Книга сияния

– Ты уверен? Отца Тадеуша?

– Совершенно уверен. Как в том, что у меня нет ног.

– Возможно, это был сон.

– Лучше бы так оно и было.

– Или выпивка.

– Нет, все было отчетливо слышно.

– Что было отчетливо слышно?

– Голоса. А затем я тайком взглянул.

– И что?

– Они строили заговор, рабби, братья с отцом Тадеушем.

Рабби застыл и вдруг почувствовал, что полностью пробудился. Никаких следов дремы.

– Против нас, Карел?

– Да, рабби, – Карел понурил голову.

– Когда, Карел? – шепотом спросил раввин.

– Как раз перед вашей Пасхой, еврейской Пасхой. Будет пожар.

– Нападение перед Песах… – Раввин закрыл глаза. – А почему именно сейчас, Карел?

– Потому что, сказал Тадеуш, люди знают, что император позволяет евреям брать работу в городе, они могут быть, например, скорняками. Ведь мэр Майзель – скорняк, разве нет? А некоторые евреи – серебряных дел мастера, работают на итальянцев. Есть и кожевники. Кроме того, император позволяет выдавать вашим людям купеческие лицензии, и они могут покупать и продавать товары наравне с христианами. Потому что, сказал Тадеуш, нет для евреев лучшего места, чем Прага. Он говорит, что император терпит евреев, потому что занял деньги у мэра Майзеля на своих алхимиков, а значит, евреям будет еще больше благоволения, когда те два алхимика прибудут. Тадеуш говорит, что вы два года назад победили в дискуссии нечестными методами, что судей тогда подкупили еврейскими деньгами. Он говорит, что в Праге не продохнуть от евреев, что у евреев слишком много детей, что со времен крестовых походов все новые и новые евреи приходят сюда из Испании и Португалии, из Англии и Франции, из немецких земель, потому что оттуда их гонят, а здесь они под защитой. Тадеуш говорит, что скоро евреев уже не будут принуждать носить желтые кружки, а тогда люди не будут знать, кто есть кто, и вы сможете портить добрых христианских дочерей. Евреи будут все богатеть и богатеть, тогда как христиане обложены невыносимыми налогами из-за войны с Турцией.

– Достаточно, Карел.

– Тадеуш говорит, он сумеет поднять всех добрых христиан, чтобы они сожгли ваши дома, тотчас же убили ваших мужчин, продали ваших детей в рабство, разрезали животы вашим женщинам и засунули туда кошек, как делали в других городах.

– Больше ни слова, – Раввин встал и подошел к верху лестницы. – Перл, Перл, поднимись, ты мне нужна.

Перл, приправлявшая курицу для субботней трапезы,[33] отложила ее, вытерла руки о передник и быстро поднялась по лестнице.

– Йегуда, – сказала она, изучая лицо раввина, – муж мой дорогой, тебя что-то страшно потрясло.

Не будь там Карела, раввин немедленно заключил бы жену в объятия.

– Со мной ты всегда была в безопасности, правда?

– Ах, Йегуда, конечно же, правда.

– Чем ты сейчас занимаешься, жена моя?

– Готовлю еду к Шаббату, Йегуда.

– Вот и хорошо. Не стану тебя отвлекать.

Перл окинула супруга испытующим взором, затем повернулась и снова спустилась вниз.

– Что вы будете делать, рабби?

– Молиться, Карел. Молиться и поститься.

– Простите меня, рабби, но это все?

– Пойми, Карел, все, чего мы хотим, – это жить в мире. У нас нет оружия, нам не дозволено его носить, – раввин встал и начал расхаживать по комнате.

– Прошу прощения, рабби, я всего лишь жалкий старьевщик, у меня даже нет ног… Но в ваших книгах, в вашей Каббале, нет ли там заклинаний?

