Книга с множеством окон и дверей

УЗНИКИ В ПЛЕНУ У ЗАЛОЖНИКОВ

Одно из самых поразительных стихотворений в мировой поэзии написано Велимиром Хлебниковым в начале XX века. Оно называется «Зверинец» и представляет собой попытку расшифровать интригующую загадку существования животного мира и истолковать уроки, преподанные им человечеству. Приведем несколько «звериных строф»:

О, Сад, Сад! Где немцы пьют пиво, а красотки ходят продавать тело, Где верблюд, чей высокий горб лишен всадника, знает разгадку буддизма и затаил ужимку Китая, Где олень лишь испуг, цветущий широким камнем, Где слоны, кривляясь, как кривляются во время землетрясения горы, просят у ребенка поесть, влагая древний смысл в правду: «Есть хоцца! Поесть бы!» — и приседают, точно просят милостыню, Где нетопыри висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского, Где в лице тигра, обрамленном белой бородой и с глазами пожилого мусульманина, мы чтим первого последователя пророка и читаем сущность ислама, Где звери, устав рыкать, встают и смотрят на небо, Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в часослов Слово о полку Игореви во время пожара Москвы.

Конечно, в любом зоосаду звери — узники. У них отобрано или ограничено до предела то первейшее, что отличает их от растений — свобода передвижения. Но определенная жестокость, увы, является одним из условий мироздания. Непрекращающийся хруст костей стоит в природе, за каждым из людей также высятся горы костей, шкур, перьев. Причем жестокость зверей преувеличивается нами. Этологи очень ценят уровень понимания, достигнутый Джеком Лондоном: в его рассказах герой с удивлением обнаруживает в глазах волков не свирепство и злобу, а лишь безжалостный, разогретый голодом и азартом погони, почти что дружелюбный аппетит! И самый злостный враг животных, как и вообще живой природы, демографический взрыв, переживаемый человечеством. Тошно становится, стоит представить, как обесцветится палитра жизни на Земле с исчезновением животных видов, каждый из которых вносит определенную краску или оттенок в общую картину, — а это уже происходит повсеместно, и все большее их число все еще существует только благодаря содержанию и размножению в неволе! Потому невероятно важно, чтоб человеческие дети могли видеть их вживе, чтобы взрослые не забывали об их существовании и оживили в себе способность удивиться, восхититься и устыдиться. Только тогда у животных, да и у людей, появится хоть какой-то шанс. Ради этого пленники могут и потерпеть. Потому что, если и когда люди позволят животным исчезнуть с лица планеты, это будет уже не та планета и не совсем люди. А будет безрадостное зрелище самопожирания жизни и болезнетворного саморазрушения Природы.

Сегодня все большую часть населения зоопарков составляют животные в них же и родившиеся, и часто уже не в первом поколении. Зоосады договариваются между собой и вяжут зверей, как хозяева — породистых собак. Инстинкты таких животных дезориентированы. У части животных развиваются актерские наклонности. При скудости внешних впечатлений они нуждаются в приходе посетителей не меньше, чем профессиональный актер в зрителях. Особенно преуспевают на этом поприще, несомненно, человекообразные обезьяны. Но основная масса животных, оказавшись в условиях, не требующих интенсивной работы инстинктов, в той или иной степени дегенерирует. Подобно слабоумным в богадельне, некоторые животные целыми днями снуют из угла в угол по своей «камере» (причем совсем не обязательно из тех, что привыкли пробегать на воле большие расстояния) или, стоя, часами раскачивают головой из стороны в сторону, — похоже, подобные механические и однообразные движения приносят им успокоение. То есть они живут вдвое дольше, чем на воле, лучше питаются, охотнее и эффективнее размножаются, но… изнемогают от скуки и специфического стресса, развивающегося у зверей в зоопарках. И раз в году в каком-то из зоопарков обязательно бесится слон, любимец детей, и принимается ни с того ни с сего топтать людей. Иногда, чтобы снять этот стресс, достаточно отправить животное отдохнуть от посетителей в так называемый запасник при зоопарке или в загородную резиденцию. Начиная с 1930 года все большее число крупных зоопарков обзаводится своими заповедниками с просторными вольерами в сельской местности, где животные восстанавливают силы в более привольных условиях. К примеру, такой закрытый филиал, принадлежащий Московскому зоопарку (он называется «Питомник по разведению редких животных» и находится в Московской области, под Волоколамском), в десять раз превосходит его по площади. Специалисты считают, что экспонировать следует не более четверти обитающих в зоопарке животных, проводя их планомерную ротацию. Вообще зоопарк — это чрезвычайно сложное хозяйство. Погубить зверей проще простого, а обеспечить им оптимальные для данного вида условия обитания — на весьма ограниченной территории содержать бегающих, ползающих, летающих, плавающих, дневных и ночных, полярных и тропических, болеющих и здоровых, — задача не из простых.

