Книга и братство
Шрифт:
Дженкин воспользовался возможностью и задержался в саду. Прихваченная морозом трава приятно похрустывала под ногами. Ему было тепло в пальто, шерстяной шапочке и перчатках, и он наслаждался холодным воздухом, втягивал его носом, подставлял лицо. Две чугунные скамейки с лебедиными головками и ножками в виде лебединых лап они с Джерардом и Гидеоном перенесли в дальний конец сада за орех, убрали большие цветочные вазы с середины террасы, установили бутылки с ракетами, вбили шесты для «огненных колес», фейерверки рассортировали, разложили в коридоре возле кухни вместе с бенгальскими огнями и ручными фонариками. Дженкин стоял и смотрел на облачка своего дыхания в тусклом свете, падающем вдоль стены дома от уличных фонарей и окна спальни Джерарда, в которой горела лампа и шторы не были задернуты. Дыхание, душа, жизнь, каждый наш вздох сочтен. Он глубоко вздохнул, чувствуя, как холодный воздух проникает в теплое нутро тела, и никогда не ослабевающее и никогда не обманывающее удовольствие одиночества после общения с людьми. Он поднял голову, как зверь на каком-нибудь пустынном
Было еще рано, но уже стемнело, и во всех лондонских садах начались фейерверки. Там и тут виделось теплое сияние костров, вырывающиеся иногда вверх длинные языки пламени и снопы золотых искр выхватывали из тьмы кирпичные фасады домов, голые или зеленые ветви отдаленных деревьев. Слышалось внезапное жужжание, свист и хлопки, негромкие резкие взрывы и особый шипящий звук взлетающих ракет, со вздохом или треском лопающихся в вышине, и следом недолгое великолепие искрящихся шаров и звезд, медленной дугой опускающихся к земле. Дженкин любил ракеты. Джерард для проформы всегда приглашал на вечеринку по случаю Ночи Гая Фокса ближайших соседей, но они никогда не приходили. Соседи с одной стороны считали фейерверки бестолковой забавой, а у тех, что с другой, были дети, и они устраивали собственное веселье намного раньше, чем у Джерарда. Вокруг фейерверки близились к концу, еще взлетали отдельные ракеты, сопровождаемые непременными возгласами «а-ах!», за садовой стеной послышались приглушенные голоса. Дженкин почувствовал, что за ним наблюдают. Над стеной возникли лица, детские лица. Дженкин посмотрел на маленькие головы и сказал: «Привет!» Дети молча глазели на него. Потом они все вмиг исчезли и за стеной раздались глухие взрывы смеха. Дженкин так и не смог привыкнуть к детям. И может, это было одним из секретов (настоящим секретом) его успеха в качестве школьного учителя. Он понимал тайные страдания детей, их страхи. В школе он получал удовольствие от той легкодостижимой, завидной, почти абсолютной власти, которая, казалось, как природный дар, несомненна, волшебна, очень редко деспотична. Но он был далек от романтизма, или сентиментальности, или панибратства и отдавал себе отчет, что дети — это иное племя, шовинистическое, враждебное, зачастую необъяснимое. Его ученики были совокупностью индивидуальностей, и его отношение к ним ограничивалось строгими рамками профессии. Проницательный человек (его друг Марчмент) как-то сказал ему: «Дженкин, на самом деле ты не любишь детей!» Нет, он любил их, но не вообще и не в общепринятом смысле. Этот ряд голов над садовой стеной, благодаря игре огней казавшихся красными, как какое-нибудь островное племя или раскрашенные аборигены, растревожил его, заставив осознать неустойчивость и незащищенность теперешнего душевного состояния. Он чувствовал, что потерпел поражение. Может, он в последний раз присутствует на вечеринке в Ночь Гая Фокса?
— Ну, Вайолет, ты выглядишь воистину неотразимо! — приветствовал Гидеон Вайолет. — Не правда ли, друзья?
Вайолет, говорила потом Патрисия, зарделась, жеманясь, как девица. Она явно потрудилась, чтобы выглядеть получше. Сняла синие очки; позже выяснилось, что она позволила себе роскошь пользоваться контактными линзами. Кроме того, с помощью парикмахера сделала новую, более привлекательную прическу: челка менее строгая, покороче и чуть подвита. На ней было простое, хорошего покроя светло-голубое платье для коктейлей, на шее — что-то блестящее.
