Книга МонеллыСобрание сочинений. Том II

Потом все путники легли спать в квадратных комнатах харчевни и под навесом. Но позднею ночью Моргана разбудила погонщиков своего каравана и велела отвалить камни от двери. И она прошла сквозь пыльную брешь с железным факелом в руке.

И люди Морганы услышали крик и вбежали за принцессой. Она стояла на коленях посредине покоя перед блюдом из кованой меди, полным крови, и устремила в него свой пламенный взор. Хозяин харчевни простер руки кверху: кровь в сосуде, в закрытом покое, не иссохла с тех пор, как жестокая царица велела снять с него срубленную голову.

Никто не знает, что увидала принцесса Моргана в зеркале крови. Но на возвратном пути погонщиков ее каравана, одного за другим, после ночи, когда они входили в носилки принцессы, находили мертвыми, лежащими с серым лицом, обращенным к небу. И эту принцессу назвали Морганой Кровавой, и она стала знаменитой блудницей и ужасной убийцей мужчин.

Самоотверженная

Лилли и Нан были служанками на ферме. Летом они носили воду из колодца по дорожке, протоптанной среди зрелых колосьев; а зимой, когда холодно и сосульки свешиваются над окнами, Лилли ложилась спать с Нан. Свернувшись под одеялами, они слушали завывания ветра. У них всегда были белые монетки в карманах и шемизетки с ленточками вишневого цвета; обе были белокуры и смешливы. Каждый вечер они ставили в углу за печкой лоханку со свежей чистой водой, где, как говорили, они тоже находили утром серебряные монетки, и позванивали ими. Это «pixies» бросали их в лоханку, выкупавшись в ней. Но ни Нан, ни Лилли, никто не видал «pixies»; только в сказках да балладах встречались эти злые маленькие черненькие существа с виляющими закрученными хвостиками.

Однажды ночью Нан забыла накачать воды; к тому же тогда был декабрь, и заржавелая цепь колодца оледенела. Она спала, положив руки на плечи Лилли, как вдруг что-то больно ущипнуло ее за руки и икры и немилосердно дернуло за волосы. Она проснулась с плачем: «Завтра я буду черной и синей!». И она сказала Лилли: «Обними меня, обними; я не поставила лоханки со свежей водой; но я не сойду с кровати, хотя бы сюда пришли все „pixies“ Девоншира». Тогда маленькая добрая Лилли поцеловала ее, встала, накачала води и поставила лоханку в угол. Когда она снова легла, Нан уж уснула.

И Лилли увидела сон. Ей чудилось, что царица, одетая в зеленые листья, с золотою короной на голове, подошла к ее кровати, прикоснулась к ней и заговорила с ней. Она говорила: «Я царица Мандозиана; Лилли, приди ко мне». И еще: «Я живу на изумрудном лугу, и дорога, ведущая ко мне, — трех цветов: желтого, голубого и зеленого». И она говорила: «Я царица Мандозиана; Лилли, приди ко мне».

Потом Лилли погрузилась головкой в черное изголовье ночи и уж не видела ничего больше. А наутро, когда запели петухи, Нан не могла встать и испускала пронзительные жалобные крики, потому что обе ноги ее были в параличе и она не могла шевельнуть ими. Днем врачи осмотрели ее и после торжественного совещания решили, что, наверно, она останется так лежать и никогда больше не сможет ходить. И бедная Нан рыдала: ведь так никогда никто не возьмет ее в жены.

Лилли стало ужасно жаль ее. Чистя картофель, раскладывая иргу, сбивая масло, выжимая молочную сыворотку своими покрасневшими руками, она все только думала о том, как можно вылечить Нан.

Она позабыла свой сон. Раз вечером, когда на дворе падал хлопьями снег и у стола пили горячее пиво с гренками, старый продавец баллад постучал в дверь. Все девушки с фермы запрыгали вокруг него, потому что у него были перчатки, любовные песни, ленты, голландские полотна, подвязки, булавки, шитые золотом чепчики.

«Пожалуйте, — говорил он, — плачевную историю о жене ростовщика, что двенадцать месяцев была беременна двадцатью мешками червонцев и которую обуяла чудная охота покушать фрикасе из гадючьих головок и карбонад из лягушек.

Пожалуйте балладу о громадной рыбе, что выпрыгнула на берег четырнадцатого апреля, прошла больше сорока сажен по суше и изрыгнула пять бочонков венчальных колец, совсем позеленевших в морской воде.

