Ключ

— Что он знает о моем отце?

— Он тебе это сам скажет.

— Придется идти.

— Если бы не дед, никогда бы ты меня здесь не увидел, — сказала Лариса. — Недостоин, понимаешь?

— Вот что правда, то правда, — легко согласился юноша, и девушка почему-то обиделась:

— Ты еще не раз пожалеешь о своих словах.

Он окинул взглядом свою комнату, которая ему всегда нравилась, и неожиданно признался.

— Ты права: мрачная у меня пещера.

Лариса вновь оглядела комнату, задержалась взглядом на переплетениях железной решетки и спросила:

— А решетка у тебя зачем? К тюремной жизни привыкаешь?

— Угадала, — ответил Демид. — Далеко нам идти?

— Нет рядом, за углом.

На улице горячо припекало солнце. Клены, ясени, каштаны налились буйной зеленой силой. Где-то совсем близко приглушенно шумел Брест-Литовский проспект.

— Славно тут у нас, — сказал юноша.

— Не вижу ничего хорошего, — ответила Лариса.

Она с вызовом тряхнула головой, густые блестящие волосы, схваченные пластмассовой приколкой, качнулись тяжелой волной.

— Нам сюда.

Они свернули с Фабричной улицы за угол и очутились перед большим, трехэтажным домом, построенным, очевидно, еще до революции.

Лариса открыла дверь: «Проходи». Небольшой темный коридор, заставленный какими-то сундуками и старыми чемоданами, напомнил Демиду его собственную коммунальную квартиру.

Девушка уверенно, не постучав, толкнула дверь и сказала:

— Ну вот, дедушка, я его привела.

— Спасибо, — послышался в ответ могучий старческий бас. Демид невольно отметил, что такой голос вряд ли мог принадлежать человеку, который собирался покинуть этот бренный мир, и потому недоверчиво взглянул на Ларису. Накрашенные губы девушки сейчас приобрели естественный оттенок (когда она успела стереть помаду?), и от этого лицо ее стало милым, знакомым, детским. Теперь Демид узнал бы ее с первого взгляда. Внучка, видно, побаивалась своего деда. Демид вошел в комнату, освещенную двумя большими, полными солнца окнами.

На кровати лежал человек могучего телосложения, даже укрытый одеялом, он казался великаном. С первого взгляда Демид не рассмотрел лица лежащего, скрытого огромной копной волос, из-под которой смотрели черные, большие, горячечно блестевшие глаза, цепко нацеленные на вошедшего. И еще поразили юношу руки больного, лежавшие поверх одеяла, молодые руки с тонкими, гибкими, длинными пальцами, с едва заметно припухшими от старости суставами, аккуратно подпиленными ногтями.

— Ну, здравствуй, — сказал дед, — давай знакомиться… — И он назвал свое имя.

— Здравствуйте, — ответил Демид и в ответ назвал свое.

— Знаю. Ты, внучка, — дед повернул голову к Ларисе, — пойди-ка займись своим делом, наша беседа — не для твоих ушей.

— Очень-то мне нужно в ваши преступные дела встревать, — дерзко бросила Лариса, тряхнула своим «конским хвостом» и исчезла за дверью.

— Вот так-то лучше. Садись, — предложил старик, указав Демиду на кожаное кресло.

Парень послушно сел.

— Садись и слушай, разговор будет долгим.

— Лариса сказала мне, будто вы что-то хотите рассказать об отце…

— Хочу. Чувствую, помру я скоро, и потому хочу рассказать. Не могу уносить с собой в могилу…

— Ну, на больного вы не похожи…

— Завтра меня отвезут в больницу, и спустя некоторое время — конец. Один шанс из ста, что я выйду живым из этой переделки. Рак у меня. Но ведь человек, если тонет, то и за бритву хватается, так и я… Ну, ладно, судьбу свою я знаю, ко всему готов.

— Вы про отца хотели…

— Не только про него. Ты знаешь, как твой отец умер?

— Убили его бандиты.

— Не совсем так. Твой отец помогал милиции. На напарника моего, Гришку Хриплого, твой отец кинулся, когда мы в сберегательной кассе сейф брали. Гришка его пером тогда пырнул, вот сержант и выстрелил. А наган знаешь какое оружие?.. Одной пулей и Гришку, и твоего отца положил. А я сдался, подумал: умереть всегда успею. Отработал сколько присудили, в родной дом вернулся, а завтра вот… на операционный стол, и все.

— Можете не ложиться, — холодно сказал Демид.

— Нет, не могу. Если есть хоть один шанс, его надо использовать. Разве не так?

— Так, конечно. И все-таки зачем вы меня позвали?

— Чтобы ты узнал всю правду про смерть своего отца. И еще потому, что не дает мне покоя его смерть. Не я убил, а совесть мучает. А я хочу отправиться на тот свет с чистой совестью.

Демид поднялся с кресла.

— Расхотелось мне с вами разговаривать. Я об этом все давно знаю. Павлов мне рассказал.

— Павлов? Всю жизнь мне такого друга не хватало. И голова и руки — золотые. Такого бы напарника! Да разве он согласился бы! А ты садись, выслушать все равно придется.

Черные цыганские глаза где-то в глубине всклокоченных седых волос горели такой жаждой жизни и такой волей, что не послушаться его приказа было невозможно.

— Так вот слушай. Мне больше восьмидесяти, и двадцать пять из них я провел на нарах, в лагерях, на лесосплаве по Енисею. Но больше пятидесяти лет я жил на свободе и не только брал стальные сейфы, но и думал, понимаешь ты, думал. Если бы моя судьба сложилась иначе, я, вполне вероятно, стал бы ученым, знатоком точнейшей механики… Подожди немного, болит очень. Пусть отпустит…

Черные горящие глаза закрылись, и Демид сразу увидел комнату: обычную, чистую, со старой мебелью, буфетом, стоявшей на столе тарелкой с крупными, словно из слоновой кости выточенными белыми черешнями; на стене — большая выцветшая фотография пожилой женщины.

— Отпустило, — облегченно вздохнул Вовгура. — Что же ты думаешь делать в жизни?

— Осенью пойду в армию, отслужу и потом подамся на завод.

— На какой?

— К Павлову. Где создают электронно-вычислительные управляющие машины — ВУМ называется.

— Правильно, все правильно. Не мог Павлов выпустить тебя из-под своего влияния. На ловца и зверь бежит.

— А кто в данном случае зверь?

— Оказывается, ты не такой простачок, каким показался сначала. Еще какой зверь будешь! Думаю, я не ошибся, ты именно тот, кто мне нужен, С одной стороны, на тебя оказывали влияние Павлов и твоя учительница Ольга Степановна Бровко, с другой — Трофим Колобок. Интересная комбинация получилась.

— Для кого интересная?

— Для меня, для осуществления моей мечты.