Книга реки. В одиночку под парусом

В 8 утра пробудился от бормотания включенного старенького телевизора. Передавали сводку погоды: в ближайшем прогнозе северо-западный циклон.

Горьковское море

На большой воде распускаю грот и, подхваченный мягкой и неуклонной рукой приближающегося циклона, лечу вдоль юрьевецкой набережной.

Памятуя о метеопрогнозе, прижимаюсь к берегу, стараясь не отступать от него более чем на полкилометра. В одном месте, думая спрямить и сократить себе путь, взял курс на синеющий в трех километрах впереди ближайший мыс и отважно оторвался от берега, но на полпути оказался во власти ветра. Тщетно пытался прижиматься к мысу — все мои манипуляции с килями и парусом не приносили результата, меня неуклонно сдувало с курса. А я из пижонства и лени даже поплавков не выставил. До одного берега было километра три, до другого — восемь. Вопрос на засыпку: к какому берегу следует править? Когда лодка малоуправляема, — куда ветер дует. Как только я пытался направлять лодку к мысу, ее немедленно начинало заливать волной и заваливать набок, грозя опрокинуть совсем. В ногах прибывала вода. Я не сразу заметил, что отошел пластырь на оболочке с правого, подветренного борта. Приходилось держать одной рукой шкот и фал, а другой вычерпывать воду из кокпита. Я опасался закреплять веревки на утке и держал концы в руках, готовый в любую секунду отпустить их и погасить парус, чтоб избежать опрокидывания. Руль плохо слушался педалей. От толчка волны я выронил за борт черпак — хороший такой пластиковый черпак, подаренный мне в Костроме. Но у меня наготове всегда были кружка и котелок.

Убедившись в полной невозможности прибиться к мысу, мимо которого меня проносило, я решаю наконец отдаться на волю волн и плыть туда, куда несет, — то есть к далеко синеющему противоположному берегу. Волны с пенными гребнями катили одна за другой, но теперь они были мне союзницами, ибо несли меня с лодкой на своих горбах. Было несколько критических моментов, но я знал, что надо делать, и делал это: вычерпывал воду, рифил парус, а то и вовсе гасил его, пережидая очередной порыв шквала, уваливал от волны, гладко въезжал на нее и так же гладко съезжал по другому ее склону. Балансированием туловища откренивал лодку и помогал ей выбраться из очередной водяной ямы. Над Волгой светило солнце. Если б не солнце, освещавшее мою битву ласковым предвечерним светом, насколько все выглядело бы опасней и тревожней. Наше настроение подчинено солнцу, явлению или отсутствию оного, по-настоящему убеждаешься в этом только в пути, один на один с природой, со стихией.

Берег приближался. Меня несло к нему не менее часа. За это время я пережил несколько состояний: сначала я желал только одного — добраться до суши. Ощутить под ногами спасительную твердь. Потом, когда почувствовал, что моя берет и я могу править лодкой, я стал направлять ее под косым углом к берегу, выгадывая в расстоянии. Достал фотоаппарат и начал фотографировать, стремясь запечатлеть происходящее на пленку. Когда ветер умерил свои порывы, я распустил все рифы на гроте, досадуя, что скорость хода снизилась, одновременно убеждаясь в том, с какой легкостью настроение от тревоги и даже отчаяния переходит в свою противоположность — в алкание большего, в мелкие расчеты, раз уж все обошлось.

Наконец пристал к берегу. Выбрался из кокпита, на подгибающихся ногах сделал несколько шагов по песку. Береговая линия была усеяна мертвой рыбешкой. Полоса из гниющей плоти речных ершей, пострадавших от какого-то мора, растянулась по берегам Волги на многие десятки километров. Эта картина повторяется на Волге из года в год.

Развел костер и поужинал. Удаленный от деревень, берег казался пустынным. С заходом солнца забрался в спальник, вытянулся во весь рост и только тут почувствовал, как какая-то пружина внутри меня отпустила. Я спал и видел покойные сны с чувством человека, уверенного в том, что он заслужил этот сон и этот покой.

В одиннадцать часов вывел лодку из бухты на фарватер и пошел под парусами вдоль живописного правого берега Волги. Ровный, не несущий ощутимой угрозы норд в этот день был моим попутчиком и другом, когда плывешь, отдыхая, почти не вмешиваясь в работу парусов, веревок и килей. Один час сменял другой, а ветер все не кончался и не менял ни силы своей, ни направления. Ветер как подарок за вчерашние треволнения.