Пожалуйте песню о трех злых царских дочерях и о той, которая вылила на бороду отца чашу крови.

Были у меня еще приключения царицы Мандозианы; да бездельник ветер вырвал у меня на повороте дороги последний лист из рук».

Тотчас Лилли вспомнила свой сон и поняла, что царица Мандозиана велит ей прийти.

И в ту же ночь Лилли тихонько поцеловала Нан, одела свои новенькие башмачки и одна пустилась в путь-дорогу. Но старый продавец баллад исчез и лист его улетел так далеко, что Лили не могла его найти; так что она не знала, ни кто такая царица Мандозиана, ни где ее искать.

И никто не мог ей сказать, хотя она обращалась и к старым землепашцам, смотревшим на нее еще издалека, прикрывая ладонью от солнца глаза, и к беременным женщинам, лениво беседовавшим на завалинках, и к детям, только что начавшим говорить, для которых она пригибала через плетень ветви тутовых деревьев. И одни говорили: «Нет больше цариц», другие: «У нас здесь этого нет; то в старину бывало», третьи: «Это имя красивого парня»? А еще были злые люди, которые подводили Лилли к одному из тех городских домов, что днем закрыты, а ночью открыты и освещены, и уверяли ее, что царица Мандозиана восседает там в красной рубахе, окруженная свитой голых женщин.

Но Лилли хорошо знала, что настоящая царица Мандозиана одета в зеленое, а не в красное, и что к ней можно пройти только по трехцветной дороге. Так раскрыла она обман злых людей. Между тем, она уже шла очень, очень долго. Так лето жизни ее уж минуло, а она все плелась по белой пыли, шлепала по дорожной грязи, нагоняемая извозчичьими колясками и порою, вечером, когда небо бывало облито роскошною алою краской, сопровождаемая большими возами, на которых громоздились снопы и качались блестящие косы. Но никто не мог ничего сказать ей о царице Мандозиане.

Чтоб не забыть такое трудное имя, она сделала три узелка на подвязке. Раз в полдень она вышла на извилистую желтую дорогу, окаймлявшую голубой канал. И канал изгибался вместе с дорогой, а меж ними зеленый откос повторял их очертанья. По обе стороны дороги росли кусты, и сколько взор мог окинуть, видны были лишь трясины и зеленые тени. Средь болотных пятен рассеяны были маленькие конические шалаши, и длинная дорога прямо врезалась в кровавые тучи.

Там она встретила мальчика со смешно прорезанными глазками, который тянул бечевой вдоль канала тяжелую барку. Она хотела спросить его, не видал ли он царицы, но к ужасу ее оказалось, что она забыла ее имя. Тогда она закричала, заплакала и стала щупать свою подвязку, но напрасно. И она закричала громче, видя, что идет по трехцветной дороге из желтой пыли, голубого канала и зеленого откоса. Снова она потрогала три узла, которые завязала, и зарыдала. А мальчик, думая, что ей больно и не понимая ее горя, сорвал у края желтой дороги бедную, жалкую травку и положил ее в руку Лилли.

— Мандозиана лечит, — сказал он.

Так Лилли нашла царицу свою, одетую в зеленые листья.

Она бережно прижала ее к груди и тотчас пошла обратно по длинной дороге. И обратный путь был медленней, потому что Лилли устала. Ей казалось, что она уж идет годы и годы. Но радостно было ей: она знала, что вылечит бедную Нан.

Она переправилась через море, покрытое чудовищными волнами. Наконец, она пришла в свой Девон, сжимая траву под своею рубашкой. И она не узнавала деревьев; и вся скотинка казалась ей иной. И в большой горнице фермы она увидала старуху, окруженную детьми. Подбежав к ней, она спросила, где Нан. Старуха окинула ее удивленным взглядом и сказала:

— Да ведь Нан уж давно уехала, и замужем.

— И здорова? — радостно спросила Лилли.

— Здорова, да, конечно, — сказала старуха. — А ты, бедняжка, не Лилли ли ты?

— Да, — сказала Лилли, — но сколько ж мне может быть лет?

— Пятьдесят, не так ли, бабушка! — закричали дети. — Она чуть помоложе тебя.

И в то время, как Лилли устало улыбалась, сильный запах мандозианы одурманил ее, и она умерла на солнце.

Так Лилли пошла искать царицу Мандозиану и была унесена ею.