Книга с местом для свиданий
Шрифт:
— То есть вы говорите о той яме для фундамента, которую торговец Митич выкопал перед началом Второй мировой войны, собираясь построить там крупнейший на Балканах торговый центр? — Елена решила наконец разобраться со всеми этими давно исчезнувшими магазинами.
— Яма, яма, я эту чепуху слышу уже лет пятьдесят! Известно ли вам, что Влада Митич предусмотрел все в мельчайших деталях — начиная от ровно двадцати миллионов динаров, положенных на специальный целевой счет в Национальном банке, и кончая внешним видом самого маленького из будущих прилавков этого магазина? Он только не успел его построить! Однако, возможно, это даже к лучшему, универмаг могли бы разрушить во время бомбардировок или его отняла бы новая власть. Когда исчезнут некоторые из современных
Елена молчала. Она не имела ни права, ни бессердечия разрушать мир госпожи Наталии. Конечно, это всего лишь увлекательная история, однако каждый из нас имеет право на свою историю. Хотя, конечно, было странно, что из похода в универмаг старая дама тоже вернулась с покупками, а одна из принесенных ею пластинок была настоящей редкостью — запись молодого Артура Рубинштейна; на новехоньком конверте, датированным 1926 годом, была напечатана программа концерта из произведений Бетховена, Скрябина, Листа и Де Фальи.
9
Наряду с праздничными блюдами и пирожными много внимания уделялось и воспоминаниям, их приводили в порядок, освежали, доводя до такого блеска, словно они относятся к недавнему прошлому, а не к давно прошедшим временам. Хозяйка квартиры с неожиданной живостью сновала между кухней и комнатой, где располагалась библиотека, то и дело принималась листать знаменитую «Большую народную поваренную книгу» Спасении-Пате Маркович или рассказывать о том, как некогда проходил приближающийся праздник...
— И тогда, после кофе, отец обычно просил меня или мать спеть. У матери был неповторимый голос, от нее и я унаследовала этот дар; гости, расходясь повторяли, что одно только пение могло бы заменить праздничное угощение... — вспоминала перед компаньонкой разные подробности Наталия Димитриевич, время от времени глубоко вздыхая, словно желая вздохами сдуть с былых событий пятна забвения.
В дни подготовки к празднику святого покровителя семьи Димитриевичей Елене было продемонстрировано в общей сложности больше воспоминаний, чем за неполные три месяца ее пребывания в этом доме. Так что, помогая хозяйке перебирать и заново раскладывать наиболее важное из всего, что было в ее жизни, девушка по фрагментам составляла для себя общую картину жизни старой дамы.
Ее покойный отец, Таврило Димитриевич, владел на бывшей Королевской, а потом Студенческой площади книжным магазином «Пеликан», третьим в городе по размерам после тех двух, что принадлежали Геце Кону и Светиславу Б. Цвияновичу. Из-за тайной любви к одному молодому литератору, не в силах делить это чувство с каким-либо другим занятием, она оставила музыкальную школу Станковича, куда только что поступила в класс оперного пения госпожи Ростовцевой, полностью отдавшись охватившей ее страсти и работе в магазине отца, которая давала ей возможность видеть частенько заходившего туда молодого человека.
— Несмотря на то что молодой литератор ничего не замечал и что всего через несколько недель после выхода своей первой книги он погиб при невыясненных обстоятельствах, однажды вечером,
лежа в постели, я поклялась себе любить его до конца моих дней, и эти сказанные тогда слова до сих пор хранятся у меня в подушке... — покраснела она.Не успели еще упасть все немецкие бомбы при апрельской бомбардировке Белграда, а Таврило Димитриевич уже пришел на помощь тем, кто занимался розыском и спасением обгоревших страниц древних церковных книг из собрания сильно пострадавшей Национальной библиотеки. Он производил впечатление человека, который сам обгорел в те дни на улице Косанчичев венац.
— Он возвращался домой как полусумасшедший, с карманами, набитыми пеплом сгоревших книг, который он стряхивал с веток окружавших пожарище деревьев, и по ночам пытался спасти из этой пушистой массы хотя бы одно целое слово. Некоторые слова ему удавалось восстановить, и он посылал их в конвертах из навощенной бумаги профессору Веселину Чайкановичу, а позже, тайно, в монастырь Любостиня, где немецкие власти держали интернированного епископа Николая Велемировича... — вырисовывалось из туманного прошлого.
После войны эта переписка послужила юридическим поводом для экспроприации его имущества. «Именем народа» в чрезвычайном порядке были конфискованы книжный магазин и часть квартиры на улице Пальмотича вместе с выходом на балкон, как раз тогда-то по ошибке и оказалась замурованной кладовка, а во время другого, менее официального вторжения, которое скорее следовало бы назвать просто обыском, была конфискована большая часть отцовских записей, причем молчаливые люди приходили и позже, унося с собой некоторые книги и оставляя взамен короткие расписки.
— Это были книги и записи, о которых я расскажу вам отдельно, сейчас у нас нет времени, день Святого Иоанна уже на носу, а мы даже не решили, какие делать пирожные! — воскликнула старая дама, а Елена вспомнила пустые места на полках, которые напоминали ей следы вырубленных веток в кроне библиотеки.
Хорошо, бог с ним, с этим отнятым у них имуществом, но мать так никогда и не смогла привыкнуть к тому, что они навсегда лишились покоя. Она вздрагивала при каждом звонке или звуке закрывающейся двери лифта. Не по себе было ей и тогда, когда на лестнице воцарялась полная тишина, ей казалось, что кто-то подкрадывается к дверям. Никто не мог больше уговорить ее петь, и весной 1956 года она умерла от створожившейся в груди меланхолии.
— Доктор Арсенов, вы с ним познакомитесь на праздник, до последнего ее вздоха надеялся, пытался убедить ее: «Давайте-ка, я знаю, что вам теперь не до этого, но все же давайте, напрягитесь, попробуйте запеть „Где ты, душа" Зайаца, заставьте себя выдохнуть!» Она его не слушала, отворачивала лицо и упорно сжимала бледные губы, боясь, что песней только продлит агонию смертных часов... — нанизывала слова Наталия.
Овдовев, Таврило Димитриевич полностью удалился от всего, сюда, в эту комнату с книгами, и никуда не выходил почти полных десять лет, здесь же он питался крохами как безвольная птица, чутко спал, как напуганная зверушка, и упорно молчал, как рыба на дне реки. Отсюда же, из библиотеки, он неожиданно и исчез в облачном 1965 году, и никто никогда не узнал, куда он делся.
— Только на столе осталась раскрытая книга, да и она потом, во время поисков отца, куда-то пропала... — тихо добавила она.
С тех самых пор Наталия Димитриевич жила одинокой, уединенной жизнью, работая до самой пенсии в том же «Пеликане», который после национализации был превращен в писчебумажный магазин, торговавший канцелярскими товарами, карандашами, ручками и всевозможными бланками, и единственной радостью в ее жизни была забота о семейной библиотеке и воспоминания о своей ничем не закончившейся любви. Время от времени ей удавалось получать некоторые суммы из довоенных отцовских вкладов в давно исчезнувших банках и кредитных учреждениях, дополнительный заработок давали и уроки чтения, например профессор Тиосавлевич с философского факультета одно время, когда еще был студентом, трижды в неделю приходил на двухчасовые занятия.