Заметное число людей в наших зоопарках распоясывается — похоже, ими движет ложное чувство превосходства и собственной безнаказанности. Не весьма приятное зрелище, если представить себя на минуту по ту сторону ограды. Но один только детский восторг уже перевешивает весь негатив, связанный с посещением зоопарка. Самые разные взрослые люди также испытывают здесь сложный букет переживаний, доминируют в котором все же беспримесное чувство радости и изумление: кто тот дивный Выдумщик и совершенный Мастер, что все эти существа задумал и создал, не имея аналогий, с листа? Неужели Природа совершила все это вслепую и самотужки?!

ПОСЕЩЕНИЕ ЗООСАДА

Чтобы избавить животных по меньшей мере от физических страданий, зоопарк должен либо быть богатым, либо его не должно быть вовсе.

Помню как поразил меня впервые увиденный западный зоосад — один из лучших, берлинский «Zoo». Для него отбираются и в нем содержатся только великолепные представители своего вида, здоровые и ухоженные особи. Носорог со свисающими бронированными доспехами походил как две капли воды на выгравированного пятьсот лет назад великим Дюрером. В тот день припустил сильный затяжной дождь, пешеходные дорожки «Zoo» обезлюдели. Группа жирафов прятала головы под козырьком своего павильона, пережидая ненастье. Тут побежали на меня по траве слоны, расправив, как боевые знамена, уши и трубя так, что у меня застыла кровь в жилах. Кругом ни души, ни единого человека в униформе, слоны на воле — да что они все обалдели?! Быть затоптанным слонами на второй день пребывания в Западном Берлине! Только когда исполины остановились, я смог рассмотреть бетонную дорожку в траве с торчащими железными шипами, непереходимую для их уязвимых подошв, а перед ней ров для страховки. Было еще много впечатлений, но главное из них — знаменитый четырехэтажный аквариум, куда я скрылся от дождя и откуда уже не вышел до самого закрытия. Я даже не предполагал, что такое возможно. В лабиринте коридоров я находил аквариумы гигантские, в которых стремительно двигались акулы, и поменьше, в которых плавали десятки разновидностей кисельных медуз, шевелились актинии — для них, растущих посреди кораллов, сымитирован был океанский прибой за стеклом и полуденное солнце, струилась мурена, планировали скаты, поднимая при посадке песок со дна, перемигивались какие-то стручки с присосками и красными отметинами, как на термометрах. Бесполезно — это надо видеть. Я вышел шатаясь, как пьяный, в берлинские сумерки, затопленные неоновым светом.

Собираясь написать о зверинцах, я наведался посреди зимы в Московский зоопарк, в котором не бывал еще после реконструкции. И в целом одобрил условия содержания зверей. Большинство животных имело даже какой-то холеный вид, отчего я преисполнился гордости за отечество, переживающее нелегкие времена, и за его столицу. Как говаривал в советское время один аспирант, живший в общежитии и соорудивший кукольный домик для прирученной им мыши: «Пусть хоть она поживет по-человечески!»

Звери находились в зимних «квартирах», отделенных от посетителей только толстым стеклом. Движущийся на тебя леопард или пантера, отворачивающие в сторону всего в дециметре от твоего лица, — запоминающееся впечатление. А какая умница и красавец желтоклювый носатый тукан с идеально белым воротничком! Или шаровидный казуар, с нелепыми и ядовито расцвеченными индюшачьими наростами на физиономии, в какой-то меховой, по виду пастушьей, бурке вместо положенных ему перьев. Африканский страус просто сразил меня своим ростом — никогда не думал, что они способны вырастать до таких размеров. Его высушенная старческая головка на змеиной шее взметывалась на высоту не менее двух с половиной метров. Глядя на его мозолистые лапы, тянущие на 45-й размер обуви, и устрашающей толщины ляжки, я поверил немедленно и сразу, что одного несильного удара такой лапы достаточно, чтобы проломить грудную клетку человека. Мне подмигнул нечаянно крокодил в террариуме, но немедленно захлопнул глаза, потому что любимое их занятие — ничего не делать и притворяться бревном. В Берлине такие же!

Только для них там сымитирован тропический климат, высятся бамбуковые заросли, идет теплый искусственный дождь, поднимаются испарения, капает с листьев, можно пройтись по пешеходному мостику с перилами, под которым далеко внизу мокнет в водоемах несколько десятков таких бездельников, похожих на муляжи, а их распахнутые пасти — на желтое либо белое нутро дорогих чемоданов. (Речь идет в данном случае о западноберлинском «Zoo», потому что существует еще восточно-берлинский, «социалистический», также «Zoo»,занимающий в четыре раза большую территорию, — у немцев вообще получилось всего по два, исключая только аквариум). Вернемся, однако, в зимнюю Москву.

