Ключи и калитки
Шрифт:
К компании гостей Стояна я присоединился, когда те уже устраивались в трапезной. И не один. Ну, не мог же я оставить Свету в лесном шалаше в компании Баюна и веселиться на пиру без неё? Экзотика же! Когда нам ещё удастся побывать на настоящем средневековом застолье, да ещё и таком… аутентичном?!
И я не прогадал. Пир удался на славу. Сидевшие за столом стрельцы с подругами и жёнами какой-то особой чопорностью не отличались и друг перед другом не чинились, так что застолье как началось с веселым гомоном, так и покатилось. Сменялись блюда и наполнялись кубки, гремела незатейливая музыка, организованная тут же домочадцами полусотника под руководством Ряжена… звучали здравицы и весёлый смех. А там и до танцев дошло дело. Первыми на свободный пятачок перед длинным столом потянулись молодые
— Что, не ожидал такого, купец? — усмехнулся он.
— Не ожидал, — честно признался я. — Не думал, что на пирах такое бывает. Виделось, что всё будет чинно-мирно… и до одури скучно.
— Так, мы, чай, не бояре, — развёл он руками. — Это они на пирах сидят копнами да бороды задирают, мол, с золота едят-пьют да в соболях потеют, пока вместо них скоморохи по полу катаются. А у нас, вишь, скоморохов да плясунов сыскать не легче, чем мальвазию. Вот и веселимся сами, как привыкли. Вместо пирогов с соловьиными языками кулебяка в четыре угла, вместо мальвазии мёд, а пляски да музыка… ну так, нам, воям, жирок растрясти куда уместнее, чем пращурами похваляться да за бороды друг друга таскать, тумаками доказывая, чей род старше да именитее. Тем более, что и нет за нами тех именитых. Сами, всё сами, Ерофей. Саблей вострой да волей государевой. Так. глядишь, когда-то уже наши потомки будут всяким выскочкам посохами объяснять, что по праву первых в сих местах боярские шапки вздели. О, слышь-ка, Ерофей! А пойдём на свежий воздух, проветримся да побеседуем. А то, вижу, Неонила моя о чём-то важном с твоей невестой потолковать хочет… Не будем им мешать.
— Согласен, — я бросил взгляд на Свету и та кивнула в ответ. Вот и ладушки.
Проходя мимо Радима, к моему удивлению допущенного в трапезную полусотника, хоть и усаженного на самый дальний угол стола, я тихонько ткнул его в плечо и взглядом указал на пляшущих Врана и Жука. Недоросль понимающе кивнул и тут же испарился. Ну а я последовал за хозяином дома к выходу из трапезной. Не сказать, что ушли мы незамеченными, но и особого интереса со стороны гостей не вызвали. Они и сами время от времени сбегали из трапезной на свежий воздух, чтобы продышаться после пляски или… ну, до «белого друга» здесь ещё века четыре, как минимум, так что избавляться от излишков некоторым переусердствовавшим с питиём пришлось, свесившись через перила гульбища, опоясывающего терем. Впрочем, нам с полусотником было не до того.
Вместо того, чтобы выйти на гульбище или спуститься во двор, Стоян повёл меня вглубь терема… и вниз. Поруб, не поруб, ледник, не ледник… в конце спуска по довольно узкой лестнице нас встретила вделанная в каменную стену тяжёлая, обитая железными полосами дверь с тяжеленным засовом. А за ней… пустое помещение площадью не меньше сорока квадратов с четырьмя массивными каменными колоннами, подпирающими сводчатый потолок. Каменный, как и стены… и пол. Казематы, да и только.
Впрочем, насчёт пустоты я немного ошибся. Не сразу увидел в рассеянном свете лампы сидящих у одной из колонн двух связанных стрельцов. Без оружия, шапок и сапог. Похоже, это и были те самые удравшие из Медового зала люди, которых по нашей с полусотником предварительной договорённости перехватили на выходе ребятки из отряда недорослей.
— Влас-Шершень и Олесь-Белка, — недобро протянул Стоян, присмотревшись к щурящимся стрельцам. Полусотник поднёс лампу к факелу, вставленному в накрепко вделанный в стену железный держатель, и света стало ещё больше, отчего прищуренные глаза пленников и вовсе заслезились. Хлябя смерил взглядом отворачивающих лица стрельцов и пояснил уже для меня: — Вои из Любимовского десятка, те, что он забрал из весеннего пополнения. Любопытно! Ой, как любопытно!