Я извлек из рюкзака плеер и на добрых полдня превратил кокпит идущей на всех парусах лодки в подобие маленькой филармонии. Слушал через наушники Чайковского, Малера, Карла Орфа, Баха. Романсы в исполнении Евгении Смольяниновой. Чеснокова и Бортнянского в исполнении Бориса Христова.

Горьковское море решило напоследок меня побаловать ясной, теплой погодой, чудесными видами по берегам, словно чувствуя, что скоро мы с ним должны будем расстаться.

Небольшой городок Чкаловск был следующим пунктом, намеченным мною для остановки и ночлега. Городок стоит на высоком берегу, поросшем березами. В Чкаловске сохранился отчий дом великого авиатора на волжской круче, постояв на которой, начинаешь понимать законы предопределенности: родившийся и выросший на таком берегу мальчик мог стать только летчиком.

Чкаловск

В седьмом часу вечера я вошел в Чкаловскую бухту и пристал к причалу морской школы. Дежурный по причалу школы ДОСААФ по имени Володя, невысокий, с торчащими в разные стороны седыми волосами говорливый мужичонка, позволил завести лодку в закрытую бонами от волн «марину». Открыл для меня в здании школы приемную, секретарскую комнату. В кабинете директора имелся диван, но как мы ни пытались открыть дверь, замок не поддавался нашим усилиям. Пришлось разложить рюкзаки по углам приемной, а спальный мешок расстелить у порога начальственного кабинета.

В этот вечерний час Володя, как и подобает инвалиду труда, был слегка навеселе. Но лучшее, как известно, всегда враг хорошего, поэтому он долго и на все лады расписывал мне преимущества моего положения: лодка под охраной, в секретарской тепло, сухо, и полы недавно мыли, — надеясь, что я войду в его положение благодетеля и разжалоблюсь. Но я долго притворялся непонимающим, решив про себя, что расплачусь потом.

Утром отправился знакомиться с Чкаловском.

Городок походил на большую деревню, застроенную главным образом деревянными домами и избами. Центр же вполне цивилизован — панельные пятиэтажки, магазины на каждом шагу.

Директор музея Чкалова Лукин Валерий Павлович принял меня в своем переделанном из чердачного помещения тесном кабинетике. Автор книги о действующем музее, журналист, самодеятельный художник и фотограф, влюбленный в русскую старину, в провинциальные городишки с их немудрящей прелестью и трогающим сердце захолустным покоем. Некоторые акварели, которые он показывал мне, перекликались с его фотографиями, и несли на себе следы настроенности на лирическую волну, патриархальный русский романтизм и даже, как это обыкновенно бывает, космизм. Русский космизм самым прямым образом вырастает из русского провинциализма. Картины и акварели Лукина выставляются в салонах Нижнего Новгорода и неплохо расходятся при чисто символической цене в десять-двадцать долларов. Получается прибавка к жалованью, которое задерживают вот уже третий месяц.

В интерьерах музея представлен знаменитый комбинезон Чкалова на гагачьем пуху, в нем он перелетел Северный полюс, чтоб приземлиться в Америке. Тут же парашют, с ним летчик отправился в свой последний полет, — парашют, который не спас. Вокруг гибели Чкалова много слухов и мифов. Во всей этой истории даже при самом поверхностном ознакомлении открывается немало странностей. Летчик отправился в испытательный полет на самолете, техническое состояние которого внушало серьезные опасения: перечень дефектов и недоработок опытного образца Ил-180 конструкции Поликарпова, заактированных отделом технического контроля завода, занимал несколько страниц и достигал сорока восьми пунктов. На самолете отсутствовала система регулируемого охлаждения, это-то и привело, по мнению специалистов, к отказу мотора в морозный день (минус 25?). Установка защитных жалюзи была предусмотрена, но не была выполнена. За день до полета во время рулежки сломалась тяга нормального газа, — конструкция управления газом также оказалась ненадежной.

Незадолго до полета Сталин предложил Валерию Чкалову занять пост наркома внутренних дел, на что летчик ответил отказом. По одной из версий, гибель Чкалова могла быть спланирована и подготовлена всесильным Лаврентием Берия — действующим наркомом внутренних дел, до которого могли дойти слухи о предложении вождя. По другой — в авиакатастрофе замешан сам Сталин, уставший от Чкалова, досаждавшего вождю своими ходатайствами за арестованных органами и безвинно репрессированных. Такие, как Чкалов, — прямодушные, яркие личности, завоевавшие всемирную славу, становились слишком неудобны и с какого-то момента даже опасны для правящего режима. Гибель в авиакатастрофе — что может быть логичней и удобней для завершения звездной карьеры пилота, снискавшего любовь миллионов сограждан...