— Выглядишь почти изысканно, — сказала Патрисия, — только эти стекляшки не подходят, думаю, можно было бы их убрать. Я очень хочу, чтобы ты заглядывала к нам и помогала, как бывало, и Гидеону нужен секретарь, не правда ли, дорогой? Каждому нужно чувствовать свою необходимость…
— Мы не ждали тебя, — приговорил Гидеон, благожелательно улыбаясь.
— Я ждал, — сказал Джерард, — пойдем выпьем, я смешаю тебе нечто особенное.
Вайолет проследовала за Джерардом в столовую, и он быстро закрыл дверь.
— Вайолет, мы очень хотим, чтобы ты еще раз подумала насчет денег.
— Кто это «мы»? — спросила Вайолет, нахмурясь и сжав губы.
— Пат, я и Роуз.
— А Роуз каким образом примешалась?
— Просто поддерживает нас в этом.
— Это не ее ума дело.
— Хорошо, но послушай, Вайолет, будь разумной, не злись на нас. Отец упомянул в завещании, что поручает нам заботиться о тебе. Ты должна позволить нам исполнить его просьбу… это все равно что вынуждать не исполнить обещание.
— Ничего подобного в завещании не было, он не упоминал обо мне.
— Что заставляет тебя так думать?
— Пат сказала мне. И о деньгах речи не было, он вообще обо мне не упомянул.
«Черт, и что мне теперь говорить?» — подумал Джерард.
— Вайолет, мой отец желал, чтобы мы помогали тебе, он предполагал, что мы так и сделаем.
— Если бы он хотел, чтобы мне «помогали» после его смерти, он мог бы так и распорядиться! В любом случае, я не желаю «помощи»! — Лицо Вайолет, похожей сейчас на рассвирепевшую кошку, выразило злобную радость. — Пат хочет, чтобы я была ей за уборщицу, ты только что слышал это, она написала мне покровительственное письмо, а ты лжешь мне о воле дяди Мэтью. Я могу быть бедной и родственницей, но не собираюсь выступать в роли бедной родственницы, чтобы доставить удовольствие тебе и Пат!
— Но мы все решительно намерены помогать Тамар. Она должна вернуться в Оксфорд.
— Ага,
понимаю, это заговор с целью помочь ей, а не мне! На меня всем совершенно наплевать! У Тамар все прекрасно, у нее есть хорошая работа. Позже она могла бы не получить работу, сейчас с каждым годом становится хуже, и она понимает, что ей повезло!— Мы будем помогать Тамар.
— Вы прекрасно знаете, что она не примет вашей помощи, просто пытаетесь успокоить вашу совесть! Это губительно для ее психики. Можете вы оставить ее в покое? Вам кажется, что она крепкая целомудренная крестьянская девушка. Нет же, она капризная дерганая невротичка. Она не смогла выдержать напряженной учебы в Оксфорде, у нее случилось нервное расстройство. Почему вы считаете, что ваш драгоценный Оксфорд такое уж замечательное место для девушки? Знайте, Тамар никогда там не нравилось, она просто довела себя до изнеможения этой учебой! Ей нужна спокойная размеренная жизнь и надежная работа. Она не из интеллектуалок, слава богу!
В дверь просунулась голова Гулливера, оглядела Джерарда и Вайолет, произнесла: «Извините!» и скрылась.
— Почему ты не можешь быть счастливой? — сказал Джерард. — Такое впечатление, что ты не хочешь этого.
— Это мое дело. Ах, да ничего ты не понимаешь!
Джерард налил бокал крюшона и протянул Вайолет:
— Прости. Ты не должна сердиться на Пат, она желает тебе добра. Поговорим еще позже.
— Ты обещал смешать нечто особенное!
Джерард достал из буфета бутылку джина и щедро плеснул ей в бокал с крюшоном.
— Рассчитываешь меня споить?
Однако оставила бокал у себя и, улыбаясь, вышла.
