Книга птиц Восточной Африки

Любовь мистера Ньямбе к Кении была так же сильна, как и его любовь к птицам.

— Что ни говорите, мистер Малик, другой такой страны не найдешь. Есть ли еще на свете гора, подобная нашей великолепной Кении с ее прекрасной заснеженной вершиной? Что может быть лучше наших пляжей с пальмами, пустынь и лесов, рек и озер, гор и равнин? Где еще так красивы мужчины и так прелестны женщины?

— Где еще, мистер Ньямбе, можно увидеть столько птиц?

— Не одних только птиц, мистер Малик. Львов, слонов…

— Гепардов, жирафов…

— Антилоп-гну…

— Бубалов…

— Бородавочников…

— Кистеухих свиней…

— Импал…

— Газелей.

— Вот именно, мистер Малик. Нам необыкновенно повезло. Мы живем на благословенной земле.

Дружба крепла, и мистер Ньямбе все более откровенно рассказывал мистеру Малику о своей работе, хотя вообще-то редко говорил о ней даже с женой.

Однажды на птичьей экскурсии они вдвоем брели по шоссе Двух рек.

— Смотрите, марабу. — Мистер Ньямбе показал на высокую неподвижную птицу, с похоронным видом стоявшую возле кучи мусора. — Некрасивое существо. Вы наверняка обратили внимание, мистер Малик, что они вечно дерутся с другими птицами — воронами, белыми цаплями. Марабу — так мы с коллегами окрестили нашего министра обороны. Он нехороший человек. Говорит, что христианин, а у самого знаете сколько жен?

Мистер Малик вопросительно поднял бровь:

— Больше чем положено?

— Три: в Кисуму, Какамеге и Найроби. Многовато для одного христианина.

— Да и для любого мужчины, мистер Ньямбе.

— Вы, как всегда, правы, мистер Малик. — Мистер Ньямбе неожиданно усмехнулся: — Правда, Водяная змея — в смысле, мистер Матиба, министр безопасности, — считает его найробийскую жену своей, так что, наверное, их всего две.

Так оно и пошло. Каждый вторник мистер Малик сажал мистера Ньямбе в свой старенький зеленый «мерседес», и они говорили о птицах и политике. Почему пурпурная нектарница любит строить гнезда на верандах домов, и нравится ли самке серой птицы-носорога, что самец залепляет грязью вход в дупло, где она высиживает яйца? И если министру образования понадобился новый дом, то не стоило ли ему купить под него землю, вместо того чтобы принимать два акра государственного леса в подарок от министра природопользования, — разве государственные леса не общественное достояние? Да, и почему министр финансов так зачастил в Швейцарию по личным делам?

— В мире многое не продумано, мистер Малик. Для обычных людей все это дико, а для богатых и влиятельных — в порядке вещей. Но слон, когда тянется за бананом, не видит ограды. Мы ведь сами их выбираем. А значит, обязаны замечать их проступки.

Слова друга запали мистеру Малику в душу. И не сразу, через несколько недель, но у него зародилась смутная идея. Действительно, пора открыть этим людям глаза на их же деяния. Раз в несколько лет ходить на выборы, конечно, хорошо, но явно не достаточно. Сетовать тоже хорошо, но есть ли в том прок? Нет, кто-то должен на что-то решиться. Мистеру Малику понадобилось два месяца на то, чтобы понять: этот кто-то — он сам. Разве не он в далекую лондонскую пору своей жизни мечтал стать журналистом и переделать мир? Тем же утром он отправился в город и снял абонентский ящик, а днем написал письмо редактору «Ивнинг ньюс».

В следующий вторник, после птичьей экскурсии, мистер Малик отпечатал на листе простой белой бумаги формата А4 текст самой первой колонки «Птицы одного полета», вложил свое произведение в конверт, запечатал его и опустил в почтовый ящик на углу Садовой аллеи и Парклендз-драйв.

20 Пурпурная нектарница

Страус постепенно привыкал к такой жизни. Каждый день, едва рассветало, чудовище за оградой просыпалось и начинало реветь. Оно неспешно поворачивалось к страусу, надвигалось, рев становился все громче, в странных глазах отражался оранжевый свет восходящего солнца. Между тем страус был самец, и ему нужно было защищать гнездо. В неглубокой яме, которую он выкопал сам, собственными голыми ногами, лежало шестнадцать яиц, отложенных тремя самками, за которыми он ухаживал и с которыми совокупился. Птенцы скоро должны были вылупиться, ждать оставалось недолго. Страус вытянулся во весь свой трехметровый рост, распушил перья, чтобы выглядеть максимально внушительно, и медленно, грозно, на негнущихся ногах и не мигая, пошел на чудовище. Мерзкая тварь не пугалась, не сворачивала. Они наступали друг на друга, сходились все ближе, ближе. Рык ужасного зверя был страшнее львиного, слоновьего и буйволиного, вместе взятых, но страус не смалодушничал, не сдался. Испугалось чудовище. Взревев в последний раз, оно отвернуло от ограды и быстро понеслось по длинной дороге в сторону восходящего солнца.

