Книга для ПРОчтения

Ну да, всего-то зашла внутрь и врезала по спине со словами «А завтра будем класть вагонку!». Говорят, до сих пор кашляет. Впрочем, это вроде как даже полезно.

Про будни

Ох-ox-ox, грехи наши тяжкие!

Три года бодливая корова выпрашивала у Бога рога.

«Уж я бы, — думала корова, — уж мне бы… Ужо бы я всех их, гадов!»

На четвертый год небо сжалилось, и в стойло пришла посылка с фиолетовым штампом. В посылке были рога, немного сахара и открытка: «Носите на здоровье. Канцелярия».

Корова радовалась три дня, а на четвертый побежала на почту. Когда посылка вернулась, в канцелярии пили чай. На дне коробки лежали рога, сахарные крошки и открытка: «Носите сами. Корова». В канцелярии было обиделись и уже начали составлять приказ на самую большую и яркую молнию, но в этот момент позвонил Плохой Танцор, и про корову забыли. Так она и живет в своем стойле, жует жвачку, вечерами гоняет чай, а если кто-то из соседок, забывшись, спрашивает ее про рога, то корова делает вид, что не совсем расслышала.

Я три с половиной года мечтала об одиночестве. Не в плохом смысле этого слова, а вот так, чтобы сигареточку с утреца в тиши, да кофеечку сверху, да еще, может быть, булочку какую-нибудь. Не могу сказать, что до сегодняшнего дня в моем утреннем расписании значились три пожара и погром, но все-таки спокойствия не было. Проснешься, бывало, от воплей «Кучи мультик», к градуснику метнешься, чтобы посмотреть, какие нынче хляби выпали, а там завтрак сготовить-запихать-вытереть-с хари — и вот уже и нянька на пороге: «Доброе утро, Тимоша». Пока оденешь и за порог выпрешь, тяга к утренним заседаниям напрочь пропадает. Короче, чего я тут распинаюсь: сами все знаете.

И вот наконец-то она. Тишина долгожданная. Вторую неделю аж, чтоб ее перекосило, сцуку. Телевизор молчит, готовить ничего не нужно, так… разве что карбофосу себе развести и выпить вдоволь, чтобы цвет лица совпал с внутренним содержанием. Вместе с Василем и Прохором сидим на диване, будто три феечки на скамеечке (читать: как «сказочные идиоты») и взором тухлым лупимся в стенку. Стенка поразительно неинтересная. Все остальное тоже так себе. Из всех событий — третьего дня муха залетела. То-то радости было, то-то веселья: минут семь ловили. А на восьмой минуте насекомая надышалась нашими флюидами и самоустранилась об окно. Мы и тут не растерялись — пышные похороны устроили и сорок дней пренепременно отметим, только вот что делать в оставшиеся тридцать девять, пока не придумали, увы.

Хм… Уборка помещения. Собственно, на уборке я и догадалась, что наш абзац близок. Как узнать, близко ли до абзаца? Да очень просто: если в вашу голову приходят мысли «А разбор шкафа я оставлю на сладкое» — до абзаца рукой подать. Если еще две недели назад нужно было разгрести помещение как можно более быстро и качественно, то есть так, чтобы хватило «на подольше», то теперь задача в корне изменилась. Нет, убирать, конечно, можно, но только так, чтобы осталось «на завтра». В противном случае получится, как у меня в Первый День. В Первый День я имела глупость надраить квартиру «от и до», и глупо улыбалась оставшиеся четыре дня в ответ на мужнин вопрос: «Что ты сегодня делала?» Муху оплакивала, блин.

С едой тоже круто. Завтрак, обед и полдник в саду. Соответственно от меня что? Правильно, ужин. Поначалу извращаться пыталась: то суп с морепродуктами, то королевские креветки в томатном соусе, то еще какую-нибудь хитровывернутую ризотту. А вот фига. Сосиски с горошком, и хоть тресни. Остальное «не качу, сама ешь». И ведь не скажешь же: «Дитятко, мамке делать не фига, что же ты, подлец, полуфабрикаты трескаешь?» Ну да, Ф. не волнует, что любое из его блюд готовится пятнадцать минут, а оставшиеся сто двадцать я играю в «Сапера». Кстати, игры, творчество и книжки тоже не идут. Правильно, потому что, как показывает практика, художник должен быть не только голоден, но и затрахан жизнью по самое не балуйся. Во всяком случае, я могу творить только тогда, когда меня каждые пятнадцать минут тюкают и требуют «играть в пиставку — налить сок — сделать битерброт».

Нет, надежда на светлое будущее есть. Как же без надежды? Режим мой рано или поздно перестроится, и я наверняка привыкну к этой пустоте. В конце концов, до появления Ф. я была самодостаточна, как бронзовое пресс-папье. Но пока единственное желание, которое я испытываю, — немедленно отправиться на почту и сочинить телеграмму: «Носите сами. Корова».