— Это, случаем, не те ли стрельцы, что нас в Медовом зале встретили,
когда Радим об убитом характернике известил? — спросил я.— Они самые, — кивнул Стоян, разглядывая молчаливо взирающих на нас пленников. — Ну что, голуби сизые, сами расскажете, зачем вы Мирослава Веича убили, или мне Ряжена для расспросов позвать?
Молчат. Только зыркают зло.
— М-да, видимо, придётся всё же вспомнить моему дворовому, за что ему прежде жалованье государь платил, — с деланной грустью в голосе произнёс полусотник и, вздохнув, пояснил якобы для меня: — А он прошлое, в катах проведённое, вспоминать ой как не любит. Устал, говорит, от крови… дуреть начал. Да и я сам то видел. Допрашивали как-то подсыла одного, так Ряжен тогда, помнится, в такой раж вошёл… едва-едва подсыла с того света вытянули. Я ж ему жизнь обещал… эх!
— Не надо ката, господине, — подал голос тот, кого полусотник обозвал Шершнем. — Мы и так всё скажем.
— Влас! — окрикнул того Олесь, на что стрелец лишь боднул подельника злым взглядом.
— Ты Ряжена не знаешь, а я его за работой видел, — глухо проговорил он. — Так и так признаемся, но из его рук уже калеками выйдем… если выйдем, вообще. Стоян Смеянович, ежели жизнь сохранить обещаешь, всё скажу!
— Обещаю, — кивнул полусотник и, уже знакомым мне жестом резанув ножом предплечье, ткнул замаранной в крови ладонью в лоб Власа. — Кровью и Светом клянусь. Коли расскажешь правду, отпущу живым и непокалеченным из острога.
— Благодарю, господине, — не обращая внимания на рык и ругательства подельника, поблагодарил полусотника Влас. — Спрашивай!
— Зачем убили Мирослава? — спросил Стоян.
— Десятник приказал, чтоб потом свалить вину на этого… гостя твоего, — кивнув в мою сторону, после небольшой паузы ответил Шершень, вызвав совершенно неподдельное изумление полусотника. А вот я… я, кажется, понял.
— Зачем Любиму смерть характерника? — удивлённо протянул Хлябя. Пленники переглянулись, явно полыхнув надеждой… и я не выдержал.
— Не Любиму. Буривою, — выдохнул я.
Василий Панфилов пишет новую вещь. Как всегда атмосферно, вкусно и с характером: https://author.today/work/series/35514
Глава 4
Стук копыт или хвост под хитоном…
Судебная система в пограничном остроге… Да, я уже был в курсе её простоты и незатейливости, но даже это осознание не спасло меня от лёгкого шока от действий полусотника, последовавших за коротким допросом стрельцов, на время которого Стоян выставил меня за дверь поруба. Ну, это я ещё мог понять. Всё же, внутренняя кухня острожной жизни и интриг её старшины — это не то болото, в которое позволено совать нос гостям, даже если тех уже забрызгало бурлящей грязью.
Но то, что устроил полусотник после допроса… Вылетевший из-за двери Стоян парой резких движений запер тяжёлый засов и, молча протопав мимо меня, буквально взлетел вверх по узкой неудобной лестнице. Чувствуя, что впереди нас ждёт какая-то гадость, я укрылся иллюзией и, позвав Баюна, отдал ему распоряжения насчёт Светы, а сам последовал за полусотником.
Тяжело сопя от злости, распространяя вокруг волны ярости, от которой у меня даже зубы заныли, Хлябя сначала ворвался в какой-то чулан, где принялся рыться в ворохе вещей, кажется, снятых с пленённых стрельцов, а затем, столь же стремительно выметнувшись в коридор, потопал в трапезную, где, на ходу махнув рукой встрепенувшимся при виде начальства Вавиле и Никше, обвёл взглядом уже набравшую обороты гулянку и двинулся прямо сквозь сотрясающих пол плясунов прямиком к восседающему за столом Буривою, рядом с которым устроилась и его дородная супруга.
Честно говоря, я было подумал, что Стоян прямо сходу зарядит своему десятнику в морду, но нет. Пышущий злостью полусотник нашёл в себе силы сдержаться и, усевшись за стол напротив Буривоя, уставился на него глаза в глаза. Рудый непонимающе моргнул, отвлёкшись от тихого разговора с женой, и, оглядевшись по сторонам, потянулся к кувшину с мёдом. Набулькав два первых попавшихся ему под руку кубка, десятник подвинул один из них Стояну, но тот даже не глянул на «угощение», продолжая сверлить подчинённого взглядом. Молча.