Роуз освободила свои сэндвичи из плена холодильника и принесла в гостиную, где Гулливер заявил, что он голоден. Сэндвичи теперь были холодные и влажные, тем не менее Гулливер и Лили накинулись на них. Потом Роуз сходила за тостами в столовую, которую Джерард и Вайолет только что покинули. Всегда на подобных сборищах народ весь вечер ел и пил и расхаживал с тарелками по комнатам. Сейчас же Патрисия вознамерилась устроить представление, отправив всех с их полными тарелками в столовую. Возникал также вопрос, когда в точности начнется фейерверк.
— Что творится с Тамар? — вопросила Патрисия, входя в гостиную и неодобрительно глядя на гостей, несанкционированно с жадностью поглощавших угощение. — Не может усидеть на месте, мечется туда и сюда, как кошка. Наверное, хочет поговорить с Джерардом с глазу на глаз.
— Она просто тушуется, — ответила Роуз, — такая скромница.
— Не думаю, скачет как дрессированная блоха! Небось из-за того, что ее мамочка здесь.
— Вайолет выглядит великолепно. Может ведь, когда захочет.
— Обычно она предпочитает изображать ведьму. Сегодня вид у нее: «Мне ни до кого нет дела, только не мне!» Она способна обернуться чем угодно, она лучше приспособлена к жизни, не страдает, как мы. Никогда не видала столько фейерверков, тут, в переулке в каждом дворе запускают. Они как школьники, эти наши мужчины, правда?
Роуз не было дела до «этих наших мужчин».
Из сада через стеклянные двери вошел, раздвинув шторы, Дженкин:
— Дункан появился?
— Нет, но пришла Вайолет.
— Дункан не появится, — сказала Роуз.
Но в этот миг в парадную дверь позвонили.
Затея Патрисии с ножами, вилками и тарелками закончилась именно так, как предвидела Роуз. Завсегдатаи вечеринок, приученные Джерардом, отвергли нововведение и проигнорировали пирог, карри и сервировку и поедали сэндвичи, тосты с лососем, а потом, пренебрегая тарелками и приборами, делали собственные импровизированные сэндвичи, разламывая булочки вдоль и набивая их листьями салата, ветчиной и помидорами, роняя куски на ковер. Маленькие лепешки Джерарда, обнаруженные в кладовой, тоже пользовались успехом, как и сыр, принесенный Роуз. Один-два гостя из вежливости (Дженкин), или из неподдельного желания подкрепиться бифштексом и пирогом с почками (Гулливер), или потому, что упорядоченное застолье было их идеей (Патрисия), суетливо подыскали местечко, где смогли бы примоститься, и сидели в неудобной позе, делая вид, что культурно обедают, пока остальные расхаживали вокруг. Гидеон, к досаде и раздражению Патрисии, присоединился к лагерю расхаживающих. Подали кларет в добавление к крюшону. Виски и джин на этой ранней стадии еще никто не требовал, даже Дункан, появившийся последним и поразивший друзей тем, что попросил «перье», потом выпил крюшону, и только позже — виски. К тому времени Гулливер и Лили тоже перешли на виски. Лили, которая обнаружила оставленный Вайолет бокал с крюшоном, щедро сдобренным джином, и выпила его, была уже заметно навеселе. Тамар встревожила всех тем, что ничего не ела; наконец она приняла тарелку с бисквитами, которую наутро нашли нетронутой за занавеской, на подоконнике. Она тоже ненадолго исчезла, и Роуз обнаружила ее наверху в спальне Джерарда, сидевшую в темноте у окна и, как она сказала, смотревшую на соседских детей, резвившихся в саду в одних ночных пижамках. Когда подали кофе, было уже очень поздно, и вечер грозил провалиться благодаря тому, что Джерард впоследствии назвал «этим фальшивым подобием званого обеда». Оказалось, что никто не взял на себя обязанность распорядителя. Джерард подчеркнуто отказался быть за хозяина, Роуз, которая, как правило, следила за временем, заняла позицию наблюдателя. Дженкин то ли грезил, то ли уныло дремал, основательно набравшись крепкого кларету. Гидеон, ехидно веселясь, как обычно, с улыбкой на лице бродил по комнатам, ожидая, что произойдет. Вайолет тоже улыбалась, пила очень мало, выбирала кусочки почек из пирога, брала ложку трайфла, отправляла в рот и клала ложку обратно в чашу. Патрисия на кухне уже мыла посуду.