Ключ

А тем временем «Иван» стирал с ленты свои записи. Это заняло почти два часа, и Демид, не отрываясь, смотрел в лицо профессора, моложавое, хоть и изрезанное глубокими морщинами, мудрое лицо. Может, Демиду прежде всего нужно было посоветоваться с этим человеком? Он бы наверняка помог, подсказал что-то, и тогда бы Демид не запутался… И Лариса была бы с ним. Лариса… Теперь разве достучишься до ее сердца, разве подберешь к нему ключи? Он криво улыбнулся — это ведь не сейф старика Вовгуры. Как она добралась до дома, кто ее подвез?

Наконец выключился магнитофон. Профессор проверил катушки, все ли стерлось, и сказал:

— Книги эти я забираю с собой, сдам в музей. Они уникальные… И не жалей об этой потере, они — чем шут не шутит — могли тебя далеко завести. Соблазн велик.

— Не завели бы. И соблазна в них нет, во всяком случае, для меня. К машине потерял интерес, как только убедился, что она работает. Теперь нужно думать о другом, искать новую мечту… Настоящую, ради которой стоило бы жить. Посмотрели бы вы на эти деньги в сейфе… Тошно вспомнить!

— Есть тут над чем подумать… Сознаюсь, машина твоя — довольно любопытна, есть в ней кое-что… Умение мыслить, работать. Это немало и, главное, здорово пригодится тебе в скором времени… Ты, как говорится, мастер милостью божьей. А вот мечта, Демид, это совсем другое. Мечта Баритона — бескрылая, жалкая. Ты сам в этом убедился. Настоящая же мечта возвышает человека, побуждает к познанию нового, казалось бы, на сегодняшний день неразрешимого. И главное — в ней заложен огромный нравственный потенциал. Она ведет не к достижению личного счастья, а к труду на общее благо… так-то. Тебе сколько лет?

— Двадцать три скоро исполнится.

— Вот и запомни: кибернетика — наука молодых. Таким, как ты, принадлежит ее будущее. У тебя нет телефона? Жаль, надо бы в клинику позвонить… А машину свою демонтируй, она свою службу сослужила — многому научила тебя. Отныне начнем мечтать вместе.

Глава тридцать вторая

И снова Демид Хорол пришел в свой цех, поспав всего-навсего четыре часа и не чувствуя усталости: так бывает только в молодости. Минуту за минутой восстанавливал он в памяти минувший вечер, будь он проклят. Если бы можно было все вернуть назад! Сердце сжимала тревога за Ларису. Неужели он потерял ее? За несколько часов — крушение мечты, которой жила всю жизнь. Пережить такое разочарование, своими глазами убедиться, насколько жалко и убого то, что казалось романтическим и прекрасным! Лучше бы он остался в ее глазах хвастливым болтуном… А теперь Лариса ему не простит, никогда не простит своего унижения.

Вспомнился Лубенцов, его взволнованное, счастливое лицо, когда он говорил о Софье. Во время перерыва надо будет позвонить Софье Павловне, узнать, все ли там хорошо.

Странно, но сама история с сейфом ушла в прошлое, как тяжелый, изматывающий сон, от которого спасает только пробуждение. Прошли они вчера по краю пропасти, которая называется преступлением, а ведь и в мыслях не было совершить кражу. «Влюбленные идиоты», — сказал профессор. И был прав: баловство, легкомыслие могло бы кончиться катастрофой… Хорошо, что все позади. Узнать бы только, как вчера добралась домой Лариса… Если бы она простила его!

Данила Званцов безуспешно бился над машиной чуть ли не всю ночь. Машина «зависла». Этот профессиональный термин наладчиков означал, что машина встала перед дилеммой: какое выбрать решение из двух равных. Она попала в положение человека, оказавшегося на распутье.