Про карму

Все-таки у меня карма. И карма моя не с того дня, когда мама перестала пить противозачаточные таблетки, а вовсе даже с дедушки, небесное ему царствие.

Так уж получилось, что за всю мою жизнь не было у меня уютного дома. Ну вот не было — и все. Всегда, конечно, найдется какая-нибудь менторская харя, которая, захлебываясь сакральным знанием, примется мне рассказывать, что «уют — это прежде всего нормальная психологическая обстановка в семье». Геть отседова, унылое хлебало, геть! Дуй к своим волооким родственникам и там лечи нехватку ковров гештальтами. У меня семь поколений психов в роду и восьмое в росте. Даже если весь мир начнет орать, что мещанство — это грех, попутно вышвыривая накомодных слоников с балкона, я буду ходить под окнами и собирать выброшенное в корзину.

Родители мои, достопочтенные папинька и маминька, добрую половину жизни искали алмазы и пробовали мерзлоту на зуб, а оттого от низменного были далеки. Нет, все эти «призванные быть последним штрихом мелочи» имелись в избытке: и чеканка какая-то на стене болталась, и картина с бутылью, и акварельки. Только вот декорировать было нечего: над просиженным шезлонгом хоть Джоконду повесить — от этого заднице мягче не станет.

Бабусечка и дедусечка в отличие от богатого духом поколения на мелочи не разменивались. Три комнаты, от обилия ковров напоминающие помещение для случек при гареме, люстра из чешского хрусталя, сервант, комод, горка, два комплекта мягкой мебели и стенка со-страшно-сказать-баром. Нет, вот если бы к этому всему великолепию прибавить наши акварельки с чеканкой, а в бар поставить коньяк и мятный ликер, то мне бы, наверное, и понравилось. Но никаких акварелек у родственников не было, а вместо мятного ликера в баре лежали дедушкин коренной зуб, флюорографический снимок бабушкиных легких и инструкция на стиральную машину «Малютка».

Не могу сказать, что я прямо как-то так страшно расстраивалась. Вовсе нет. В десять лет я была убеждена, что я феечка, принц приедет послезавтра, а на следующей неделе мы купим дога и белый рояль. И самое, наверное, главное — я выросла во всем этом, и потому принимала обстановку как данность. То есть вот есть я — Катечкина зпт есть эти две дурацкие квартиры зпт в них ничего нельзя изменить зпт потому что так сложилось зпт пишите письма зпт главред дурак воскл., воскл., воскл. Я это так популярно вам расписываю только для того, чтобы вы поняли, что вся эта тряхомундия появилась на свет гораздо раньше меня и именно поэтому обрела статус незыблемого… в отличие от дачи.

* * *

С дачей получилось иначе. Собственно, с нее и началась моя карма.

Дачу купил дедушка. До дедушки дача принадлежала человеку со звучной фамилией Цыс. Невзирая на то что Цыс владел участком лет пять, что по дачным меркам совсем не срок, нам в наследство остались два дома: теплый плохой маленький и холодный плохой большой. Маленький дом именовался «кухня», и единственным его достоинством была печь, занимавшая треть пространства и обеспечивавшая кое-какое тепло. Впрочем, по словам самого Цыса, печью он пользовался крайне редко, и мы очень скоро поняли почему. Полистав любую мифологию в части сотворения мира, вы непременно найдете некое Божество, выступающее первородным бульоном (это когда «из него — все»). Цысья печурка обладала ровно теми же свойствами: после первой вязанки дров просыпались мухи, на второй оживали мыши, а с третьей порции в доме начинало вонять тряпками. Подозреваю, что на четвертой вязанке в доме появились бы не Адам и Ева, а вполне бодрые угарные гномики, но дальше третьей порции дров никто не заходил: боялись задохнуться. Вонь нервировала больше всего, и разгадать ее природу не могли довольно долго. Бабушка старательно надраивала углы, вышвыривала старые вещи и чуть ли не ежедневно меняла белье: все напрасно. Как только в топке начинали трещать дрова, складывалось впечатление, что к нам пожаловал сам истопник с двумя комплектами истопничьей обуви, кумом, Бобиком и одной гангреной на троих, причем скорее всего неизлечимой. Разгадка, конечно, нашлась, но уже в самом-самом конце, когда начали ломать дом. Отодрав верхний слой досок, мы с удивлением обнаружили под ним десятки старых телогреек, проложенных между стенами вместо утеплителя. Там же, между стенами, нашлись кое-какие бумажки с документацией, из которой стало ясно, что товарищ Цыс большую часть своей жизни проработал завхозом при туберкулезном санатории, где им и были стырены эти самые ватнички. Худа без добра не бывает: изучив большую часть цысьей трудовой биографии, дедушка ускорился необычайно, и кухни не стало в два дня.