Страус опять вздыбил перья, потом опустил и вернулся к гнезду. Чудовище, без сомнения, явится снова, но он будет начеку.

Ранний самолет на Ламу вырулил на взлетную полосу аэродрома Уилсона. Гарри Хан выглянул в окно.

— Гляньте, мужики, — страус. Вон, прямо за оградой. С утра пораньше — хороший знак.

Вчерашний вечер Гарри провел в баре отеля «Хилтон», обсуждая недельный маршрут с Джорджем и Дэвидом.

— Первым делом, — сказал Джордж, — надо узнать прогноз погоды, скажи, Дейво? Если будет туман в горах, туда лучше не соваться, а если ветер, то нет смысла ехать на побережье.

Они подключили ноутбук Дэвида к гостиничному Интернету и выяснили, что от Мадагаскара ползет малоприятная облачность, а на побережье в начале следующей недели весьма вероятны сильные ветры.

— Значит, надо побыстрее сгонять туда, — заявил Дэвид.

— Ага, — согласился Джордж, — разделаться с береговыми и морскими птичками, а потом уж перейти к континентальным.

— Разумно, — кивнул Гарри.

Из путеводителя «Планета в одиночку» они узнали, что остров Ламу максимально подходит для однодневного путешествия. Самолет вылетает туда на рассвете и возвращается в Найроби к вечеру — они запросто успеют к восьми в «Асади-клуб».

— Тут написано, что можно нанять лодку и осмотреть остров и прибрежные лагуны.

— То, что нужно, — сказал Гарри и пошел к стойке турагентства заказывать билеты. Кажется, будет весело. Жаль только, рано вставать.

В отличие от страуса, дятел Dendropicos xantholophus нисколько не боялся ужасного чудовища. Он родился и вырос в городском парке и давно привык к отвратительным двуногим страшилищам. Хоть и огромные, они вполовину не так опасны, как обезьяны, — правда, у этого немыслимо большие глаза. Дятел вновь приступил к долбежке. Мистер Малик опустил бинокль и записал в блокнот первую птицу дня.

Удивившись вчера количеству птиц, посетивших его собственный сад, мистер Малик понял одну вещь. Рассуждения А. Б. об убывающей вероятности справедливы, но вероятность также будет убывать, если тратить время на разъезды, а не на наблюдения. На дорогу, хоть на машине, хоть на самолете, уходит масса времени, а по условиям соревнования надо ежедневно возвращаться в Найроби к восьми часам вечера. Между тем есть и другие обязанности… И мистер Малик избрал стратегию минимизации перемещений. Взяв за центр свой дом на Садовой аллее, он решил выбираться за его пределы, условно говоря, по спирали, с каждым разом дальше и дальше. Разумеется, наложения охватываемых территорий неизбежны, но так он оптимизирует шансы увидеть максимальное количество разных птиц. Для первой вылазки мистер Малик избрал городской парк недалеко от своего дома, который изучил вдоль и поперек.

Как почти весь Найроби, парк знавал лучшие времена и сейчас переживал полосу невезения. Прекрасные увеселительные сады с пальмовыми аллеями, фонтанами, стрижеными кустарниками и эстрадой, откуда воскресными вечерами неслась музыка Сосы и Элгара, остались в далеком прошлом. Но и сегодня деревья и кустарники, пусть разросшиеся, дарят прохладу жителям города, которые еще помнят о существовании этого уголка природы, и дают корм и кров белкам, обезьянам, бесчисленным птицам.

Наблюдать за птицами лучше всего утром на заре: самое певчее время. Так, согласно современной западной орнитологии, птицы метят территорию, опознают друг друга, выстраивают иерархию отношений, привлекают партнеров, сообщают о наличии пищи. Согласно африканскому фольклору, птицы поют, приветствуя солнце. Мистер Малик, слушая вопли оранжевобрюхих и красногрудых попугаев, щебетанье разнообразных нектарниц, трели канареечных вьюрков и рулады оливковых дроздов, размышлял о том, что, пожалуй, оба объяснения верны. Он подошел к главным воротам парка к открытию и оттуда медленно побрел по аллее, внимательно озираясь по сторонам и напрягая слух. У фонтана, который много лет стоял без воды, заваленный листьями и мусором, мистер Малик бездумно повернул к старому кладбищу.

Мало кто о нем знает. Кладбище прячется за деревьями и низкой стеной, ограждающей покосившиеся надгробия первых белых поселенцев: мужчин, их мемсаиб и детей, которые в несуразно большом количестве ломали шеи, падая с лошадей, или, подхватив малярию на побережье, умирали в Найроби, куда их везли в тщетной надежде на исцеление. Посреди кладбища — заброшенная и заколоченная каменная часовня, а в дальнем конце — обветшалый домик смотрителя. Домик обитаем: подходя, мистер Малик услышал плач младенца и крики домашней птицы, клевавшей что-то во дворе, и порадовался биению жизни в этой обители смерти. Мистер Малик отнюдь не впервые посещал старое кладбище. Именно здесь около четырех лет назад он в одну из мокрых февральских суббот развеял прах своего единственного сына Раджа.