Известный математик Гедель допускал такую вероятность уже тогда, когда об электронных счетно-вычислительных машинах еще и речи не было. А Демид лишний раз убедился, что машина без человека, какие бы сложные вычисления она ни делала, беспомощна и мертва. Помочь ей было необходимо и интересно…

— Иди, Данила, отдыхай, — сказал он, неожиданно для себя ощущая радость от предстоящей сложной работы. Все может случиться на свете: неприятность и подлость, разочарование и предательство, но только работа всегда остается радостью и, если ты ее сделаешь умело и красиво, воздаст тебе сторицей. Секрет тут не в деньгах, не в славе, а в неизменной способности настоящего дела восстанавливать душевное равновесие человека. От всех горестей и бед лучшее лекарство — работа.

К машине Демид подошел как к доброму другу, которому нужно помочь. Здесь он чувствовал себя уверенно, в своей стихии, как рыба в воде. «Сейчас запустим программу заново, а когда дойдем до «зависания», начнем проверять по тактам, тогда и докопаемся до причины, найдем, где машина споткнулась, побоявшись забрести на окольную дорогу».

Но приняться за работу Демиду помешал раздавшийся из динамика голос секретаря начальника цеха: товарища Хорола просили немедленно зайти. Что могло случиться?

Начальник цеха, поглядывая то на вошедшего в кабинет Демида, то на Павлова, сидящего около стола, сообщил о предстоящей командировке от института при Академии наук.

— Должен был лететь Павлов, — сказал он, — но его посылают на другой объект. Полетите вы, Хорол.

Демиду не раз приходилось бывать в ответственных командировках с товарищами по заводу, но самостоятельно он ехал впервые.

— Рад за тебя, — сказал Павлов, когда они вышли из кабинета. — Летишь на такую красивую работу, прямо дух захватывает. Счастливо тебе, — и тихо подтолкнул в плечо.

Возможно, так ласточка подталкивает своих птенцов из гнезда в первый самостоятельный полет, хорошо зная, что у них выросли и окрепли крылья.

В институте, куда он явился часа через два, встретил Лубенцова, осунувшегося и почерневшего от переживаний: Софья по-прежнему была в клинике. Выяснилось, что профессор отправляется вместе с Демидом и, хотя он многое бы отдал, чтобы быть рядом с женой в такую минуту, лететь в командировку было необходимо.

В шестнадцать тридцать самолет Ту-134 взлетел с Бориспольского аэродрома. Все, вместе взятое, — и почти бессонная ночь, и события вчерашнего вечера, и разрыв с Ларисой, и внезапный вылет — создало в душе Демида ощущение нереальности происходящего. Казалось, сделай он резкое движение, и тут же проснется, очутившись в своей комнате.

Самолет приземлился на огромном аэродроме. За все время полета Лубенцов не сказал ни слова, у Демида тем более не было оснований затевать разговор.

На аэродроме к трапу самолета подошла «Волга», профессор сел рядом с шофером, Демид — на заднем сиденье.

— Пожалуйста, сначала к аэровокзалу, — сказал Лубенцов.

Он выскочил из машины и бросился к телефону-автомату (целую пригоршню пятнадцатикопеечных монет наменял еще в Киеве). Набрал номер клиники.

Спокойный голос медсестры сообщил, что пока все обстоит по-прежнему, трудно, но нормально. «Дети всегда рождаются трудно, и беспокоиться нет причин», — спокойно увещевала медсестра.

Красива весенняя степь, покрытая ковром красных, желтых, синих, фиолетовых, сиреневых цветов! Тут и маки, и тюльпаны, и одуванчики, и яркие огоньки лютиков — и все это тонет в пышной, сочной, еще не выжженной солнцем молодой траве, промытой и расчесанной солоноватым морским ветром. Даже курай, который позже, осенью, станет жестким перекати-полем, будто сделанным из пластика или из легкого металла, сейчас зеленеет нежно, ласково, нежась под лучами предзакатного солнца.