Раввин приложил палец к губам:

– Тише, Карел. О Каббале не следует говорить праздно и легкомысленно, делать ее темой непринужденной беседы. Она не для дилетантов и посторонних.

– Я слышал, рабби, что буквы вашего алфавита, манипуляции с цифрами, магические формулы…

– Дорогой друг, прежде всего Тора, всегда Тора, а затем для учащихся – Талмуд, если по странице в год… – рабби умолк и прищурился, – и только после многих, очень многих лет учения под руководством праведного человека, быть может, труды Каббалы для размышления и созерцания. Тора абсолютно, решительно запрещает магию.

Раввин назидательно поднял палец:

– Каббала означает «обретать» и «традиция». Она суть личное и священное путешествие тех немногих, кто достоин его совершить. Она суть тропа к непостижимому, способ начать понимать, больше того, ощущать ту загадку, что зовется Богом. Но все это не для непосвященных, и несерьезно ею заниматься значит навлекать на себя катастрофу. Этот поиск легко может свести человека с ума.

– Простите, что об этом упомянул, – пробормотал Карел.

– Друг мой, история суть отстранение от Бога; мы не созданы в Его окончательном совершенстве, но каждый человек должен сам постичь Его совершенство, и Каббала – путь к этому пониманию. Мы должны всю свою жизнь работать над исправлением этого мира – и всегда в сообществе с Богом.

Обессиленный, рабби опустился на свой стул.

– Тогда я пойду, присмотрю за Освальдом, – негромко сказал Карел.

– Да-да, иди… – рабби помотал головой, словно пытаясь выбросить оттуда какую-то мысль.

– Пожалуйста, помогите мне, и я вас покину.

Карел поднял руки, и равви пересек комнату, поднял калеку, отнес его вниз по лестнице и усадил на маленький стульчик на телеге.

– Я не хотел быть с тобой резок. Просто новости, которые ты принес, путают мои мысли, терзают мне сердце. Я благодарен тебе за твою отвагу. Все мы тебе благодарны.

После резкой отповеди, которую выслушал Карел, раввина вдруг осенило: может статься, этот простой старьевщик, неуклюже шаря наугад, наткнулся если не на решение, то на некий подход. Ему, рабби Ливо, никогда не доводилось входить в мистические врата познания, блуждать по садам блаженства или переступать последний порог, никогда в жизни он не испытывал экстатического союза с Богом. Но все же он не был новичком в чтении предположительно простых примеров и повестей, что составляли Зохар, одну из книг Каббалы.

– Ты очень добр к нам, Карел, и я тебя за это благодарю.

– Еврей спас мне жизнь, когда мой отец случайно срезал мне ноги косой. Майзель дал мне Освальда. Я перед вами в долгу.

Рабби скорбно улыбнулся. Разве какой-нибудь еврей мог вернуть Карелу ноги, дать ему прекрасного коня, обеспечить его всем, чего этот добрый человек безусловно заслуживал?

– До свидания, дорогой друг, – сказал раввин, пожимая Карелу руку.

Медленно, приподнимая полы своего облачения, чтобы случайно на них не наступить и не споткнуться, рабби Ливо вернулся в свой кабинет, сел и спрятал лицо в ладонях.

– Здесь для тебя гречневая каша, Йегуда, – крикнула ему Перл.

Раввин снова спустился по лестнице, оглядел свою семью. Малышка Фейгеле сидела в конце скамьи, ее кудряшки были очень мило причесаны, на личике сияла улыбка; девочка явно была счастлива, как жаворонок. Ее мать Лия сидела с одного боку, Зельда, младшая дочь раввина, с другого. Средняя дочь, Мириам, сидела напротив. Три дочери, два их мужа и внуки. Такова была его семья – сумма его жизни.

– Пожалуй, завтра я схожу поговорить с Майзелем, – сказал раввин, после того как произнес слова благословения. – Насчет того, скоро ли император вернется из Венеции. А следующие два дня я буду поститься.