Наконец я вышел к напоминавшему великанский термитник «Экзотарию». Эту заманчивую новинку я приберег «на закуску» и ждал от нее чудес, способных воскресить то первое впечатление от аквариума в «Zoo», — однако выяснилось, что билеты в него перестают продавать за два с лишним часа до закрытия. Вероятно, подразумевается, что ни один нормальный человек скорее чем через два-три часа из него ни за что не выйдет. Информации, кстати, об этом на входе в зоопарк не было. Что ж, будет повод наведаться сюда еще раз весной, когда звери воспрянут телом и духом и будет не так холодно.

Правда, уже не будет и так малолюдно. Но худа без добра не бывает, как и наоборот. Зоопарки — еще одно тому свидетельство.

ЯСЕНЕВО И ОКРЕСТНОСТИ

Ясенево известно как «спальный» микрорайон размером с небольшой областной город. Район удаленный — десять станций метро от кольцевой, — прижатый к другому кольцу, МКАД, как засунутый под ремень учебник.

Дышится в нем, тем не менее, легко, поскольку от поглотившего его обходным маневром мегаполиса он отгорожен Битцевским лесопарком и зеленой зоной в районе Узкого. Приезжие из центральной части города удивленно вертят головами и дышат полной грудью. Стометровая ширина его улиц и однообразие жилых коробок сводили меня с ума. Прогуляться в гастроном или на ближайший рынок — занятие, минимум, часа на полтора. Почва злая, глинистая, неплодородная. Поэтому в первый год жизни здесь мне нравилось только небо иногда — благодаря дальним видам оно бывает изумительно, неправдоподобно красивым. Силы небесные будто позаботились о компенсации местным жителям за визуальную скудость того, что расположено ниже. Хороши в Ясеневе закаты, летние грозы и обильные снегом зимы.

Неплохо также звучало название, тянущееся через «ясень» к «осени» и располагавшее к пешим прогулкам. И со временем именно это присутствие и даже вторжение природной среды стало примирять меня с участью ясеневского жителя. Замусоренный и перенаселенный лесок с законсервированными послевоенными голубятнями и строениями ясеневской усадьбы, тесная площадка для выездки, облепленная по периметру зеваками, — все это не вызывало особенного энтузиазма. Кони, грациозно роняющие лепешки на асфальтные тротуары, на мой взгляд, выглядят несравненно лучше. Собственно в Ясеневе из чего-то нестандартного и примечательного имеются лишь церковь Петра и Павла XVIII века, закрытое сельское кладбище по соседству, да пару тенистых, насмерть затоптанных аллей, заросших прудов и выродившихся садов с низкорослыми фруктовыми деревьями. Но с самого начала, и даже ранее, я попался в узы Узкого — усадьбы Трубецких, превращенной в советское время в ведомственный санаторий, а в постсоветское переживающей распад и запустение, что равно приличествует как гнездам родовитого дворянства, так и советским символам, упрятанным за многокилометровыми имперскими оградами.

Во-первых, здесь просматривался рельеф, членящий ландшафт, делающий его любопытным и живописным. Во-вторых, имелся каскад прудов с белыми амурами, покачивающимися у поверхности воды в водорослях, как отрубленые руки. В-третьих, встречались задающие лесу масштаб старые деревья, и еще — загибающаяся липовая аллея на дамбе, темные великовозрастные ели и высаженные полукругом дубы у головного здания усадьбы. Наконец — собственно усадьба, прекратившая сопротивление и сдавшаяся на милость окрестных жителей. Какие-то санаторные работники в белых халатах еще отсиживались в огромном дощатом флигеле, уставшем за двести лет прикидываться каменным. Здание само нуждалось в лечении, если не погребении. Краска лущилась на его рассохшихся стенах и задиралась чешуйками, будто от какой-то неизлечимой и прогрессирующей кожной болезни. Особенно впечатляли оштукатуренные слоноподобные колонны центрального портика — у их основания штукатурка пооблетала, обнаружив обшитую прогнившими досками гулкую пустоту. Несмотря на наплыв людей в выходные дни, кажется, это одно из самых располагающих к философствованию мест в Москве. Не случайно в одном из покоев этой усадьбы, превращенном позднее в биллиардную, скоропостижно умер Владимир Соловьев. В номенклатурные и плотоядные времена, как уверяют краеведы, в нем отдыхали от забот Мандельштамы и Пастернак. Но куда более воображение поразила — вероятно, в силу своего драматизма — другая деталь. На колокольне церкви в Узком (будто вылепленной пальцами из теста и присыпанной мукой, — что-то с камнем здесь нелады) холодным осенним днем 1812 года сидел Бонапарт, глядя на начало отступления своей армии по лесистой Калужской дороге. В складках местности и на высотах окрестностей встречаются также сваренные из рельсов противотанковые «ежи» (в виде памятников) и вывороченные бетонные останки вполне реальных ДЗОТов времен последней обороны Москвы. Есть во всем этом нечто гипнотическое.