Ты не можешь жениться на мне. И никогда не мог бы, сам знаешь.

Виски, музыка, голоса, пестрый калейдоскоп красок н мучительное ощущение близости, оставляющее их двоих как бы в светящемся круге, ощущение, вызванное совер­шенно различным видением мира у них обоих (то, что для него черное, для нее белое, и наоборот), — все это хлынуло на него таким потоком, что он еще ниже при­гнулся над столом, как бы стараясь защититься.

Неправда! — закричал он. — Ей-богу, неправда, мне хочется этого больше всего на свете.

Тогда она напомнила ему то, о чем он никогда ей не говорил и о чем, как ему казалось, она не знала:

— Тебя в Англии ждут жена и ребенок. — Ее слова были до того неожиданны, что спасительная ложь не сра­зу пришла ему в голову. Он сидел и молчал, мрачно глядя на нее. — Ты думал, я не знаю! — Он был удивлен, что она с такой легкостью восприняла это предательство, за которое женщина из Рэдфорда, наверно, задушила бы его. — Я уже давно знаю об этом. Я танцевала как-то с одним солдатом из Кота-Либиса, и он все рассказал о тебе. Я думала, ты знаешь. А самому тебе никогда и в голову не пришло рассказать мне, что ты женат; навер­но, жалел меня.

— Да, конечно.

Он слишком поспешно согласился с этим, чувствуя, что река веселья, огибающая их и текущая по залу, мелеет, вот-вот совсем иссякнет, и только оркестр, неутомимый, как машина, продолжал греметь. На лице Мими застыло выражение горя, он тоже чувствовал себя несчастным и кругом виноватым — не мог придержать язык или сказал бы по крайней мере что-нибудь другое и, воспользовав­шись своими шестью билетиками, закружил бы ее в танце.

Он вытащил ее на середину зала, где пахло потом и виски, и они завертелись под рявканье джаза. Руки Мими легко касались его, словно она танцевала с ним первый раз. Он танцевал, как матрос, который никогда в жизни не учился этому, шагая неуклюже и невпопад. И все же они стали двигаться в такт, когда он медленно притянул ее к себе. Она вдруг прильнула к нему, словно какое-то видение испугало ее.

— Брайн, — запинаясь, проговорила она, — не уезжай, хорошо?

— Не уеду.

Они крепко прижались друг к другу, связанные самым темным и сокровенным, что было в них. Шум и музыка были забыты, остались в том мире, откуда они ушли, искусственные стандартные ритмы казались чуждыми и неуклюжими в сравнении с ритмической теплотой их объя­тия. Он чувствовал все изгибы ее тела, ее плечи и грудь»

— Я люблю тебя, — сказал он. — Мне кажется, что я прожил с тобой долгие годы, всю жизнь.

— Не говори так. Ведь еще не все кончено, правда? Он поцеловал ее в закрытые глаза.

— Отчего ты плачешь?

Отчаяние снова охватило его, камнем встало у него внутри, неизбежное и неотвязное, словно место для него там было приготовлено с рождения. Она нахмурилась, и губы ее скривились в некрасивую детскую гримаску, кото­рую она пыталась скрыть. Шум и спиртные пары нару­шили волшебство, и вот уже снова вернулись неожидан­ные, но такие обычные гудки машин и пароходов — отту­да, из другого мира, лежавшего где-то далеко от «Бостон­ских огней». И вдруг вошел Нотмэн, появился в рамке дальних дверей, и с ним какая-то девица, великолепная, словно черный цветок, и они стали пробираться к бару. Мими и Брайн снова стали танцевать, тесно прижавшись друг к другу.

— Ты закружишь меня, — сказала она. — Мне станет нехорошо.

— Потерпи до парома. Ты ведь едешь со мной?

— Ты же знаешь!

К концу танца они развеселились и остались посреди зала, ожидая нового.

— Ты похудел с тех

пор, как мы познакомились, — сказала она. — Ребра так и торчат.

— Это ты виновата, ты как магнит, даже ребра тя­нутся к тебе.

— Сумасшедший, — улыбнулась она. — Так не бы­вает.

— Сумасшедший, — повторил он. — Я как слепой трехногий прусак.

— А что такое прусак?

— Таракан. Жук такой.

А в Англии жуки тоже есть?

— Конечно. Там есть и змеи, и леса, и дикие звери, и горы, города, болота, широкие реки. Не веришь? Что ж, я не могу доказать это сейчас, и все-таки я говорю прав­ду, чистую правду.

— А если так, почему же ты хочешь остаться в Ма­лайе?

— Потому что... — Если не можешь найти ответа, при­думай что-нибудь, любая ложь лучше, чем молчание. Когда его еще мальчишкой спрашивали братья: «Какой са­мый большой город в Австралии?» — он предпочитал ответить: «Париж», чем сказать: «Не знаю». — Потому что люблю тебя.

Но слезы все равно выступили у нее на глазах, и ни­какая ложь не могла остановить их и даже никакая прав­да, ибо то, что он сказал, было и впрямь наполовину ложью и наполовину правдой.

— Когда мне сказали, что ты женат, я не поверила. Я подумала: этот солдат лжет или разыгрывает меня. Но теперь ты сам подтвердил все.

Он только глазами хлопал, удивляясь этой неожидан­ной, так поздно пущенной в ход уловке, и не мог ничего ответить на хитрость, причинившую ей не меньшую боль, чем ему.

— Прости меня, — сказал он, но было уже поздно. Он вывел ее из обычного состояния пассивной покорно­сти и понимал, что она не может простить ему этого. — Я останусь здесь, — сказал он. — Я хочу остаться. Я про­сто не могу поступить иначе.

И, танцуя с ней, он представил себе, как они живут в каком-нибудь доме, вроде дома вдовы китаянки на краю Патанских болот, где крик лягушек и ночные шорохи при­глушают все чувства, погружают их в забытье после этого грохота и рева труб, заставившего его сегодня потерять голову.

А назавтра всех, кто поднимался на Гунонг-Барат, разбудили в пять часов утра. Рука сержанта полиции, де­журившего в караулке, вырвала Брайна из застенка сна, заставила поднять голову, налитую свинцовой усталостью. Накануне он провожал Мими и пробыл у нее до двух ночи, а потом прошел от городка до части, через все за­ставы, и был рад, когда добрался до койки, не получив пулю. Это было настоящее приключение, ему зачастую приходилось ползти на четвереньках по тропкам и при­брежным пескам, обходя малайские патрули: солдаты мирно курили и рассказывали какие-то истории у костров, но в любую минуту ждали появления партизан и вполне могли принять Брайна за одного из них. «Жить здесь ста­новится все труднее, — сказал он себе. — Если меня не подстрелят по ошибке, то донесут дежурному офицеру, что я гуляю без увольнительной. Я тут и сам себя чувствую, как партизан, во всяком случае, я буду похож на него, когда начну отстреливаться».

— Вставай, — приказал сержант. — Вылезай из этой вонючей дыры. Тут для вас в джунглях дело есть.

— Что там стряслось? — спросил Брайн, подозревая, что над ним решили подшутить. — Ведь еще совсем темно.

— Самолет разбился, пойдете его искать. — Он под­нял Керкби, Бейкера, Джека и еще одного паренька из Чешира. — Живее, пошевеливайтесь. Время не ждет.

Брайн сел на койке, но не вставал, до тех пор пока мимо не прошел уже одетый Нотмэн.

— Одевайся. Надо помочь этим беднягам. Там в радиомехвзводе уже готовят для нас грузовики и рацию.

Поделиться с друзьями: